В условиях развитых рыночных экономик эти феномены не слишком очевидны (хотя и исследуются в отдельных работах, как правило, не экономических) и, по видимости, не играют существенной роли. В России создаваемые нашими корпоративными структурами «поля зависимости» брутально акцентированы. Сложившийся в российской экономике механизм локального полицентричного корпоративного регулирования является главным параметром, определяющим аллокацию ресурсов. У нас выпукло видно, что решения крупнейших корпоративных структур-производителей формирует потребности (спрос) и структуру производства, а не наоборот, как это предполагает модель свободного рынка.
Из этого, повторим, не следует, что в российской экономике не действуют рыночные механизмы саморегулирования. Из этого следует, что в большей части экономики они играют подчиненную (по отношению к локальному корпоративному регулированию) роль. В результате в постсоветской России спросоограниченная (рыночная) экономика подчинена корпоративно-формируемой480.
Продолжим. Присущее любой экономике позднего капитализма локальное корпоративное регулирование в России не только более широко распространено, но и развивается преимущественно (но не только) в деформированном виде.
Основные черты этих деформаций состоят в следующем. Во-первых, в качестве субъекта локального регулирования, как правило, выступает не достигший определенного уровня развития персонифицированный капитал, а «обломок» («обломки») бывшей государственной пирамиды (отсюда доминирование в России сырьевых, военнопромышленных и иных корпораций, выросших на базе «гигантов социалистической индустрии», [бывших] государственных банков и т.п.).
Во-вторых, основой власти этих структур является, соответственно, не столько высококонцентрированный капитал (хотя образование таких капиталов идет очень активно), сколько доступ к тем или иным ресурсам -от монопольного использования природных богатств до близости к государственным ресурсам. Отсюда, кстати, ассоциация этого механизма с тем, что экономисты называют «поиском ренты». Все это позволяет определить такое воздействие как противоречивое соединение корпоративно-капиталистического контроля и вегетативного регулирования, являющегося пережитком «экономики дефицита». Разница лишь в том, что «дефицитом» ныне все более становится доступ к сырью и/или государственным кредитно-финансовым ресурсам, которые нынешние наследники советских «толкачей» выбивают (случайная игра слов?) еще более брутальными методами, нежели их советские предшественники, выбивавшие десятилетия назад дефицитное сырье или оборудование.
В-третьих, в силу такого содержания и под воздействием других методов координации, а также общей атмосферы диффузии институтов методы локального корпоративно-бюрократического регулирования широко используют как добуржуазные механизмы (внеэкономическое подчинение вплоть до прямого применения насилия организованными криминальными группировками), так и механизмы, основанные на сращивании с крайне бюрократизированным и часто теневым государственным регулированием.
Проявления господства отношений локального корпоративного регулирования в российской экономике хорошо известны. Например, в той мере, в какой оно существует, экономика «не поддается» радикальным рыночным реформам (либо саботируют «реформы», либо «убирают» реформаторов). Так, в России под определяющим господством псевдогосударственных и псевдочастных корпораций находится система пропорций, динамика цен («ножницы» цен на сельхозпродукцию и ресурсы для ее производства, рабочую силу и потребительские товары), финансы и т.п.
Повторим: это не просто олигополистический рынок; это экономика, регулируемая в определяющей степени нерыночным соперничеством обособленных корпоративно-бюрократических структур - этаких «динозавров» капитализма, под ногами у которых «болтаются» все остальные граждане и которых эти монстры безжалостно топчут, при этом, правда, сами будучи обречены в исторической перспективе (скорее всего, достаточно отдаленной - наша модель, повторим, законсервирована) на вымирание. Столкновением власти этих «динозавров» и их регулирующих воздействий, а не единым центром (как в прошлом) или «невидимой рукой рынка» (которая в трансформационной экономике указывает явно не в ту сторону) определяется реальная система координации в трансформационной экономике кризисного типа.
Крайне специфические формы в постсоветской российской экономике имеет и государственное регулирование.
Последнее вызвано к жизни как имманентными закономерностями позднего капитализма, ибо любая модель последнего предполагает регулируемый рынок, так и сохранением вследствие мощной инерции советской системы некоторых элементов бюрократической планомерности. В результате сформировался своеобразный переходный вариант, интегрирующий (1) черты имманентно свойственного позднему капитализму косвенного государственного регулирования и (2) элементы директивного централизованного управления, свойственного советской системе. И то и другое имманентно содержит пороки бюрократизма, ведомственности, местничества и блата.
В результате в современной России появились мутации того и другого - активно развивающееся в нашей стране (i) теневое косвенное государственное регулирование и/или (2) «ручное» централизованное управление.
В первом случае речь идет о мутации имеющего внешний вид «обычного» для любой модели позднего капитализма, хотя и слаборазвитого, государственного регулирования, которое, однако, осуществляется по преимуществу теневыми методами и является наследником советского «блата». Это регулирование осуществляется либо вне формально установленных институциональных норм, либо с их нарушением. В ряде случаев оно имеет форму коррупции, но иногда ориентировано на позитивную (с точки зрения экономических интересов государства) компенсацию диффузии институтов и разного рода институциональных ловушек, которыми переполнена российская экономика.
Во втором случае речь идет о мутации централизованного директивного управления, ибо широко применяемое в российской экономике «ручное управление» не только по форме очень похоже на действия советских наркомов и партсекретарей, но и по своей политико-экономической природе является разновидностью обязательного для выполнения централизованного воздействия государства на экономику, не связанного непосредственно ни с системой общенационального планирования, ни с рыночными стимулами для частных агентов экономики. В случае «ручного управления» перед нами прямое подчинение формально независимых агентов субъективным действиям государственных чиновников, т.е. бюрократически-волюнтаристская мутация планомерности.
Подчеркнем: это воспроизведение не содержания планомерной организации общественного производства, а ее превратных форм, мутаций, возникших еще в рамках советской системы. В отличие от народнохозяйственной планомерности, где директивы государства должны быть экономически укоренены в технологических связях высоко обобществленного производства, общенародном присвоении и распоряжении, в постсоветской российской экономике «ручное управление», осуществляемое президентом, премьером, министрами, губернаторами или иными государственными лицами, не имеет таких оснований и носит характер отношений, типичных скорее для системы позднего феодализма, где перераспределение (своеобразная аллокация) ресурсов осуществлялась в значительной степени путем внеэкономического принуждения и базировались на личной зависимости. (В скобках заметим: в этом, кстати, их сходство с волюнтаристски-бюрократическими мутациями планомерности в СССР, где, как мы писали еще в ^80-е, ростки планомерной организации общественного производства были от рождения деформированы и развивались в рамках патриархально-добуржуазных форм.)
Существенно, что отношения теневого государственного регулирования и «ручного управления» в реальной хозяйственной практике тесно взаимосвязаны, в ряде случаев - интегрированы - в рамках единой [отчасти] теневой системы прямого («ручного») государственного управления экономическими процессами и проектами.
Безусловно, общая атмосфера позднефеодальных мутаций позднекапиталистической экономики в большинстве случаев вносит в такое государственное воздействие существенные элементы рыночно-капиталистической заинтересованности (увеличение дохода, собственности) и/или стремлений укрепления внеэкономической власти (расширение сфер влияния, увеличение зависимости и т.п.) как частных, так и государственных акторов этих отношений.
Теневое государственное регулирование не следует путать с теневым рынком. Это взаимопересекающиеся и на практике интегрированные формы, но теоретически они существенно различны.
Кроме того, следует учитывать, что свойственные СССР тенденции ведомственности и местничества породили мощный сепаратизм, приведший к образованию полицентричной системы локального государственнобюрократического регулирования на уровне регионов, отраслей и т.п. Бюрократический характер последнего превратился в самодовлеющий, приведя к значимому отрыву управляющих подсистем (разнородных и борющихся друг с другом бюрократических группировок) от интересов экономической системы в целом.
Развертывание постсоветских механизмов аллокации ресурсов неизбежно - в силу описанных выше деформаций товарных отношений и государственного регулирования, имманентно содержащих элементы внеэкономического принуждения и личной зависимости, - порождает и, казалось бы, неожиданные для индустриальной экономики на рубеже XXI века добуржуазные способы координации. К их числу относятся уже названные механизмы поиска ренты; различные формы насилия, все более широко развивающиеся формы вассалитета (в теневой экономике) и патронажа (в духе позднего феодализма с его иерархией централизованной власти и развивающимся в ее порах рынком), а также натурально-хозяйственные тенденции. Последние проявляются, например, в таких формах, как низкий уровень товарности сельского хозяйства и большая роль производства (до 40% сельскохозяйственной продукции) на приусадебных участках (дачах) и др.