М., 200i;ДзарасовР.С. Национальный капитализм. Развитие или насаждение
отсталости? // Альтернативы. 20i3. № 2, 3.
адекватных абстракции рыночной экономики, трансакций) от их реального содержания («бизнеса по понятиям»475). Столь же характерен для российской экономики отрыв форм собственности от их реального содержания: в современной России в государственных корпорациях ключевые права собственности во многих случаях принадлежат лицам, реализующим частные интересы, а частный бизнес зачастую контролируется региональными или федеральными чиновниками. Перечень легко продолжить.
Эта система превратных (создающих видимость наличия иного, нежели реальное, содержания) форм и неформальных правил игры, адекватная для воспроизводства названной выше системы переходных производственных отношений, оказалась реализована как вследствие внутренних противоречий экономики советского типа, так и в силу причин, вызванных «фуриями частного интереса».
Последнее важно. Напомним: в трансформационных состояниях субъектный фактор является одной из главных детерминант того, какой именно, из множества возможных, сценарий трансформации будет реализован.
Российская модель трансформации позволила узкому кругу лиц, установивших и поддерживающих эти неформальные правила, приватизировать и в настоящее время бесконтрольно использовать ключевые слагаемые общественного богатства. Соответственно, продолжение такого присвоения этими акторами может и далее осуществляться исключительно в условиях консервации описанной выше незавершенной трансформации (подробнее об этом в разделе о специфике отношений воспроизводства в российской экономике). Только эта модель позволяет продолжать ускоренную концентрацию капитала в руках узкого круга лиц, контролирующих государственные и частные ресурсы (государственных и частных инсайдеров), консервируя неформальные правила игры и механизмы неформального (теневого) государственного и частного внеэкономичекого принуждения во всем богатстве его постсоветских и позднефеодальных форм (от присвоения природной ренты и других общественных ресурсов лицами, не являющимися их легальными собственниками, до вассалитета, бюрократического манипулирования, коррупции и т.п.).
Опираясь на описанную выше материально-техническую базу (развитие сырьевого сектора, «вторичных» производств, торговли, услуг, посредничества при отторжении задач развития реального сектора и креатосферы) и оформляя себя при помощи теневых «правил игры», описанная российская экономическая система обретает свое специфическое лицо. Это лицо не слишком красиво, но и перечисленные выше факты (чего стоит одна двадцатилетняя «яма» в результатах производства и один из самых высоких в мире уровней дифференциации в обладании общественным богатством) выглядят не слишком симпатично. В то же время, как мы уже отметили, наряду с этим диффузным пространством в России существует и иное, близкое к «нормальному» пространство позднего капитализма периферийного типа.
Сказанное позволяет нам более пристально рассмотреть конкретные производственные отношения, характерные для постсоветской рос сий-ской экономической системы.
Используя предложенную выше модель структуры производственных отношений исторически-конкретной системы производственных отношений, начнем наш анализ с характеристики отношений координации.
Специфика производственных отношений
российской экономики: способ координации
Разрушение преимущественно планово-бюрократической системы отношений координации (бюрократической планомерности) привело к возникновению в России сложного комплекса способов координации (распределения или аллокации ресурсов и поддержания пропорциональности).
Они включают (1) характерные для позднего капитализма формы рынка и их мутации, (2) государственное регулирование (и его мутации), а также (3) элементы добуржуазной координации.
Собственно рынок как форма координации в «классическом» виде в российской экономике присутствует разве что в сферах массового потребления. Большая же часть пространства рыночной координации занята существенно отличными от абстрактной модели рынка отношениями.
Доминируют в современной российской экономике формы рынка, характерные для [NB!] позднего капитализма, но они присутствуют, как правило, в неразвитом и деформированном виде. Их дополняют не только «классические» формы рынка, но и широкий спектр полуфеодальных форм.
Причина этого (в том числе - деформаций позднекапиталистических форм рынка) в том, что характерные для капитализма товарные отношения («рынок») сложились в российской экономике как система, первоначально в основном подчиненная нерыночным или не вполне рыночным (аналогом здесь может служить значимо деформированный традициями и личной зависимостью рынок эпохи средневековья) формам и потому сама живущая в деформированном виде. В нашей стране характерные для позднего капитализма рыночные механизмы формирования пропорций, стимулирования производителей и т.п. (в частности, олигополистическая конкуренция) работают, но (1) в крайне специфическом виде и (2) будучи лишь одним из способов координации.
В силу этого специфические для позднего капитализма трансформации рынка (олигополизм, неравная «рыночная власть» акторов) в российской трансформационной экономике приобрели вид локального корпоративномонополистического регулирования рынка, также деформированного (по сравнению с «классическим» видом, характерным для развитых экономик) вследствие наличия государственно-бюрократических и поздне-феодальнъх переходных форм (об этих деформациях - ниже).
Именно такой рынок, а не абстрактно-мифическая «экономическая свобода», якобы приходящая на смену бюрократическому планированию, господствует сегодня в России. Свобода товаровладельца в трансформационных экономиках достаточно иллюзорна: его поведение здесь детерминируется крупнейшими корпорациями. Впрочем, это регулирующее влияние, конечно, несколько слабее, чем в прошлом - бюрократическое. Существенно, что и в прошлом, и ныне эта детерминация существенно варьирует (например, ранее это была разница между «слабым» планом в Венгрии с конца 1960-х годов и «сильным» в СССР 1950-х годов; сейчас - между «слабой» властью корпоративных объединений в некоторых областях сервиса и «сильной» - в «городах-заводах» типа Магнитогорска или Норильска).
Экономической теории этот механизм локального корпоративного регулирования хорошо знаком. В неоклассике он характеризуется как «рыночная власть». В классическом институционализме Гэлбрейта - как «плановая система», которую корпорации создают вокруг себя, формируя диффузное пространство воздействий на потребителей и субпоставщиков через рекламу и массу других каналов476. В новом институционализме - как неравная «переговорная сила»477. В марксизме - как локальное, частичное полицен-тричное регулирование экономики со стороны крупнейших корпораций (последние положения были развиты в поздних работах Ф. Энгельса, в текстах В.И. Ленина и в работах критически мысливших советских ученых 1960-1970-х годов, которые ввели понятие «неполной, монополистической планомерности»478). Применительно к СССР, где такое локальное регулирование также имело место наряду с централизованным планированием, этот феномен был назван «вегетативным контролем» (по аналогии с различением центральной и вегетативной нервной систем в организме человека)479.
Еще на заре реформ авторы подчеркнули роль этих механизмов, показав, что они качественно отличны как от народнохозяйственного планирования и регулирования, так и от рыночного саморегулирования. Напомним, что в данном случае отдельные институты экономических систем в силу определенных причин (высокий уровень концентрации производства и/или капитала, корпоративная власть и т.п.) получают способность сознательно (но в локальных, ограниченных масштабах) воздействовать на параметры производства поставщиков и потребителей (объем, качество, структура), рынка (цены на продукцию контрагентов, расширение продаж за счет маркетинга), социальной жизни и т.п.
Этот механизм отличен от народнохозяйственного планирования по своим субъектам, объектам, целям и содержанию: государство, как представитель общества, - обособленная корпорация; национальная экономика - часть (локус) рынка, производства; общенациональный -корпоративный интересы и т.п. Но он содержательно отличен и от рыночного механизма саморегулирования.
Более того, он отличен и от базовой модели олигополистической конкуренции, ибо включает в себя возможность сознательного воздействия не только на цену, но и на массу других параметров контрагентов, попадающих в «поле зависимости» формируемое корпорацией. Это поле, подобное магнитному, воздействует на содержание, структуру и объем спроса потребителей продукции данной корпорации; объемы, качество, технологии производства ее субпоставщиков (и опять же потребителей); производственные программы кооперирующихся с данной фирм; стратегии развития входящих в орбиту влияния корпорации структур; динамику, объемы, структуры покупок и продаж; параметры образа жизни конечных потребителей и т.п. Рыночная цена здесь является, таким образом, далеко не единственным и не главным параметром регулирующего воздействия.
Потенциал («силу») для такого регулирующего воздействия корпорация получает отнюдь не только вследствие монополизации определенной части рынка. В современных условиях едва ли не большую роль играет финансовый контроль, контроль за информационными потоками, сра-щенность с государственным аппаратом разных уровней, личная уния на уровне ключевых собственников, топ-менеджеров, инсайдеров (зачастую это одни и те же физические лица).