— Почему не надоест людям смертоубийство? Малезинскую знаешь?... Так она рассказала — убили Чечетов. Она пряталась в кустах, слышала, как измывались над ними лесные. Всех вырезали, детвору не пощадили. Кому они мешали, кого тревожили? Отсюда и вранье великое в народе идет. Некоторые, к примеру, не хотят брать временных удостоверений: шепчут, что это пропуска в Сибирь. Или вот с литвином разговорился. Не утаю, выпили маленько, и литвин посоветовал: «Запасай продукты, скоро опять войне быть». «Откуда выводы?» — спрашиваю. «Американец на Эльбе не остановится. Передых сделает и дальше пойдет, на Коммунию». Мужик прыткий, вспыльчивый — не стал я спорить. Не так все будет. Не американцу здесь хозяйничать — шведу. Подберут Пруссию как паданец.
Черняк оставил без внимания последние слова Малеева, явно рассчитанные на то, чтоб втянуть его в полемику. Сказал только:
— Беспокойный край. Надо убираться отсюда поскорей. Не век же мне у тебя сидеть, а, Фомич?
Самое важное Малеев приберегал напоследок.
— Снова бывшего дружка твоего встретил, Блотина. Спросил у него, почему не заходит. Ощерился, зверь зверем! Дескать, охотников много по его голову. Оберегает! Про тебя ему не сказал. Не хочу пособничать. Людям помогаю, политику не трогаю. Что касательно Блотина, то сдается мне, шел он аккурат к летнему пансионату для гимназистов. Иначе куда в потемках торопиться?..
Собрал свой рюкзак Черняк и направился в сторону пансионата. Он шел по заросшей прошлогодней стерне. Воздух был насыщен смесью лиственного и цветочного дурмана, от которого кружилась голова. Минуты освежающего стремительного ливня — все, чего хотелось Андрею сейчас.
У пансионата Черняк замедлил шаг, стараясь приблизиться к приземистым дощатым домикам незаметно. Чей-то оживленный разговор и всплески смеха долетели до него. Раздвинул листву и увидев просторную лужайку, на которой живописно расположилась веселая компания. Хлебосольным инициатором пирушки являлся, по-видимому, младший лейтенант Борисов. Он полулежал на траве в тени одинокой липы, положив голову на ладонь. Там же, не смея принять в присутствии начальства столь легкомысленной позы, сидел, поджав ноги, Шеффер и командно покрикивал на солдата, разливавшего вино. Хохотала высоким голосом Нарцисса Викторовна, на которой была оранжевая блузка, а в пышной прическе ласточкиным гнездом приютилась шляпка. Напротив Каркачевой жеманно обмахивалась платочком вторая дама.
При таком шумном сборище было нелепо надеяться на встречу с Блотиным. Незамеченным набрел на компанию Черняк, незамеченным и исчез.
Вечер застал его в колоннаде соснового леса, росшего на песчаных холмах-дюнах. До малеевского хутора оставался час ходу, и Черняк сделал передышку: сел у золотистого, пахнущего смолой комля, достал кусочек черного хлеба. Неожиданно у подошвы холма возник легкий силуэт косули. Она выплыла из-за кустарника и, опасливо поводя головой, принюхивалась, заподозрив поблизости что-то невидимое, враждебное. Андрей залюбовался ею.
Резкая очередь прервала идиллию. Козочка сделала отчаянный прыжок и завалилась набок. В терновнике поднялись двое, возбужденные, полные охотничьего азарта: энергично жестикулирующий Никифор Блотин и круглолицый увалень. Охотники склонились над рыжеватой тушкой, и Черняк выступил из-за ствола. По откосу покатилась сосновая шишка, нарочно задетая Черняком, и Блотин, оставаясь на корточках, подобрался как для броска.
— Так и есть, не обознался, собственным глазам не верю — Никифор! — Черняк постарался сказать это радушно. — Я думал, никогда не свидимся.
Блотин прищурился.
— Ты что ли, Андрей?
Черняк приблизился к Блотину, протянул ему руку. В ноздри шибануло запахом крови и звериной шерсти, остекленевшие глаза животного были устремлены в никуда.
— Слушай, Черняк! Помнится, мне говорили, что ты удрал в Германию, а?
— Все мы уезжали в Германию, — парировал Андрей, — но кое-кто отменил все поезда.
— Ты один?
— Уже один. Дружка скосил и на днях. У оврага близ малеевского хутора ранили, а в Кирхдорфе добили. Чекисты!
— Так это вы нарвались у оврага? — изумился Блотин. — Это были не чекисты, а люди Доктора. Они подстерегали нас с Мареком. Попадемся — кишки выпустит!
— Так вот кому я обязан, — произнес Черняк. — Надежный был дружок. Если бы не рана, он ушел от чекистов...
— Брось! Приятеля не воротишь. Ты лучше бормочи про себя: я жив, я жив, я жив — десять, сто, тысячу раз, и ты поймешь, что уцелел, а это удается не всем.
— И все-таки жаль дружка.
— С претензиями обращайся к Доктору. Он умеет утешать.
Повесив тушку на жердину, тронулись в путь, Блотин указывал дорогу. В пансионате совместными усилиями освежевали косулю, молодой увалень взялся за приготовление пищи. Блотин снял ботинки, с наслаждением задвигал пальцами ног. Черняк ощутил в себе непонятное беспокойство, причина которого была в чем-то внешнем, появившемся недавно. Это связано с Блотиным. С каким-то его жестом? Движением? Словом? Черняк восстановил по порядку события последнего часа. Что ускользает из памяти, какая деталь? Непроизвольно всплывает: Блотин стаскивает ботинок: на подошве полустертый рельеф елочкой, каблук с подковкой овальной формы. На первом ботинке... На левом же подковки нет. Так, значит, кусочек металла, который поблескивал на мощной длани Бугакова, принадлежал Блотину? Так ли?
Сидя у ведра с вареным мясом, мужчины утоляли голод. Молчание нарушил Блотин.
— Почему не ушел к американцам?
— Рано еще, вокруг заслоны. Выжидаю.
— А мы уходим завтра, — Блотин стряхнул с куска травинку. — Через Польшу.
— Мы проскочим! — запальчиво воскликнул Марек. — Езус милосердный поможет нам.
Блотин не согласился:
— А проскочить — это как повезет. Знай, попадешься — хватанут за цугундер и к стенке. На бога не надейся. — Блотин снова обратился к Черняку. — Идешь с нами?
— Пока не решил.
— Думай. Срок до утра.
Легли на куче тряпья в клетушке пансионата. Черняк вслушивался в ночные звуки. Славные здесь места: пожить бы на отдаленном кордоне, побродить с ружьишком. Вместо этого приходится ломать голову... Блотин не должен уйти. Для проникновения в банду Блотиным теперь не воспользуешься: он порвал с Доктором. Насколько это серьезно, можно судить по засаде. Да, Блотин — это не козырь. А Марек? Расспросить бы его наедине, уточнить сведения о Докторе, скорректировать направленность операции. Но Блотин... Его на мякине не проведешь. Блотин...
Утром, заворачивая в полотно мясо, Никифор спросил:
— Как?
Черняк покачал головой.
— Остаюсь.
— Смотри. Как бы не пожалеть.
— Нет, риск велик. Вы идете наобум, без обеспеченных остановок...
— Торчать здесь — опаснее, — перебил Блотин.
— Нет. Никаких авантюр!
— Приятно оставаться, — ехидно приподнял картуз Марек и первым пошел к просеке. Блотин поправил лямки рюкзака.
— Если надумаешь, нагоняй нас по тракту к Алленштайну.
...Истинность слов Блотина следовало проверить, и Черняк три часа пробивался через лес, чтобы первым подойти к тракту.
Андрей залег у огромного валуна. Отсюда хорошо просматривалась тропка, вилявшая по подлеску вдоль тракта. Ее предпочитали путники, избегавшие большаков. Вот прошмыгнула стайка подростков (один из них с винтовкой — браконьерничать?), прошелестела женщина с узелком (еда скрывающемуся мужу? брату? отцу?), по-волчьи прокрался мужчина в лохмотьях.
«Скоро появятся», — отстраненно, как о чем-то маловажном, подумал Черняк.
Через несколько минут на тропе показался Блотин, за ним проковылял Марек, видно, подвернул где-то ногу. По самым скромным подсчетам, тянуться им вдоль тракта дня три. Блотин попутками пользоваться не будет. Черняк проводил их взглядом, выждал немного и заторопился к Зеебургу.
В семи километрах от городка он вновь залег у проселочной дороги, по которой в промежутке от трех до четырех часов всегда проезжает Петя Бугаков, инспектирующий свой «куст».
Дорога была пустынна, и Андрей начал дремать. Вдруг в зарослях на противоположной стороне послышались голоса, и на обочину выскочил мужчина в долгополом, подпоясанном ремнем пиджаке. Он что-то высматривал на дороге, и, наконец, крикнул по-польски:
— Идут!
Черняк насторожился и привстал на коленях, узнать, что же заинтересовало поляка. По дороге в пыльном облаке двигалось коровье стадо, сопровождаемое погонщиком и охраной: наш сержант с двумя низкорослыми солдатиками.
Молодчик в подпоясанном пиджаке подошел к сержанту, попросил закурить и, сделав затяжку, указал на коров:
— Польские?
Сержант охотно разъяснил:
— Советские, дядя, советские! Возвращаются в Россию после вынужденной прогулки к фрицам. Видишь тавро? Все холмогорки, все меченые.
Неизвестный объяснения не принял, бочком отошел в лес, из которого тотчас раздалась нестройная пальба. Пули проносились поверх стада, и коровы, испуганно мыча, начали разбегаться. Охранники залегли в кювете, открыли ответный огонь. Перестрелка длилась минут десять, и Черняк забеспокоился: как бы Бугаков не влетел с ходу в эту малопонятную заварушку. Однако рокот мотора послышался со стороны города, и вскоре к сержанту пробрался по кювету высокий военный в форме оливкового цвета.
— Что случилось? С кем стычка?
— Шут его поймет, товарищ Дондера. Стреляют, говорят по-польски...
Офицер приподнялся и, сложив рупором ладони, закричал:
— Эй, в лесу! Что надо? Отвечайте, я поляк!
Из леса вновь выглянул молодчик в подпоясанном пиджаке:
— Польские коровы, верно?
Начальник охраны понял его, вспылил:
— Что ты заладил: польские, польские! Русские коровы, возвращаются из плена! Ясно тебе, дурья башка?
Человек снова не поверил.
— Нет! Коровы краденые!
Дондера вновь что-то втолковывал ему, пока не прибыли на грузовике пограничники Ходасевича и жолнежи из польской комендатуры. Они рассыпались в цепь и исчезли в лесу. У мужчины в долгополом пиджаке изъяли пистолет и круглую ручную гранату. Затем стали приводить одного за другим мужиков.