о рыночной экономической общественной жизни, уходит в прошлое.
Естественно, что авторам больше по душе второй вывод, поэтому мы его прокомментируем. Economics, на наш взгляд, в исторически обозримом будущем уйдет на второй план общественных наук, подобно тому, как сто-двести лет назад в прошлое ушли теология, геральдика и т.п. науки, крайне важные для понимания правил жизни и поведения в феодальном обществе. В самом деле, вплоть до XVIII-XIX веков именно эти проблемы - проблемы отношений внутри аристократического сословия (генеалогии, иерархии титулов, правил наследования), а также проблемы отношений третьего сословия с аристократией и духовенством - все это (а отнюдь не законы спроса и предложения) было главным предметом социального познания. Кажущиеся нам сегодня экзотическими диковинами науки - геральдика, теология, астрология, схоластика и т.п. -создавали именно ту картину жизни, которая и должна была бы существовать, чтобы дать соответствующее представление об эпохе.
Эти науки раскрывают нам не только духовный, но и социальный мир средневекового общества, где реальная жизнь - социальный статус, богатство, власть - действительно зависели от родовитости и изысканий в тонкостях генеалогических древ, астрологические прогнозы существеннейшим образом влияли на действия королей и пап, схоластические изыскания служили важным фактором борьбы церковных и рыцарских орденов и т.п.
И точно так же, как сейчас мы имеем дело лишь с отголосками этих представлений в исторических романах, точно так же, по-видимому, в новой эпохе мы будем иметь дело лишь с отголосками проблем economics в исторических работах, которые будут посвящены описанию обществ, где господствовали рыночные отношения.
Такой (исторический) взгляд требует комментария по поводу сугубо современной проблемы: в какой мере взгляд на рынок как отмирающий феномен и economics как отмирающую науку актуальны для начала XXI века, когда они, по видимости, переживают вторую молодость? Это общая проблема актуальности всей данной работы, и потому мы ограничимся лишь указанием на то, что авторы его видят и понимают. Отвечать на этот вопрос мы будем в конце нашей работы, а точнее - всей нашей работой: если она окажется актуальна, значит и методология наша адекватна задачам поиска ответов на вопросы, которые ставит практика перед современным исследователем.
Посему нам следует обратиться к проблеме снятия рынка, исходя из марксистской парадигмы, из марксистского объяснения товарных отношений и природы стоимости.
Марксистский анализ пределов рынка:
обобществление и границы обособленности производителей
Строго говоря, в современном марксизме целостной концепции снятия рынка в будущем обществе не существует. Но в марксизме, в отличие от economics, существует достаточно стройное обоснование необходимости снятия рынка, основанное на исследовании собственных законов развития (и, следовательно, отмирания, перехода в новое качество) товарного производства и вырастающего из него капитала. Кроме того, в области возможных путей снятия рынка в ХХ веке появился ряд серьезных разработок, характерных для различных школ современного марксизма, не принадлежащих к сторонникам рыночного социализма. Попытка критического синтеза этих тезисов и будет приведена ниже. При этом мы будем исходить из классической марксистской трактовки рынка как проявления исторически определенной системы производственных отношений (отношений товарного производства), определяющей способ распределения ресурсов и поддержание пропорций150.
При таком подходе проблема снятия рынка становится одновременно проблемой преодоления всех предшествующих форм, определявших способ распределения ресурсов и поддержания пропорций. Во всяком случае, нам будет важно показать, как каждый из шагов такого снятия рынка и генезиса пострыночной системы привязан к конкретным чертам системы товарных производственных отношений. Базируясь на структуре последней системы, мы постараемся показать и совокупность тенденций, которые отрицают и в то же время развивают товарное производство и обмен, создавая пострыночные, а не антирыночные отношения для нового мира, лежащего «по ту сторону собственно материального производства».
Традиционный марксистский подход к снятию рынка был связан с прогрессом процесса обобществления труда и производства. При этом последнее трактовалось как не только развитие концентрации и специализации, но и углубление общественного разделения труда, дифференциации и интеграции общественных звеньев.
Некоторые из этих процессов (в частности, это касается процессов концентрации и специализации) оказались характерны исключительно для индустриального типа производства. Переход к постиндустриальным, в том числе информационным, технологиям породил новые процессы, когда на смену укрупнению хозяйственных звеньев и развитию их специализации при производстве конкретных видов продукции пришли гибкие миниатюрные производственные системы; в ряде случаев произошла индивидуализация технологий и привязка производства к деятельности отдельного человека или небольшой по масштабу кооперации индивидов.
Эти тенденции позволили ряду исследователей сделать вывод о том, что марксистский прогноз роста обобществления производства оказался несправедлив. Но здесь возможны два контраргумента.
Первый. Марксизм описывал рост обобществления как закономерность именно индустриальной экономики. В этих рамках достаточно обоснованно было показано, что для индустриального типа производства прогресс последнего связан не только с ростом концентрации и специализации, но и с ростом взаимной зависимости отдельных хозяйственных единиц, их интеграции, созданием единых сложных целостных макроэкономических систем, которые охватывают огромные масштабы производственной деятельности, распределения ресурсов, обмена трудом, его продуктами и т.д.151 Этот тезис до сих пор остается верным, так как прогресс миниатюризации, развитие гибких, подвижных технологий и даже такие новейшие технологические формы, как сетевые предприятия, не отрицают, но, напротив, усиливают взаимозависимость хозяйственных звеньев, хотя и позволяют последним более гибко и быстро адаптироваться к изменяющимся потребностям. Последняя «деталь» существенна, ибо показывает, что характерная для многих марксистов ХХ века идея пострыночной (планомерной) организации производства по принципам «единой фабрики»152 уходит в прошлое.
Впрочем, она не была адекватна и для развитой индустриальной системы, что показал творческий марксизм уже в 1960-1970-е годы, сделав акцент на постоянстве пропорциональности при подвижности и изменчивости самих пропорций и наличии, с одной стороны, не просто некоторого центра, но общенародной ассоциации как направителя планомерности и относительной самостоятельности звеньев единого народнохозяйственного комплекса - с другой153.
Второй. Во многом сходные с обобществлением (рост интеграции, взаимозависимости и т.п.) процессы развертываются и под влиянием развития информационных технологий. Индивидуализация и возможность кажущейся обособленной деятельности отдельного работника со своим персональным компьютером (в рамках так называемого «электронного коттеджа», о котором много писалось еще в прошлом веке и о котором стали подзабывать как о в малой мере сбывшемся прогнозе ныне), который соединен через Интернет со всем остальным миром, равно как и феномен постоянной смены хозяйственных связей в условиях сетевой организации производства - все эти и подобные им процессы лишь, по видимости, являются отрицанием прогресса обобществления труда. На самом деле, компьютер и Интернет оказываются ключом к не просто обобществленному, но всеобщему труду - ключом к информационным и производственным сетям, которые позволяют работнику передавать информацию для практически неограниченного числа пользователей, получая необходимые «ресурсы» (информационные продукты) также от практически неограниченного количества «поставщиков».
Тем самым на место обобществленного труда по мере развития постиндустриальных тенденций приходит труд всеобщий. А это - труд, характеризующийся еще большей взаимозависимостью. Более того, это не просто взаимозависимость. Это технологически непосредственное [потенциальное] включение каждого из производителей в мировую систему интеграции труда. Такой системой, например, может служить информационная сеть или подобный ей технологический феномен.
Если же вернуться к материальному производству, то можно зафиксировать, что процесс обобществления труда и производства, как закономерность развития индустриального общества, равно как и генезис креато-сферы, создают предпосылки для снятия содержания и формы товарных отношений.
Начнем с первого и напомним: противоречие обособленности производителей и их общественной взаимозависимости (независимость, частный труд обособленных лиц - с одной стороны; их всеобщая зависимость, диктуемая разделением труда, общественным характером труда - с другой) является сущностным и лежит в основе товарного отношения154.
Прогресс обобществления и связанный с ним «подрыв» этой связи (во всяком случае, одной из ее сторон - обособленности производителей) позволил ученым марксистской ориентации сделать вывод о том, что на смену рыночной обособленности производителей приходит их взаимозависимость (этот вывод мы уже сформулировали выше). В свою очередь, предполагалось, что эта взаимная зависимость хозяйственных звеньев требует сознательного регулирования процессов поддержания пропорций, обмена ресурсами, деятельностью, продуктами.
При этом следует заметить, что сознательное поддержание пропорций лишь в условиях бюрократического планирования приводило к «экономике дефицита» и их консервации или волюнтаристическому изменению. В принципе требованием обобществленного производства является не консервация определенных пропорций (или, в ряде случаев, диспропорций) и образование «экономики дефицита», но развитие противоположного процесса - процесса гибкого изменения пропорций в соответствии с изменяющимися общественными потребностями при помощи механизмов сознательного регулирования.