Редвинг отвернулся от экрана каюты и взглянул в зеркало, а то, как обычно, солгало. Ему полагалось уже умереть. Во всяком случае, по земному счету. Но хотя лицо его выглядело усталым и покрытым морщинками (с этим даже чуткие биокудесники-артилекты, располагавшие доступом к новейшим земным технологиям по лучу, ничего не могли поделать), Редвинг не был в полном смысле стар. Его даже на недельку-полторы укладывали в анабиоз, чтобы нанохирурги немного подлатали организм. Пепельно-серые волосы, скрюченные руки, изборожденное глубокими морщинами высохшее лицо, напоминающее сливу, – всё это ему покамест не грозило. Возможно, «древний» – более правильное слово. Тело его работало отлично, а вот разум состарился на столетия. Он не знал, что поделать с будущим. Или с капитаном корабля, который, если не настоит на своем, так и не получит возможности ступить на иномирский берег. Он прохлаждался на мостике, пока гибли его подчиненные, ибо так диктовал протокол.
Как там говорится в старом стихотворении?
Бесстрашие же чаще
Всего бессмысленно – и те, кто храбры были,
Как все, лежат в могиле.
Не различает смерть отважных и скулящих[24].
Не мог он позволить себе дрогнуть и раскиснуть, наблюдая за смертями членов команды задолго до естественного рубежа – который ныне на Земле переваливал за сто пятьдесят. Редвинг настроил биохимический автосинтезатор на новейшую и сложнейшую смесь, стимулирующую механизмы телесного самовосстановления, и добавил продукт к обычному корабельному меню. Возможно, что вновь разбуженные выиграли нежданный суперприз: рискнули долгим криосном и приняли на скорости света плоды столетия медицинского прогресса.
Когда Редвинг старался сосредоточиться и переживал о чем-то, у него проявлялась привычка скрести темя. Он ее выработал после того, как отошел от криосна и впервые увидел Чашу: такие побудки всегда стоили волос. И стал чесать макушку интереса ради, отслеживая, не спрыгнул ли за борт еще кто-нибудь из его краниальной команды. Теперь эта привычка лишь указывала на общую размытую тревогу, и, пролистывая сводки отряда Бет, Редвинг позволял руке пробегать над лысоватой макушкой, там, где раньше росла седеющая чаща. Вивьен носила более густую и аккуратную прическу: примета старательной редактуры. Она не многое предпринимала, чтобы залечить ожоги на руках. Но ясно было, что заживать они будут долго; по крайней мере, это-то было очевидно. Вивьен воспользовалась лишь простейшими лекарствами.
Эти тревоги рождали у него фрустрацию. Редвинг только и способен был, что наблюдать издалека за подчиненными и отдавать им расплывчатые приказы. Его это искренне раздражало. Он уделял больше времени физическим упражнениям, чтобы избавиться от беспокойства, насколько мог.
Вдалеке от Паутины он пытался уточнить перспективу экспедиции, сравнивая себя с историческими предшественниками. Поискал аналогии среди великих европейских исследователей и нашел созвучный душевным стрункам миг. Капитан Оутс, коллега Скотта по безумной вылазке на Южный полюс, около 1900 года. Оутс покинул палатку, оставив свой паек и сказав на прощание: «Я отправляюсь наружу и проведу там некоторое время». Оутс понимал, что все они обречены, но намеревался до конца остаться верным долгу.
Редвинг рассмеялся собственным мыслям. Как пафосно! пожурил он себя. Он же не умирает – он всего лишь реально постарел. Он всего лишь испытывает разочарование. Не более того. Не драматизируй свои ощущения, придурок.
Словно поддакнув, артилекты вывели на капитанский экран срочное сообщение и сопроводили его сигналом. Послание из Чаши. Хмурая Майра кивком приветствовала Редвинга и сразу начала говорить:
– Я отслеживаю перемещения корабля корсаров, который приближается к вам. Они сигналят на свою базу у кромки Чаши. Мы перехватили вот это. Выглядит скверно. – Экран заполнила диаграмма. Красная точка стрельнула из гравиволнового излучателя, после чего метнулась к внутренним планетам и Глории. Майра комментировала: – Они провели быструю рекогносцировку области излучателя и теперь движутся к вам на скорости, превышающей двести километров в секунду. Судя по всему, снова набрали скорость во время пролета. Бемор воспринимает их намерения всерьез. Он явно не хотел бы ругаться с глорианцами. Он не собирается и откровенничать со мной насчет прошлых трудностей Чаши в системе Глории, но хочет выяснить больше о гравиволновых сигналах. Он был бы признателен, если бы Бемор-Прим за этим приглядывал.
Редвинг хмыкнул: Бемор-Прим был сильно занят, летел внутри небесной рыбы. Кроме того, Редвинг если в чем и не сомневался, так это в том, что совершенно не расположен доверять исполинскому паучаре со множеством неведомых фасеток контроль над чем бы то ни было. Редвинг вызвал полные космические ракурсы. Артилекты, повинуясь запросу, выделили выхлоп корабля корсаров. Действительно, судно неслось на огромной скорости по дуге в сторону Эксельсии, явно рассчитывая совершить быстрый оборот вокруг звезды. Зачем?
– Есть идеи насчет их возможной мотивации? – спросил Редвинг.
Он переключил голос артилекта-системщика на мягкий, женственный.
– Мы имеем дело с деяниями очередного иномирского разума, – отвечал тот. – Но нельзя не отметить, что приближение с такой скоростью само по себе несет угрозу.
– Возможно, они считают, что достаточно быстры, чтобы ускользнуть от систем наведения?
– Сомнительно. Фотоны всё равно решают.
– В предположении, что корсары продолжат ускоряться, какой окажется их траектория?
– Со временем, за считаные дни, они приблизятся к двойной системе Глории.
– Это проблема.
– Действительно, мы ее ожидаем.
– Держите меня в курсе.
Редвинг неутомимо мерил шагами каюту. Он отвлекался от драм, разворачивающихся внизу, в Паутине и на Чести. Это значило, что он преимущественно вынужден был занимать себя корабельным хозяйством: деятельность хотя и утомительная, но благородная. Он приветствовал свежеразмороженных. Те прилетели сюда колонизировать, и – Богом клялся Редвинг – всю команду к этому подключат, как только будут улажены формальности странной глорианской дипломатии.
Кое-кто из разбуженных жаловался на гудение в ушах («будто чертов барабанный бой вдалеке», выразился один из них), и артилекты еще не придумали, как с этим сладить. Это значило, что Редвингу приходилось проводить долгие часы в ледяной утробе анабиозной камеры: закованный в изолирующий от холода скафандр, он перемещал хирургические инструменты среди многоруких машин. Бортовой протокол требовал присутствия члена экипажа при каждом воскрешении: старая директива, унаследованная от эры облетов Солнечной системы. У Редвинга появилась компания: свежеразмороженный вахтенный, дежурный на мостике, ординарец и другие офицеры, которым предстояло принять командование дочерними аппаратами. На борту «Искательницы солнц» становилось тесновато.
Между делом он наблюдал, как отряд Бет преодолевает испытания, выворачивающие железный (так ему раньше казалось) желудок: его собственный.
Видеотрансляции были пыткой. Из Чаши он получал лишь промежуточные сводки. Тут каналы прямой связи, узкополосные и мощные, позволяли наблюдать гибель людей через их же шлемокамеры.
После каждой смерти приходилось сбрасывать напряжение. Он просил артилектов распечатать пиццу с ананасом или телятину кордон блю по случаю новой разморозки: хоть какое-то отвлечение. Автокухня совершенствовалась веками, и ею остались бы довольны даже гурманы. Редвинг, наплевав на корабельные запасы, снаряжал роботов за пополнениями в Бугор. Размороженные члены команды были слишком худощавы, им требовалось попробовать реальность экспедиции на вкус и нюх. Все принимались поглощать знакомые земные блюда, глазея на инопланетную башню – Паутину. Новички вынуждены были наверстывать упущенное, погружаясь в глубины истории экспедиции и пытаясь осмыслить, где именно находятся. Потом им придется окунуться в антураж Паутины. По уши.
Редвинг в своей каюте заказал серию картин высокого разрешения и установил на главной стене чудесные работы Моне, Писарро, Дега, пару творений Сислея и целую галерею Вермеера. При желании экспозицию можно было менять. Редвинг добавил Пикассо, Дали, маленькую скульптуру Родена, буйство мазков ван Гога: воронье над пшеничным полем. Винтажные образы древней Земли, расплесканные по всей стене, успокаивали капитана. Отвлекали.
Визуальную роскошь нарушило сообщение от главного артилекта.
– Мы фиксируем какие-то перемещения в Бугре под нами, – сказал мягкий женский голос, – связанные с необычными технологиями.
– Какими?
– Крупный источник энергии вводится в синхронизацию.
– Для чего?..
– Я не наблюдаю никаких конструкторских проектов. Наиболее вероятное его предназначение – масштабный запуск. Хотя и соответствующего летательного аппарата не замечено.
– Никаких крупных движений?
– К Бугру приближаются большие корабли: они заходят к нам сбоку.
– Какого типа?
– Они странные. Некоторые с металлическими корпусами, но в основном словно бы из живой материи.
– Живые? Гм.
Редвинг избегал включать в ежедневную сводку такие загадки. Он научился опускать в докладах, отсылаемых на Землю, те данные, которые не мог объяснить. Хватало возни уже и с тем, что он в эти доклады включил. Редвинг решил, к примеру, оставить на долю капитанов будущего диковинное и величественное боло двух планет. Он намерен был сосредоточиться на ключевых деталях, а уж их, черт побери, изложить с исчерпывающими подробностями.
Он вспомнил, что, когда третий президент Классических Соединенных Штатов[25] получил доклад об исследованиях обширного куска земли, названного Луизианской Покупкой, то напророчил, что молодая республика только эти земли тысячу лет осваивать будет, прежде чем выйдет к берегам океана по ту сторону, неудачно названного Тихим. Классический пример недооценки людских амбиций. Простая железная дорога была прокинута к Тихоокеанскому побережью уже через пятьдесят семь лет.