новой. По видимости, парадоксом при этом является то, что последние вызываются к жизни потребностями самосохранения и развития прежнего строя, прогресс которого далее некоторой качественной черты невозможен вне самопродуцирования ростков качеств и сущностей, составляющих определенность следующей, идущей на смену данной, экономической системы. Так, объективно возникшие в конце средних веков задачи самосохранения феодальной системы вызвали к жизни массовое развитие в ее недрах товарных отношений, торгового капитала, протобуржуазии и т.п., что на время привело к укреплению феодальных монархий. Точно так же задачи самосохранения позднего капитализма вызвали к жизни феномены общественного регулирования экономики, социальной защиты, перераспределения доходов от капитала к трудящимся и др. ростки посткапиталистических отношений, что на время укрепляет эту систему.
При этом «ренессанс» неолиберальной стратегии в капиталистических странах и нынешние тенденции движения к протоимперии помогли подтвердить тезис о нелинейности развертывания этого подрыва. Более того, постоянные смены прогрессивных и регрессивных форм самоотрицания основ системы можно отнести к закономерностям, наиболее типичным именно для стадии «заката».
Кроме того, в условиях «заката» системы ослабляется базовая объективная детерминация ее эволюции и, как следствие, возрастает роль субъективного фактора, что еще более усиливает нелинейность этого процесса.
Что же касается возникновения новъх систем, то для этого процесса также характерно наличие в условиях «рассвета» новой системы в ее недрах значительных элементов прежней, «старой» системы. Это было типично и для раннего (мануфактурного) капитализма, и для первых попыток создания посткапиталистической экономики в рамках «Мировой социалистической системы».
Для генезиса («рассвета») новой системы, так же как и для «заката» старой, типичны нелинейность прогресса нового качества и мульти-сценарность развития новой системы1. Соответственно возникает и
^ как едва ли не ревизионизм, а о «подрыве» основного производственного отношения - капиталистической эксплуации - тогда вообще не могло быть и речи.
1 Последнее особенно значимо в условиях ее революционного генезиса. Причина этого достаточно очевидна. Качественный скачок есть по определению отрицание одного качества и рождение другого; для него характерны процессы и возникновения, и прехождения (что показал еще Гегель). И именно в силу этого временного «взаимоуничтожения» качеств старой и новой систем в момент революционного скачка становятся особенно значимыми флюктуации, зависимые отнюдь не только от предшествующего объективного развития системы. В условиях революции «старая» объективная ^
вариант тупикового развития старых и новых систем с возможной стагнацией в этом состоянии или его революционным (контрреволюционным) разрушением.
Анализ таких реверсивных социоисторических траекторий позволяет показать некоторые черты диалектики регресса - сферы, ранее лежавшей вне непосредственного поля марксистских исследований. Опыт последнего столетия дал, однако, немало материала для такого анализа и ниже именно он станет важнейшим аспектом нашего последующего исследования.
Данное пространное методологической вступление, предпосланное исследованию российской экономической системы позволяет сформулировать некоторую гипотезу, характеризующую специфику постсоветской экономики нашей страны.
Теоретические предпосылки исследования: российская экономическая система начала XXI века как консервация незавершенной реверсивной трансформации
Начнем с очевидного: предлагаемая нами теоретическая модель должна базироваться на сформулированных выше методологических предпосылках и объяснять приведенные выше общеизвестные факты, характеризующие эволюцию российской экономической системы на протяжении последних двух десятков лет.
Напомним: за более чем 20 лет трансформаций в Российской Федерации, с одной стороны, оказались активно развиты сферы услуг и торговли, активно развиваются сырьевые сектора экономики, сборочное и т.п. производства, наметилась позитивная динамика в сельском хозяйстве; возникли основные формы капиталистической системы (рынок, наемный труд и капитал), преодолены внешние проявления дефицита товаров и услуг; сформировались классы крупной, средней и
^ детерминация процессов и явлений, поведения индивидов и сложных общественных субъектов (социальных движений, партий и т.п.) ослабевает или уже не действует. Новая же объективная детерминация только возникает, она еще не действует или, по крайней мере, слаба. Для социальной революции этот тезис связан с известным феноменом возрастания роли субъективного начала, но, на наш взгляд, это есть лишь одно из проявлений более общей закономерности диалектического революционного скачка, кратко отмеченной выше. Этот вывод обусловливает важное следствие: неявно принятая ранее в марксизме трактовка всякого революционного рождения новой социальной системы как явления однозначно прогрессивного, ведущего к появлению более эффективного и гуманного нового образования, должна быть подвергнута критическому переосмыслению.
мелкой буржуазии; возникли политические формы президентской демократии.
С другой стороны, в России произошла деиндустриализация; ВВП с трудом удалось вернуть на уровень «неэффективной плановой экономики» четвертьвековой давности; государственный бюджет в определяющей степени зависит от мировых цен на энергоресурсы; рынок и государственное регулирование во многом являются теневыми, коррумпированными, прогрессирует бюрократизация; господствующим классом стала сращенная с высшей бюрократией каста долларовых мил-лиардеров-олигархов; политическая система далека от норм буржуазной демократии.
Все эти факты подлежат объяснению, и оно будет дано ниже, исходя, повторим, из предложенной выше методологии диалектического взгляда на процессы трансформации экономических систем, и в частности методологии исследования реверсивных социоисторических процессов.
В самом общем виде мы можем определить нашу экономику как специфическую форму консервации незавершенной трансформации экономики советского типа (с нашей очки зрения - мутантного социализма468) в поздний капитализм периферийного типа, включающий широкий спектр добуржуазнъх и консервативно-советских форм.
Эта квалификация, безусловно, требует пояснений.
Начнем с конца: феномена позднего капитализма полупериферий-ного типа469. Мы говорим о генезисе именно этого феномена, а не о «переходе к рынку», так как современная мировая экономическая система (частью которой, при всей ее специфике, является Россия) с политикоэкономической точки зрения должна быть охарактеризована именно как поздний капитализм - система, где господствует финансовый капитал, а на мировом рынке капиталов, услуг и товаров, труда, инноваций и т.п. главными «игроками» являются транснациональные корпорации; где несмотря на мировой кризис продолжается процесс финансиали-зации; где национальные государства все еще перераспределяют по нерыночным критериям от 35 до 55% ВВП и т.п.
Это система, в которой сложились центр, полупериферия и периферия и развертывается процесс формирования протоимперий. Разрушение экономики советского типа могло привести либо к выбору новой модели продвижения к посткапиталистическому обществу, либо к коллапсу, либо к генезису того или иного типа именно этого капитализма. История показала, что Россия более 20 лет назад начала входить именно в такую мировую систему, а не некий абстрактный рынок. Поэтому российская экономика на предельно абстрактном уровне может быть охарактеризована как некий вид [запаздывающего генезиса] позднего капитализма. Дальнейший анализ покажет, что эта предельно абстрактная характеристика принципиально недостаточна. Но она необходима.
Здесь требуется важное пояснение. В отличие от нормативно мыслящих сторонников неолиберальной доктрины мы считаем некорректным априори утверждать, что это был переход к «рынку». И не только потому, что ныне, как мы показали выше, под вывеской «рынок» скрываются отношения позднего капитализма, но и потому, что результат трансформаций в России отнюдь не был предопределен желаниями радикальных реформаторов. Как показала практика, в нашей стране этот переход в силу определенных причин (о них - ниже) оказался законсервирован на десятилетия, породив весьма противоречивую, неорганичную, но при этом относительно устойчивую переходную систему.
Да, у России в начале 1990-х был шанс в течение 10-15 лет стать одной из «нормальных» полупериферийных стран мировой позднекапиталистической системы. Но для этого была необходима совершенно иная - мы в свое время называли ее социал-демократической - модель трансформаций, о чем авторы писали в своих публикациях начала 1990-х, еще в начале «реформ».
Однако в нашей стране была реализована иная модель, которая привела к быстрому разрушению формальных институтов советской экономики, но, что достаточно естественно, не смогла полностью разрушить обладавшую большой инерционностью прежнюю систему производственных и социокультурных отношений. Причина этой инерционности очевидна: последняя была укоренена благодаря как специфической системе производительных сил (высококонцентрированное и высокоспециализированной производство, ориентированное на преимущественное развитие тяжелой индустрии и ВПК), так и в устойчиво-некапиталистическом типе личности большинства граждан страны, социокультурных традициях СССР и дореволюционной России470.
Этот, образованный единством производительных сил, производственных отношений и менталитета «генотип» российской экономической системы1, должен был оказаться относительно устойчивым и он оказался таковым2