астности, консервацией отсталых добур-жуазных форм на «периферии») позволяют показать, почему в современном мире столь велики различия «цивилизаций», являющиеся в большинстве случаев различиями разнообразных полуфеодальных экс-империй на «периферии» и позднекапиталистических социумов в «центре».
Сказанное позволяет сделать вывод: методология «цивилизационного подхода», ориентированная на поиск абстрактно-общих и как правило трансцендентальных и трансцендентных, т.е. непознаваемых и данных свыше, черт неких социумов оказывается необходима для решения по преимуществу двух задач.
Первая - обоснование правомерности ограничения историкофилософских исследований позитивистским накоплением фактов плюс их первичной систематизацией и/или постмодернистской трактовкой контекстов исторических текстов.
Вторая - методолого-теоретическое обоснование якобы «естественных» преимуществ одной из цивилизаций (как правило той, за работу в рамках которой исследователь получает гонорары): то ли универсальных и всеобщих ценностей «европейской цивилизации» (читай: стандартов позднего капитализма), то ли богоданности «джихада», то ли предопределенности российского консерватизма с его культом «православия, самодержавия, народности».
Второй вариант, как правило, оборачивается теоретико-идеологическими трендами, в подавляющем большинстве случаев востребованными реакционными общественными силами. Исключение могут составлять разве что идеологи национально-освободительных и аналогичных им движений.
Авторы, решающие первую задачу, могут, как мы писали выше, давать очень ценные первичные обобщения значительного исторического материала, который в случае его очищения от выводов, основанных на обобщении превратных форм социально-исторического бытия, может быть чрезвычайно полезен исследователю закономерностей общественноисторического процесса.
Российским авторам, размышляющим о соотношении цивилизационного подхода и философии истории марксизма, просто нельзя оставить в стороне проблемы самоидентификации нашего социума. Вопрос «Что есть Россия?» - это прежде всего великий и мучительный вопрос самих россиян. Но не только россиян.
Поиск ответа на вопрос «Что есть Россия?» долог. Труден. Мучителен. Драматичен. Подчас трагичен. Иным кажется бессмысленным.
Все последние годы его почти исключительно ведут в рамках одного поля - поля духовно-религиозно-природного бытия. Единственная собственно социальная материя, которая к этому подключается - проблематика государства (но не как носителя права и/или особого аппарата, а как территории-власти-скрепы народного всеединства). Так, ищут нашу специфику уже не раз упоминавшиеся авторы: Н. Нарочницкая и С. Кара-Мурза, Ю. Осипов и многие, многие другие. Все они в большей или в меньшей мере сходятся на том, что у России (как некоего историко-пространственного континуума, сохраняющегося так или иначе на протяжении многих столетий вопреки всем катаклизмам нашей Родины) есть некоторый набор черт, который можно описать в понятиях соборности, народности, православия, державной государственности, приоритета духовных ценностей над материальными и интересов целого над интересами индивида.
И поскольку авторы, принадлежащие к этому полю, стоят на позициях так называемого «цивилизационного подхода» как главного (единственного) ключа к пониманию истории вообще и российской истории в частности, постольку в данном тексте будет сразу же сформулировано очень жесткое утверждение: в рамках цивилизационного подхода нельзя найти ответ на вопрос о специфике российского социума и инвариантах его эволюции.
Обоснование этого положения в рамках относительно небольшого текста будет поневоле кратким. Главная наша задача - сформулировать тезисы-гипотезы.
Как нельзя искать специфику России
Сначала о том, как нельзя, на наш взгляд, искать специфику российского социума.
Первое. Ее нельзя искать в тех добродетельных чертах, которые записаны в любом универсалистском, принадлежащем всему человечеству, всем историческим эпохам послании, будь то религиозном (например, известные десять заповедей.) или светском (Декларация прав человека.), которое люди воспринимают как критерий нравственного поведения.
Так, нельзя искать специфику России в универсалиях христианской религии. Во-первых, потому, что надо точно трактовать религиозные посылы. Если мы вспомним десять заповедей так, как они были сформулированы в Библии (авторы апеллируют к русскому переводу), то, напомним, первые четыре из них посвящены тому, что на первом месте в жизни человека должен стоять Господь. Далее идет набор императивов, многие из которых сегодня выглядят по меньшей мере странно (только один пример: в этих заповедях, в частности, говорится, что нельзя возжелать чужого раба, но ничего не говорится о том, что иметь своего раба - аморально)211.
В общественном сознании эти религиозные заповеди превратились в повторение тех инвариантов человеческого бытия, которые вы найдете (с очень небольшими флуктуациями) в любой другой социально-философской системе. Подавляющее большинство этических доктрин, в том числе тех, что лежат вне христианства в историческом времени (в частности, предшествуя ему) или социальном пространстве (атеизма, мусульманства, буддизма.), настаивают на том, что убийство, прелюбодеяние, посягательство на собственность другого и т.п. аморальны.
Вот почему специфику православия или тем более российского социума здесь не поймать.
(В скобках заметим: мы не встречали четкой формулировки такой специфики православия как религии, в отличие от остальных ветвей христианства, которая бы точно указывала на основные особенности нашего сообщества. То, что для России - хотя и не только для России и не для всей России - типично православие, не означает, что специфика этой религии есть специфика России. Для России на протяжении тысячелетий было типично язычество. Бывшая до 1917 года в подавляющем большинстве православной Российская империя в течение всего лишь нескольких десятилетий превратилась в СССР, где люди были как минимум не менее нравственны, духовны и культурны, чем в прежней империи, но о религии в подавляющем большинстве вообще не задумывались.)
Итак, специфику России нельзя искать в универсальных ценностях Человечества. Нельзя, ибо иначе мы себя - русских (в лучшем случае -россиян) выдаем за тех, кто по фундаментальнейшему, универсальному, общечеловеческому критерию лучше других. Те, кто поступает так, по сути утверждают, что мы - Русские - адекватнее, полнее, истиннее и т.п. отражаем-воплощаем высшие и универсальные нравственные ценности Человечества. Последнее есть чистой воды национализм в его неприкрыто-негативном смысле.
Второе. Не надо искать специфику российского социума в тех чертах, которые исторически в разное время воспроизводились в разных социумах (сходных социальных характеристиках, проявлявших себя наиболее ярко сначала в одних, затем в других цивилизациях).
В этой связи авторы предлагают обратить внимание на такой атрибут классического марксизма, как исторический подход к социальным исследованиям. Если мы сравним Францию эпохи позднего феодализма, с одной стороны, с Россией XIX - начала XX в. (а это период, к которому принадлежит большая часть тех мыслителей, кого цитируют русофилы), а с другой - с современной Францией, то мы найдем гораздо больше общего между Францией (XVII в.) и Россией (XIX в.), чем между Францией (XVII в.) и Францией (XXI в.). Просто в России исторически мы с большим опозданием (примерно на 200 лет) пришли к тому, что было во Франции два века назад, а именно - к позднему феодализму абсолютистского типа, несущего значительные компоненты рождающейся буржуазной системы.
Большая часть той специфики, которую многие отечественные «циви-лизационники» приписывают России - это специфика позднефеодальных абсолютистских империй, стоящих на рубеже перехода к буржуазной системе, со всеми их чертами. Для них всех в тех или иных формах характерны:
• подчинение индивида целому и представление населения не как взаимодействующих граждан, а как единого «тела» (в российском случае - «народность»);
• приоритет государства, отождествляемого с народом-территорией-историей (в российском случае - «соборность»);
• абсолютизма как политической формы (в российском случае -«самодержавие»);
• религии как формы организации духовной жизни (в российском случае - «православие»);
• приоритет геополитических ценностей, в частности территориальной целостности (в идеале - экспансии), прикрываемых той или иной религиозно-государственной риторикой (военная экспансия, во многих случаях оправдываемая задачей реализации тех или иных религиозных заветов - борьбы с неверными или за возвращение Святого Гроба Господня и т.п.).
Соответственно, то, что противопоставляется этой якобы специфике российского социума - это опять же универсальные черты стандартного буржуазного, рыночно-демократического социума, т.е. того социума, который в той же Франции пришел через два века после «державнорелигиозного», а в России начал бурную экспансию лишь 20 лет назад. В свою очередь, для любого буржуазного социума характерны:
• акцент на правах индивида и гражданском обществе;
• понимание государства как аппарата по обеспечению стабильных прав собственности и охраны контрактов;
• приоритет рыночно-коммерческих целей над собственно геополитическими (войны по преимущественно экономическим причинам, детерминация геополитических конфигураций законами воспроизводства капитала - например, образование НАТО, позднее - ЕС) и т.п.
Позволим себе в этой связи важное отступление, очень кратко характеризующее радикальные изменения доминант российского менталитета на протяжении всего лишь сорока последних лет - периода, когда старый марксистский тезис «общественное бытие определяет общественное сознание» проявил себя в очень брутальном, жестком виде. Мы беремся утверждать, что на нашей памяти, т.е. на протяжении 1970-2010 гг., подавляющее большинство представителей т. н. творческой интеллигенции нашей Родины принципиально изменяли свои ценности иуста-новки как минимум три раза.