ричем задачей экономической политики с точки зрения либерального экономиста является как раз восстановление этого «совершенства». Между тем для рынка на протяжении как минимум всего XX и начала XXI веков правилом стало господство более сложной и более прогрессивной, нежели «совершенная» конкуренция, системы новых отношений координации (регулирующее влияние монопольных структур, государства и т.п.), которые наши оппоненты пытаются выдать за всего лишь видоизмененную (причем в худшую сторону) конкуренцию.
А теперь вернемся к поставленной выше проблеме качественных изменений в экономике, происходящих на протяжении последнего полувека как минимум. К важнейшим из них можно отнести следующие (авторы в данном случае всего лишь аннотируют всем хорошо известные параметры, раскрываемые широким кругом авторов на протяжении более чем четверти векаО.
Во-первых, изменения в природе технологий и, в частности, «факторов производства». Аксиомы economics включают выделение в качестве объекта исследования мира ограниченных массовидных ресурсов, удовлетворяющих массовидные потребности при рациональном поведении индивида (homo economicus), наличии достоверной информации и отсутствии так называемого фактора «неопределенности», а также трансакционных издержек (концепция трансакционных издержек интегрирована в современную науку, лежащую в рамках mainstream^, но не в стандартный учебный курс economics).
Однако по мере генезиса постиндустриального (информационного и т.п.) общества такие ресурсы, как культурные ценности, знания, know how, большая часть создаваемых творческой деятельностью информационных продуктов и многие другие наиболее дорогостоящие, конкурентоспособные, ключевые для прогресса экономики XXI в. ресурсы, становятся:
• неограниченными в том смысле, что уничтожить информацию в процессе потребления нельзя, ее могут потреблять все и бесконечно без ущерба для самого продукта260 (хотя, безусловно, сам набор информационных ресурсов ограничен);
• уникальными (они являются продуктом творческого труда и всякий раз как удовлетворяют, так и создают новую потребность);
• невоспроизводимыми, но тиражируемыми при минимальных издержках (например, стоимость нескольких дисков и нескольких минут труда - достаточные издержки для тиражирования сложнейшего информационного продукта; всемирные информационные сети делают эти издержки еще меньшими^.
Соответственно, и потребности во все большей степени становятся уникальными и постоянно изменяющимися (превратная форма этого феномена - искусственная погоня за новизной) и, кроме того, весьма далеко уходят от утилитарных благ и услуг261. Качества рационального экономического человека, и раньше не полностью определявшие поведение людей, модифицируются, а экономическая рациональность играет все меньшую роль262. Экономическая жизнь протекает в условиях, где неопределенность является ключевым фактором.
Продолжим. Качественные изменения происходят не только в факторах производства, но и в самих основах экономической жизнедеятельности: на смену индустриальным технологиям идут информационные, на смену репродуктивному индустриальному труду приходит творческая деятельность и т.д. Изменяется и структура общественного производства: растет не просто сфера услуг, но роль знаниеинтенсивной экономики263. Среди важнейших стимулов и ограничений экономической жизнедеятельности даже в рамках капиталистической системы все большее значение приобретают не только соображения прибыли, но и глобальные ценности и проблемы (экологические, гуманитарные, геополитические и т.п.).
Более того, названные технологические трансформации создают предпосылки для изменений в основах экономических отношений. Подрываются реальные основы абстрактной модели совершенного рынка (конкуренция, эквивалентность обмена и т.п.), имеет место неотчуждаемость продукта творческого труда, по-иному распределяются издержки производства принципиально «непотребляемого» информационного продукта, формируются «адаптивные» корпорации и предпринимательство, имеющие «посткапиталистическую» природу, являющиеся «постбизнесом»264.
Однако в рамках economics либо (,) указывается на то, что такие феномены выходят за рамки стандартного курса экономической теории, либо (2) все эти изменения кооптируются в стандартную теорию с некоторыми фрагментарными уточнениями и допущениями; либо (3) объявляются новым направлением все того же economics, где (как, например, в некоторых разделах «экономики счастья»265) от последнего остается только нейтральный математический аппарат, применяемый к решению любых задач любой экономики.
Все три варианта «решения» проблемы неслучайны.
В первом случае economics поступает наиболее последовательно и честно. В самом деле, прогресс творческой деятельности и мира креато-сферы действительно характеризуют экономику, которая, выходит за рамки предмета «классической» неоклассики. И именно здесь зарыта собака: economics адекватен только для отображения механизмов функционирования (превратных форм) рыночной экономики и потому неадекватен для анализа пострыночных процессов.
Во втором случае все происходит не менее честно: свести все изменения в современной экономике к некоторым модификациям рынка тем более легко, что это происходит на практике. В современной экономике тотальный рынок может «маркетизировать» даже то, что по своей природе товаром не является, и таким образом превратить образование, науку, культуру и т.п. феномены, основы которых сугубо пост-рыночны, в разновидность коммерции и открыть тем самым дорогу для применения стандартных economics^m^ моделей бизнеса.
В третьем случае дело обстоит сложнее, ибо здесь «новый» economics, «открыв» наличие пострыночных феноменов (долгосрочных альтруистических интересов человека, отношений солидарности и т.п.), не может признаться в этом (в наличии пострыночной экономики) даже самому себе. Эта слепота неслучайна: у этой парадигмы нет «органа чувств» (методологического и теоретического аппарата), позволяющего зафиксировать качественные исторические сдвиги. Но у economics, как мы уже заметили, есть нечто иное - не [только] им созданный, но им широко используемый набор математических моделей, позволяющих решать разного рода оптимизационные и иные задачи, применимые к проблемам функционирования производительных сил в любой экономической системе. Это тем более просто, что в подавляющем своем большинстве данные модели описывают взаимодействия, протекающие в любых (!) сложных системах - от физических до социальных. «Нюанс», однако, здесь состоит в том, что таким образом невозможно увидеть качественную специфику нового типа экономики, а сие - непростительно для исследователя, точно так же, как непростительно сводить человека - к разновидности обезьяны, обезьяны - к особому виду живого организма, а организм - к одному из видов физических взаимодействий. Впрочем, из этого не вытекает бесполезность исследования человека физиологами как всего лишь особого типа организма, равно как и моделирования пострыночных процессов как всего лишь разновидности оптимального поведения индивида. Из этого вытекает принципиальная недостаточность таких исследований для понимания специфики человека и специфики пострыночной экономики. «Пустяк», впрочем.
Еще более важны соображения, апеллирующие к фактам торможения научно-технического и социального прогресса в конце XX - начале XXI в., «ренессанса» на волне неолиберализма homo economicus, различных форм коммерциализации и приватизации социальной сферы, к прогрессу мелкого бизнеса в информационном секторе и сфере услуг, развитию массового промышленного производства в новых индустриальных странах и интенциям возрождения массового индустриального производства в развитых и т.п. Кроме того, хорошо известно, что интернет-торговля привносит большую симметрию информации и сокращает трансакционные издержки, а современный прогресс информационных технологий сосредоточивается преимущественно в сфере финансов, торговли и других трансакций, далеких от созидания культуры как таковой и потому противоположных тенденциям рождения пост-рыночных отношений.
Все это, на первый взгляд, позволяет «восстановить в правах» economics как описание механизмов функционирования рынка.
Но все эти контрдоводы указывают (за небольшим исключением) либо на маркетизацию («орыночнивание») нерыночных по своей природе процессов, о чем мы уже писали, либо на всего лишь наличие определенных реверсивных тенденций, «откатов» и зигзагов в общей логике прогресса.
Последнее порождает и еще один негативный феномен: наиболее важные факторы развития современного общества - творческая деятельность, высокие технологии, инновации - в развитых странах все более сосредоточиваются не в сферах «прорыва» (науке, образовании, культуре), не на решении экологических и социальных проблем, а в сфере обслуживания фиктивных сфер бизнеса, того, что мы назвали «превратным (бесполезным) сектором» (финансовые спекуляции, масс-культура и производство иных симулякров - типичные примеры этого).
Но все эти контртенденции не отменяют общей закономерности: наиболее перспективные и прогрессивные сферы жизни современного социума в любом случае оказываются «по ту сторону» областей, являющихся собственным предметом economics.
Более того, даже реальные механизмы функционирования сферы трансакций (наиболее близкой для алкаемого economics’ом «свободного» рынка) лишь отчасти описываются стандартной микро- и макроэкономической теорией. Последняя напоминает реальную жизнь данного сектора примерно так же, как политэкономия социализма напоминала реальную жизнь экономики дефицита и плановых сделок: «экономика классной доски» не хочет видеть того, что реально наиболее значимые трансакции в современном мире совершаются на основе методов неэкономического (политического, межличностного и т.п.) манипулирования, подобно тому как политэкономия социализма не хотела видеть блата и бюрократизма. Лишь развивающийся как продолжение economics новый институционализм отчасти фиксирует некоторые проявления этой тенденции, но и он не ставит вопроса об их обобщении и выделении качественных изменений в природе «рынка» (мы бы сказали - позднего капитализма), трактуя все это по-прежнему в стиле некоторых отступлений от «совершенства». В результате специфические, характерные именно для этой новой экономики методы практического анализа и предвидения оказываются тем более эффективными, чем менее они опираются на аксиомы economics