15 лет ГКЧП: что дальше?
У нас практически не остается сомнений, что весь механизм августовского путча мог быть разработан, подготовлен и реализован только как совместная акция некоего международного «ордена спецслужб», в состав которого, несомненно, входил и ряд высших руководителей КГБ! Чьи имена до сих пор остаются не слишком известными широкой публике. Это была длительная работа, растянувшаяся на многие годы, но особенно активизировавшаяся после 1987, когда политическая реформа была провозглашена приоритетной по сравнению с экономическими переменами. Итоги референдума 17 марта 1991 года показали, что сохранение целостности СССР, несмотря на все ’’перестроечные’’ усилия Горбачева и компании, оставалось приоритетом для 76 % советских граждан. Казалось бы, в такой ситуации силовые структуры должны были бы защитить свой народ, да и собственные клановые интересы. Однако этого не произошло ни в 1991-м, ни на протяжении 15 последующих лет. «Силовики» так и остались в пассивно-инертными к судьбе своей страны. По сути, ГКЧП был если не единственным, то одним из немногих реальных механизмов вывода ситуации в стране за пределы развивавшегося антиконституционного процесса, который вел к расчленению СССР. В конце концов, китайский взлет к сверхдержавному статусу и многократному повышению уровня жизни китайского народа после известных событий на Тяньаньмэнь является неоспоримым свидетельством потенциальных и неиспользованных возможностей Советского Союза.
По прошествии 15 лет наша страна получила: вымирание населения по миллиону в год, межнациональные столкновения и две убийственные чеченские войны, регулярные террористические акты, много миллионную детскую беспризорность, взрыв наркомании и проституции, многочисленные социальные и моральные проблемы.
Мы вовсе не намерены, следуя укоренившейся за годы реформ привычке, выбрасывать из отечественной истории те или иные, по какой-то причине не нравящиеся нам, периоды. Это в полной мере касается и последних 15 лет «рыночной демократии». Вспомним Пушкина: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… но, клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».
Сейчас российская государственность находясь в путах политической и финансово — экономической зависимости предпринимает все более активные усилия для того, чтобы выбраться из пропасти. Гигантский потенциал народа, необъятные территории и неисчислимые природные богатства все это — позволяет надеяться на благоприятный исход этих попыток. Да и объективно продолжающая существовать «здесь и сейчас» на фундаменте русского языка и советской интернациональной культуры многомиллионная общность людей — не пустая формула. Такая общность требует единения и воссоздания некоего нового геостратегического единства народов бывшего Советского Союза, что только и способно спасти их от катастроф, запланированных в ходе идущей по американским лекалам «глобализации».
Опубликовано в журнале «Политический класс», 2006, № 8
Владимир Винников. Победителей судят
Удачное банкротство — верный путь к миллиону
Недавние метаморфозы целого ряда крупных функционеров КПСС, не говоря уже о деятелях помельче, удивили многих. Еще более удивили скорость и массовость этих превращений — прямо-таки всесоюзная кампания по ренегатству и предательству согласно решениям Политбюро и ЦК.
Так бы автор и ломал голову над этой великой загадкой современности, но волей случая оказался свидетелем реакции одного своего зарубежного знакомого на крупные финансовые неприятности — и всё сразу встало на свои места: это поведение вкладчиков терпящего крах банка.
«Коммунистический банк» лопнул. Вкладчики, узнавшие об этом, поспешили снять свою наличность (денежную или политическую — неважно), чтобы перевести в более надежное место. Кто не успел — остался в дураках. Таковыми можно считать у нас всех «держателей» невозвратимого трудового вклада в строительство коммунизма — тех, кто назывался «советским народом», кто жил и работал в этом обществе и для этого общества.
Говоря о «коммунистическом банке», автор обязан уточнить, что термин этот условный и ни в коем случае не обозначает известное финансово-кредитное учреждение. Под понятием «банк», в том числе «коммунистический банк», здесь подразумевается своеобразный центр влияния мировых масштабов: со своей идеологией, политикой, экономикой и, конечно, людьми, которые образуют эти центры и принадлежат к ним хотя бы в одной из названных выше областей. Формальная принадлежность при этом далеко не всегда совпадает с действительной, не говоря уже о том, что массы людей, испытывающих, например, идеологическое влияние одного «банка», исправно работают на экономику другого.
Тем не менее, приблизительный круг таких мировых «центров силы» назвал бы всякий, кто хоть немного интересовался современностью: США, «общий рынок» (Европа), СССР, Япония. Но действительный характер и внутренняя динамика таких «банков» — уже не открытая информация.
По аналитическим данным, в настоящее время существуют пять глобальных структур: американская, коммунистическая, католическая, сионистская и японская. Очень близко к созданию сравнимых центров влияния подошли мусульманские государства, социал-демократия Европы и, возможно, Китай.
Советский строй представлял собой, по сути, огромную управленческую пирамиду, и те, кто пришёл на её вершину по ступеням власти, сами были частью этого иерархического единства. Иная форма организации, вероятно, была для них не то что непредставима, но чужда. Это и не позволило им противопоставить сионистскому «банку» — мусульманский, японскому — китайский, католическому — социал-демократический. Такая негибкость, во-первых, оставляла СССР без реальных союзников, которых создали себе США, а, во-вторых, несколько задержала формирование возможных «центров силы» в Европе и Азии.
Следствия этой задержки достаточно разнообразны, но здесь останавливаться на них не имеет особого смысла. Автор позволит себе лишь показать обратную сторону медали: глобальный «межбанковский» союз Запада во главе с США имел общего врага и общую задачу противостояния коммунистической экспансии. Поэтому принципы такого союза по необходимости были едины и по необходимости противопоставлены коммунистическим принципам.
В данном смысле коммунизм действительно служил знаменем эпохи. С его крахом универсальные принципы «свободы», «демократии» и «рыночного хозяйства», начертанные на фасаде западных обществ, окончательно выявили свой рекламный характер. Свобода передвижений вдруг оказалась ограниченной возможностями (и потребностями) ЕЭС и США, диктатура (желательно военная) — лучшей демократией для развивающихся стран, а рынок — эффективным лишь при протекционизме, планировании, государственном долге, а также определенном уровне безработицы, нищеты и голода.
Некоторое время, конечно, можно делать вид, что ничего не изменилось, — тем более, политическая инерция и прямая заинтересованность США в сохранении статус-кво, а других западных «банков» в сохранении статус-кво вне своего «клуба» реально существуют. Поэтому можно совместно блокировать Ливию и Кубу, а также воевать с Югославией или другой страной, чем-то нарушающей статус-кво.
Но былого единства нет и не будет, «межбанковские» отношения неминуемо выходят за сложившиеся ранее рамки, так что США могут сколько угодно поздравлять себя с победой в «холодной войне» и заявлять о «конце истории» — крах коммунизма не только поставил под вопрос их роль признанного лидера «свободного мира» — он де-факто устранил весь «свободный мир».
Реальные принципы и механизмы деятельности каждого «мирового банка», будь то американский, сионистский или японский, достаточно далеки от свободы-демократии и достаточно близки коммунистическим и нацистским — вернее, это явления одного порядка. Назвать их тоталитарными было бы проще и понятнее, но раз уж термин «тоталитарный» получил устойчивую негативную окраску, применение его к здравствующим структурам, скорее всего, будет воспринято как дифамация: «Какой же тоталитаризм без концлагерей? Это же свободное общество!..» Так что пусть будут «мировые банки»…
Рассмотрим, однако, их отличительные черты.
Во-первых, «мировой банк» немыслим без планомерного и централизованного использования гигантских сил и средств.
Во-вторых, эта планомерность и централизация проистекают из определённого идеологического обеспечения — «модели развития», иными словами.
В-третьих, до минимума сводится опасность спонтанных всплесков, способных нарушить реализацию данной модели, будь то классовые антагонизмы, экономические кризисы или межгосударственные столкновения (способные помочь — только поощряются).
Поэтому, в — четвертых, распространяется контроль за деятельностью общественных групп и каждой отдельной личности, организуется широкая сеть сторонников (лобби, «агентура влияния») внутри других геополитических образований и ведется мощная пропаганда собственной модели развития. Концлагеря и ГУЛАГ на этом фоне выглядят примитивным, хотя и достаточно радикальным, средством достижения поставленных целей. На современном технологическом уровне существуют не менее эффективные, но менее заметные стороннему взгляду методы контроля и подавления.
Посему громкие рассуждения западных идеологов о правах и свободах более всего напоминают старинную восточную мудрость: «Имеющий в кармане мускус не кричит об этом. Запах мускуса кричит за него».
Но вернемся к процессу банкротства — в данном случае, коммунистического «банка». Чтобы произойти, оно должно быть выгодно не только его управляющим, но также их партнерам по «межбанковским» отношениям. И то, КАК происходит банкротство, во многом отвечает на вопрос, ДЛЯ ЧЕГО оно происходит.
Чем дальше, тем труднее восстанавливать последовательность и связь действий партийно-государственных органов СССР в начале перестройки. Но некоторые вехи обозначить можно. Одной из таких вех была программа ускорения, а в ней особое место уделялось развитию машиностроения, то есть отрасли не только на 80 процентов оборонной, но и костяка всё того же устаревшего способа индустриального производства. Было ли это проявлением политической близорукости и стремления к политическому самоубийству? Возможно. Однако не разнесенные постатейно расходы госбюджета СССР в 1985–1989 гг. составили около 200 миллиардов рублей (или около 35 миллиардов долларов даже по тогдашнему «черному курсу»). Не исключено, что развитие машиностроения было лишь кодовым названием, а в реальности деньги ушли на совсем другие цели.