Мы постараемся предложить иное - четвертое - решение вопроса. Заранее предвосхищая негативную оценку нашей гипотезы множеством читателей (причина проста: в основу такого «синтеза», а точнее - диалектического контрапункта - будет положена марксистская теория и методология, ныне дружно подвергаемая остракизму), тем не менее рискнем сформулировать некоторые аргументы в ее пользу252.
Начнем с краткого напоминания охарактеризованных в предыдущей главе основных положений теории превратных форм. Рыночная (в зрелом виде - буржуазная) система, характеризующаяся господством отношений отчуждения253, с неизбежностью порождает такие формы проявления глубинных закономерностей этого мира, которые как бы «выворачивают наизнанку», ставят с ног на голову действительные, сущностные закономерности. Причем это «выворачивание», превращение происходит не по чьей-то злой воле или недомыслию людей (ученых, идеологов), а объективно. В результате формы поверхностного движения экономических отношений, воспринимаемые их участниками на уровне «здравого смысла», проявляют себя таким образом, что создают неадекватное представление о закономерностях, лежащих в их основе.
В рыночной системе сама жизнь, каждодневный опыт хозяйствования (но не практика исторического творчества) доказывают, что превратные формы - это истина, а скрываемое ими содержание - фикция. К числу таких превратных форм, иллюзий, порождаемых практикой (когда, по образному выражению Маркса, кажется то, что есть на самом деле), относится вся совокупность экономических проявлений буржуазного мира. Товар кажется всего лишь полезной вещью, цена рабочей силы - платой за труд и т.п. Такой мир создает иллюзию того, что экономика - это «взаимодействие» между товарами, деньгами, капиталами, что именно они, а не человек - хозяева и создатели богатства. И самое главное в том, что эта иллюзия реальна. В мире отчуждения отношения между людьми построены так, что производимые ими вещи и создаваемые ими артефакты
- деньги, капиталы, государство - господствуют над человеком, подчиняют себе его интересы и поведение. Собственно, в этом и состоит суть явления, названного К. Марксом товарным (и денежным) фетишизмом.
Поэтому превратные формы порождают и мнимое содержание, создают иллюзию того, что за ними стоит не истинное содержание процессов (оно-то как раз скрыто), а нечто иное, и истинность этого нечто подтверждается каждодневным опытом.
Подобные предварительные рассуждения помогают понять суть предлагаемой гипотезы о взаимосвязи классической политической экономии (высшим достижением которой мы считаем ее марксистскую версию) и economics: содержащееся в economics описание механизмов функционирования рынка есть адекватное и истинное (в рамках соответствующей, относительно узкой «области допустимых значений») отражение действительно существующих превратных форм зрелой буржуазной экономики. И поскольку всякие превратные формы объективно «наводят морок», создают иллюзию наличия в их основании иного, чем действительное, содержания, постольку economics базируется на теоретически вполне адекватном отображении этого мнимого содержания (теории предельной полезности и производительности и т.п.). Эти теории достаточно точно и истинно отображают это [мнимое] содержание, не замечая «всего лишь» маленького «нюанса», а именно того, что достоверно описываемые ими содержательные феномены не более чем морок.
Такое описание и лежащие в его основе исследования вполне проходят проверку на фальсификацию, ибо они, намеренно повторим, адекватно отражают реальность - [превратные] формы функционирования рынка. Более того, они необходимы для жизни и деятельности в этом мире и по его правилам. Подобно тому как в средневековом мире было практически полезно и целесообразно (с точки зрения здравого смысла) не только теоретически доказывать, но и практически исходить из того, что Земля - плоская, а сословная иерархия и крепостничество - вечны и незыблемы, ибо это божественное установление, так и в буржуазном мире полезно (с точки зрения здравого смысла) следовать правилам economics.
(Здесь, правда, нужна оговорка: в эпоху «заката» той или иной системы отчуждения - например, в эпоху смены Средневековья Ренессансом -для практики, заглядывающей в будущее, требуется проникновение за «занавес» превратных форм, иначе ученому никогда не стать Николаем Коперником, Галилео Галилеем или Джордано Бруно.)
Описание превратных форм как таковых создает объективную видимость того, что за ними скрывается и адекватное им (как бы «оправдывающее» их) содержание. Так, для описываемых в микроэкономике механизмов поведения фирмы и потребителя, взаимодействия агентов на рынках факторов производства адекватны теории предельной полезности, предельной производительности, факторов производства и др. Адекватны именно потому, что они описывают поведение экономических агентов, находящихся в условиях объективно формирующегося товарного и денежного фетишизма.
Если принять данную посылку (economics есть адекватное, хотя и неполное отображение превратных форм буржуазной экономики), то можно сделать вывод, что лежащие в основе economics политико-экономические разработки выражают мнимое (но не случайное, а объективно порождаемое миром отчуждения и соответствующее интересам и жизнедеятельности господствующих сил данного общества) содержание этой экономики.
Читатель легко разгадает дальнейшую логику авторов. При таком подходе действительным (но не адекватным здравому смыслу) содержанием капиталистического базиса будет система отношений, описываемых марксистской политической экономией и тесно сопряженными с ней школами. В последней есть немало «выходов» на economics и лежащие в его основе теории.
Так, теория товара (подчеркнем - именно товара) предполагает, что в основе этого феномена лежит противоречие стоимости и потребительной стоимости и что, более того, стоимость может проявляться и измеряться только, потребительной стоимостью другого товара. Это, безусловно, не теория предельной полезности, но это четкое указание на то, что, пройдя через десятки ступеней восхождения от абстрактного к конкретному, мы должны будем прийти к системе проявлений стоимости в актах взаимодействия товаров, в том числе и как потребительных стоимостей. Более того, еще в I отделе I тома «Капитала» Маркс указывает, что величина цены непосредственно определяется ничем иным, как соотношением спроса и предложения, что есть эмпирический феномен. Теория капитала Маркса с неизбежностью подводит к тому, что прибавочная стоимость на поверхности явлений имеет [превратную] форму прибыли, которая внешне должна представать и предстает именно как продукт всего капитала, а заработная плата - как плата за труд. Эту линию легко продолжить.
Иными словами, Маркс подошел к выделению превратных форм буржуазной экономики и, по нашему мнению, если бы он завершал «Капитал> в концеXIX- началеXX в., то в качестве механизмов функционирования рынка предложил бы нечто сходное с тем, что описывается в разделах economics, посвященных проблемам формирования спроса, предложения, цены и т.п.
Как уже было замечено, подробнее эту логику мы развернем во втором томе книги в связи с анализом трудовой теории стоимости, а сейчас завершим данный пассаж принципиально важной ремаркой: трактовка economics как теоретического отражения превратных форм рыночной экономики нисколько не умаляет ценности этого научного направления, ибо других форм у буржуазной экономики нет.
Иное дело, что политико-экономические теории, лежащие в основе economics, при таком подходе оказываются отображением мнимого содержания; однако мнимый характер последнего не означает, что оно является чистой выдумкой или появилось случайно.
Используя историческую параллель с феодализмом, отметим: как в данном обществе было неслучайно появление теоретических обоснований сословного неравенства (люди действительно считали его вечным, естественным, идущим «от бога»), так и в буржуазном обществе неслучайно появилось обоснование рынка как вечной и «естественной» системы хозяйствования (обыденное буржуазное сознание действительно так воспринимает рынок); как теории «вечности» сословного неравенства были и остаются полезны для понимания мира феодализма, так же полезны для понимания буржуазного мира теории «естественности» рыночного бытия.
Но и те, и другие не адекватны для науки, пытающейся понять действительные качество, сущность, явление (а значит - исторические границы, противоречия, прогрессивность и регрессивность) той или иной из исследуемых систем. И те, и другие будут противостоять теории и практике сил, стремящихся к обновлению, смене старой системы. Более того, в эпоху зарождения качественно новых отношений в недрах предшествующей системы даже адекватное превратным формам этого «старого» мира описание механизмов их функционирования (применительно к буржуазной экономике это дает economics) оказывается недостаточным для адекватного понимания даже этих форм, ибо и в сфере явления рождается целый ряд феноменов, выходящих за рамки «старого» качества, понимание которых требует привлечения более сложных теоретических оснований.
Сказанное обусловливает необходимость вновь вернуться к сравнению политической экономии и economics, показав, что ряд проблем экономической теории последний не может решить в принципе.
Проблемы, которые нельзя решить, оставаясь в русле economics
Эта стратегическая альтернатива прямо связана и с теоретическими дебатами нарождающейся постклассической политической экономии и все еще господствующего economics.
Эти две парадигмы существенно различным образом отвечают на все «вечные» вопросы экономической теории, по-разному определяя сам феномен экономики (т.е. свой предмет) и методы ее исследования, ее акторов и основные категории. На этом, пожалуй, стоит остановиться чуть подробнее, проведя краткий сравнительный анализ этих двух парадигм по обозначенным выше параметрам.