До 1981-1983 гг. они были в большинстве своем последовательными и искренними марксистами-ленинцами.
В 1987-1990 гг. интеллигенты стали последовательными сторонниками европейской социал-демократии.
В 1992-1995 гг. они были в подавляющем большинстве активными сторонниками североамериканской модели либерализма.
Начиная с 1999 г., чем дальше, тем больше представители творческой интеллигенции становятся сторонниками консервативной государственнодержавной модели (об исключениях - диссидентах - мы в данном случае речь не ведем: они были всегда, есть и сейчас).
Если мы посмотрим на более широкий круг граждан, скажем, на инженерно-техническую интеллигенцию, учителей, врачей и т.п., то до 1982 г. они в большинстве своем интересовались новыми романами в «Иностранной литературе» и/или тем, где «выкинули» модную обувь. С 1985 г. до 1990 г. они интересовались тем, что опубликовалось про Сталина и Ленина в «Новом мире», и тем, какая мерзопакостная в СССР бюрократия. С 1992 г. они в основном интересовались тем, где достать деньги и как выжить. Дальше авторы поставили многоточие, чтобы не уходить в политику (помните анекдот: «я кушать хочу - отстаньте от меня со своей политикой»).
Не менее интересный результат дает применение социоисториче-ского подхода к анализу (не?)приверженности россиян к ценностям демократии и прав человека. Представим себе, что вопрос об этих ценностях был бы поставлен перед россиянами в 1988 г. Гарантируем: ответ был бы более продвинутым в сторону демократических ценностей и прав человека, чем у граждан многих западноевропейских стран. Когда же его ставят в 2008 г. (разгар Мирового экономического кризиса) результат оказывается прямо противоположным.
Таковы простейшие примеры того, что стереотипы поведения, ценностей и мышления большинства россиян, включая интеллектуальную элиту, изменяются очень быстро и активно под влиянием социальноэкономических и общественно-политических условий.
Продолжим наши размышления о том, как нельзя искать специфику России.
Третье. Нельзя объявлять спецификой России те признаки, которые характерны лишь для некоторых частей социума в некотором отношении, а не едины для всех его слагаемых, образуя некоторое системное качество «Россия», скрепляя его как целое. Это банальность. Но ее забывают. Как забывают и то, что Россия очень разная. И это не столько различие татар, пермяков и москвичей, сколько социально классовые различия.
Когда собираются русские, американские и китайские бизнесмены, для них принцип: я тебя разорил, уничтожил («естественно», соблюдая правовые нормы и правила рынка) - это нормально, нравственно. «Ничего личного - всего лишь бизнес». И в этом бизнесмены (и американец, и русский, и китаец) едины. Абсолютное большинство российских предпринимателей ни в начале ХХ века, ни сто лет спустя не ставили и не ставят ценности коллективизма выше такой ценности как прибыль, а критерием инвестиций выбирали и выбирают их наибольшую гарантированность и отдачу, а не задачи укрепления могущества Державы, и под прикрытием рассуждений о патриотизме активно вывозят из России капитал (если у нас в стране конъюнктура плоха) или вкладывают капитал в России, проповедуя либеральные ценности (если конъюнктура хороша).
Когда встречаются представители реально действующих профсоюзных, образовательных, экологических, миротворческих и т.д. движений и организаций Индии, Латинской Америки, Европы, США и России, у них опять-таки работает единый принцип - приоритет интересов человека над соображениями максимизации прибыли. И посему они находят гораздо больше общего друг с другом, чем со своими соотечественниками из сферы бизнеса.
Поэтому видеть специфику России в чертах патриархально-общинного крестьянства или некоторых чертах сознания интеллигентов-поч-венников и глубоко верующих православных людей - некорректно.
Четвертое. Нельзя считать спецификой России как объективно существующего экономического, социального и культурного феномена то, что об этом думают мыслители-русофилы без дальнейших доказательств. Доказательством в науке могут быть лишь аргументы, обосновывающие правомерность выводов и опирающиеся на практику. Вера в определенные постулаты в научном сообществе может рассматриваться лишь как теоретическая проблема: почему большинство русофилов апеллирует к вере и предпочитает постулировать аксиомы?
Утверждение же, что специфика России в том и состоит, что ее невозможно понять умом и что в нее можно только верить, выводит нас из поля науки и переводит в поле религии с соответствующим этой сфере типом духовных дискуссий (от предания - как Льва Толстого -анафеме до богословских диспутов) и политико-идеологических действий (от монастырских тюрем до клерикализма образования). Авторы данный текст адресуют прежде всего ученым, не вступая в споры о религии и вере.
Позволим себе очевидное (во всяком случае, на первый взгляд) утверждение: поиск специфики социума должен быть основан на соблюдении некоторых методологических принципов.
В частности, если мы исходим из азов системного метода, то задача поиска системного качества (того, что отличает качество системы от суммы качеств элементов и данную систему от любой другой системы) или, очень огрубленно - специфики российского социума предполагает, как минимум, следующие шаги.
Во-первых, выделение только тех инвариантов социума, которые едины для всех этапов его исторического развития; всех социальных, национальных и т.п. групп, характеризуя их как россиян. Это единство не обязательно должно быть формальным, абстрактно-общим. Возможно генетическое единство, генетическая всеобщность. На языке сторонников цивилизационного подхода это принято называть «культурным кодом», но на наш взгляд, здесь речь должна идти о реальном социальном качестве.
Во-вторых, фиксация только тех элементов, которые не характерны ни для каких других социумов (их подсистем) ни на каких этапах их развития. Можно это требование несколько смягчить, поставив задачу выделения всего лишь доминирующих черт, т.е. тех, которые определяют специфику данного социума при всех историко-временных и социо-пространственных его вариациях.
Давайте с целью поиска этого позитива вновь обратимся к социальной философии марксизма и, в частности, к использованию историкогенетического, диалектического подхода, развитого советскими учеными середины прошлого века (этот подход, как мы писали в первой части, продолжает диалектику Гегеля и Маркса и развит, в том числе, в работах Э. Ильенкова и Н. Хессина)
Особенности социально-исторической эволюции России
В случае использования такого метода поиск специфики российского социума предполагает выделение ее генетически-всеобщего качества (Ильенков), «клеточки» (Хессин), из которого(ой) вырастает все богатство особенных характеристик нашего общества. При этом данная специфика будет не исчерпывающей характеристикой нашей социальной системы, ибо последняя, конечно же, включает не только специфические, но и универсальные и «заимствованные» черты.
Впрочем, если мы явно или неявно исходим из методологии постмодернизма с ее отрицанием не только системности, но и вообще любых «больших нарративов», акцентом на деконструкции и симулякрах, то все наши предыдущие утверждения можно просто выкинуть за борт дальнейшего поиска. Однако «цивилизационники»-славянофилы в боль-
шинстве своем далеки от постмодернистского нигилизма, и потому сделанные нами выше методологические ремарки остаются значимыми.
А теперь от методологии к теории. В чем же может состоять действительная конкретная всеобщность некоторого социума в отличие от других социумов? Ее можно и должно искать в специфике социальноисторической динамики.
Что касается России, то в силу очень многих причин (о них ниже) наша страна сложилась как геоэкономический и геополитический феномен, а также как некоторая культурная целостность, по сути дела, только в период позднего феодализма и начала генезиса капиталистической системы. И именно этот период ознаменовался устойчиво-длительным бытием России, растянутым на столетия: с XVI по. XXI (?) век. Переход к тому или иному типу капитализма мы пытались совершить много раз. Подобно Марку Твену, который когда-то сказал: «Бросить курить -очень просто, я это делал много раз», мы пытаемся перейти к позднему капитализму вот уже более столетия. Эти попытки не могли не породить и породили соответствующую систему духовных форм, соответствующие особенности социального поведения и т.п.
Сами по себе эти формы достаточно инвариантны для подавляющего большинства социумов на этом историческом этапе эволюции: и во Франции, и в Испании, и в Германии, и в Австро-Венгерской империи на этапе позднего, абсолютистского феодализма была микширована классовая борьба и глубоки противоречия между «народом» и «олигархами» при вере в «доброго царя»; высшей доблестью было служение империи; народ третировался как быдло и одновременно возвеличивался как опора государства и т.п. (подробнее об этом ниже). Наша специфика, следовательно, не в этих чертах или их некоторых модификациях, а в том, что в России они устойчиво, нелинейно-циклически воспроизводятся более столетия и это (а не сами эти формы) - специфика.
Так, после провала первой попытки такого перехода в Российской империи, в нашей стране сложился строй, важной чертой которого был феномен, который можно обозначить словом «сталинщина»212. Он во многом восстановил старую патриархальную традицию в рамках нового социального строя. После распада СССР наша страна, столкнувшись с неспособностью нашего социума к прогрессивной буржуазной модернизации, через десять лет радикально-буржуазных экспериментов в новом веке опять стала в очередной раз пытаться восстановить этот консервативный проект.
Кстати, в этой незавершенности буржуазной трансформации лежит и одна из причин неопределенности русского социума. Кто мы? Народность? Этнос? Нация?