Если и здесь следовать марксистской методологии, то окажется, что страны, в которых так и не сложилось в полной мере единое социальноэкономическое пространство (прежде всего единый рынок и единое государственное управление), так и не стали нацией в точном смысле этого слова. Россия из совокупности раздробленных натуральных хозяйств (поместий, общин) превратилась в более-менее целостный экономический организм лишь к концу XIX века, будучи до этого едина преимущественно военно-политически. Октябрьская революция эту эволюцию прервала и положила начало образованию действительно единого социально-экономического и идейно-культурного пространства. Стал формироваться единый советский (не русский!) народ с особым, существенно отличным от дореволюционных, типом социальных ценностей, мотивов и стереотипов поведения. Возник и упрочился тот самый homo soveticus, прекрасная характеристика которого дана А. Зиновьевым213. Сложились особый экономико-технологический базис и социальноэкономическая система (единая плановая система в экономике, единая система социальных гарантий в социальной сфере, низкий уровень социальной дифференциации, абсолютно не характерной ни для до-, ни для постсоветской России, где социальные контрасты были и стали больше, чем на Западе), атеистической, но при этом высококультурной духовной жизнью, идеологией, советской культурой (последняя наследовала традиции европейского Просвещения и Ренессанса ничуть не в меньшей степени, чем российскую классику, и явно больше, чем славянофильскую тенденцию) и т.д. Затем этот процесс образования единого социума опять был радикально прерван распадом СССР.
Это наша историческая реальность. Эти исторические контрапункты и есть то, что нас фиксирует как особый социум. Не некоторые формально-общие всем этапам инварианты, а противоречия изменений. Таких социумов сегодня в мире немного. И именно эта особенность социо-исторической эволюции во всей ее конкретной всеобщности, нелинейности (взаимосвязанности ее прогресса и регресса) и есть одна из действительных особенностей нашего общества. Именно эта нелинейная, во многом запаздывающая по сравнению с наиболее развитыми странами социоисторическая динамика, с ее частыми попятными, реверсивными инволюциями и есть первый важный параметр, обусловливающий и одновременно характеризующий специфику российского социума.
(В скобках заметим: немарксистское обществознание, как правило, не способно видеть единство целого не в его одинаковости, а в особой связи противоречий развития; но мы именно эту неспособность и хотим изменить, показав, что диалектика более адекватна для того, чтобы исследовать российский и любой другой социум)
Продолжим. То, что Россия едва ли не большую часть своего исторического бытия пребывает в состояниях трансформаций, во многом обусловило слабость базисных социально-экономических детерминант в нашей системе.
США «родились» и жили 200 с лишним лет в рамках примерно одной и той же территории как рыночно-капиталистическая экономическая система с буржуазно-демократическим политико-правовым оформлением. Это, естественно, сформировало устойчивый, стабильно воспроизводимый тип рационального экономического человека как характерную черту североамериканца.
Китай тысячелетия бытийствовал как азиатская деспотия, мало изменяющая свои социально-экономические и духовные параметры и почти не изменявшая своих пространственных рамок, и это сформировало соответствующий набор стереотипов поведения и ценностных установок его жителей.
В России постоянно бытийствуют изменения. Особенно последние сто пятьдесят-двести лет. Единственный период относительно устойчивого пространственно-временного бытия России - период позднефеодального абсолютизма XVII-XIX веков. И потому неслучайно, что именно с наследием (скажем жестче - пережитками) этого социально-экономического и духовно-политического организма связаны относительно устойчивые стереотипы так называемого «русского характера». В самом деле, для большинства социумов, находящихся на этом этапе развития, характерны (повторим, несколько уточнив, сформулированные выше параметры):
• микшированность социально-классовых противостояний; концентрация главных протополитических противоречий в сфере «дворцовых интриг» и подспудного противостояния верховной власти и народа (так называемая российская «соборность» в светском смысле этого понятия);
• государственный патернализм (привычка все блага получать от «доброго царя» и во всех грехах винить плохих чиновников)
• имперскость и акцент на геополитических проблемах бытия (в России это трактуется как державность);
• приоритет религиозных форм общественного сознания (в России эта позднефеодальная приверженность к дореформаторским христианским нормам часто выдается за особую «духовность» русских);
• сохраняющаяся общинность, обусловливающая патриархальный полупринудительный коллективизм (его также принято считать специфической чертой россиян);
• неразвитость трудовой и предпринимательской мотивации, обусловленная наследием полупринудительного труда и личной зависимости (русская «лень»);
• особое значение культуры («поэт в России больше, чем поэт.»), что типично для обществ, где сильна энергия протеста (она велика в системах, где не осуществляяются давно назревшие прогрессивные социальные трансформации), но не развита социально-политическая свобода и задавлены открытые формы социально-классового противостояния (к этой важной теме мы еще вернемся) и т.п.
Конечно же, все эти черты позднефеодальных социумов в России имеют некоторую специфику, как имели ее они в Чехии или Испании, Франции или Португалии, в Пруссии или. Этой специфики вполне достаточно, чтобы видеть отличие нашей страны от других стран, у которых также есть своя специфика. Но этой специфики мало для того, чтобы объявлять наш социум родиной особой цивилизации с особой исторической миссией и т.п.
Другое дело, что у нас есть другая специфика, делающая российский социум (но не «русских») действительно существенно отличным от основных базовых типов современных социумов. Мы отличны и от позднекапиталистических стран «центра» (т. н. «Запад», все чаще называемый ныне «Севером»), и от включенных в орбиту catching up development (догоняющего развития) стран полупериферии, где специфика докапиталистической эволюции также позволяет выделить блоки экс-колони-альных стран (Латинская Америка и т.п.) и в недавнем прошлом сверх-устойчивых имперских мегагосударств (Китай, отчасти - Индия), и от все более отстающих государств периферии (Центральная Африка) и т.д.
Действительная наша специфика, нарочито повторим, - это вся совокупность конкретно-исторических противоречий прогресса и регресса России, ее э- и инволюций. В частности, то, что мы (в отличие от т. н. «Востока») начали активный переход к буржуазному способу производства еще 300 лет назад и регулярно пытались его совершить на протяжении последних двух столетий, но (в отличие от т. н. «Запада») так его и не завершили, и не прожили в рамках капиталистической системы хотя бы сотни лет кряду. Вот почему относительная длительность и незавершенность разложения имперских позднефеодальных форм (они воспроизводятся вновь даже в постсоветской России) - едва ли не главный (но не единственный!) инвариант, обусловливающий то, что считается спецификой российского социума.
Но не только незавершенность капиталистической трансформации задает специфику России. Подчеркнем: все катаклизмы наших разнонаправленных (и «вперед», и «назад» в историческом времени) и доминирующих по длительности (в сравнении с периодами стабильного социального бытия) трансформационных состояний задают в своей противоречивой конкретности нашу действительно значимую специфику.
Второй параметр. Эта нелинейность нашей эволюции сделала особенно зримой противоречивость наших изменений и, соответственно, противоречивость наших differentiae specificae. Мы, с одной стороны, «ленивы», не слишком хороши как профессионалы (слабо развита рыночная мотивация и капиталистическая дисциплина труда), с другой -талантливы, смекалисты (у нас развита подлинная культура и способность к творчеству). Мы, с одной стороны, «соборны», верим в «доброго царя» (т.е. никак не можем уйти от сознания позднефеодального имперского абсолютизма), с другой - способны на бунт (в силу глубины давно назревших противоречий, порожденных незавершенностью давно назревших трансформаций), но бунт «бессмысленный и беспощадный» (развитых общественно-политических форм социального творчества трансформационное общество не выработало).
Продолжим. Да, сейчас мы очень устали от постоянных изменений (извините за каламбур), тем более что они крайне противоречивы. И потому мы сегодня ничего не ценим так дорого, как стабильность. Но в стратегическом смысле россияне меньше, чем большинство других социумов, задавлены определенной объективной материальной социальной детерминацией. И это тоже наша действительная специфика. Мы в меньшей степени, чем представители других социумов, подчинены стандартам экономических отношений, классовых интересов и даже правовых норм. Почему? Да именно потому, что у нас самих все время (а последние igg лет - особенно мощно) осуществляются радикальные трансформации (и еще потому, что на нас все время осуществляются мощные внешние воздействия - но об этом ниже).
В точном соответствии с буквой и духом марксизма мы можем утверждать: да, определенный тип социума и человека эпохи модерна детерминирован прежде всего социально-экономическими и классовыми отношениями. Но если эти параметры все время меняются под воздействием внутренних и внешних сил, то именно в силу этого жесткая однозначность социальной детерминации, типичная, как мы уже заметили, для тех же американцев, которые последние 200 лет живут в рамках одной и той же социальной системы, или китайцев, которые тысячелетия живут в условиях сохранения ключевых традиционных детерминант, - эта стабильность, долговременность историческиопределенного типа социального давления на человека для России относительно мало характерна. И это третий важный параметр нашей специфики.