«Хватайся», — прошептала Мортис. И он ухватился, хотя руки ещё слабо слушались его. Сам бы он не выбрался из болота, и понимание этого заставило его затрепетать от любви. Богиня позаботилась о нём, прислала ему кого-то, кто вытащит его и поможет.
«Кем-то» оказался человек, довольно тщедушный, в мятой одежонке. Он смотрел куда-то невидящим взором и двигался дёргано, будто кукла, которую только что оживили. Ашган вглядывался в него, учась снова различать цвета. Лес вокруг пока что сливался для него в одно большое зелёное пятно.
— У тебя есть тряпка? — очень медленно, чтобы дошло до спящего сознания, спросил Ашган.
Человек постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом порылся в своей странной телеге, на которой стояла колода со здоровой палкой и висящим на ней крюком, и подал Ашгану не очень чистую тряпку. Тот аккуратно оттёр с костей болотную грязь — не полностью, конечно, но как вышло. Потом полез в телегу, осторожно пристроился за колодой и снова задремал.
Человек привёз его в огромный город, сгрузил на пустыре и долго оттирал песком. Часа за три до рассвета он уехал, а Ашган ещё немного походил, осторожно разминая ноги и присматриваясь к новому миру. Затем, подчиняясь госпоже, лёг и затих.
А потом его нашли. Он улыбался, вспоминая. Эти люди… Они милые. Из них получатся хорошие слуги богини. Хорошо, что именно они испили воды первыми.
В день открытия «Алкмаар-плазы» Конрад долго сомневался, надевать ли галстук. Чёрные пятна на шее, похожие на следы ухвативших его за горло пальцев, оказались очень нежными, и галстук стёр их до крови в первый же день. Конрад взял два выходных, надеясь, что внезапная рана заживёт, но она лишь увеличилась; из шеи сочилась кровь, смешанная с сукровицей. Врачи развели руками и прописали множество мазей, ни одна из которых не помогала. Конрад придирчиво рассматривал шею в зеркало, недовольно морщась: гнилостный запах раздражал его тонкое обоняние. Если надеть галстук ещё и сегодня, у него точно не разорвётся сонная артерия?
Конечно, к Эгберту он прибежал сразу, но тот уверял, что алкмаарская чума тут ни при чём. Те бактерии безвозвратно погибли, и ничто не в состоянии оживить их. Для успокоения Конрад всё же сделал развёрнутый анализ мазка из раны — ещё более подробный, чем тот, который уже делали врачи, — но никакие посторонних бактерий там не обнаружилось.
— А могла алкмаарская чума быть вызвана чем-то другим? — мрачно спросил он Эгберта, не желая на самом деле слышать ответ. — Не могли бактерии появиться уже потом? Что если они не возбудители?
— Да не знает никто, — огрызнулся Эгберт, осторожно потирая запястье. — Но в любом случае все летописи в один голос твердят, что Алкмаар вымер в течение нескольких дней. Ты же живой вроде, нет? Сколько у тебя это уже, неделю?
— Что с твоей рукой? — вместо ответа спросил Конрад.
Эгберт помрачнел и дал расстегнуть себе манжет.
Кожа на его запястье почернела и вспучилась, как будто обгорела. Едва различимый запах гниения исходил от неё. Сукровица сочилась, застывая корками, которые отваливались вместе с кусками кожи, обнажая ярко-красное мясо. Присмотревшись, Конрад увидел кусок белой-белой кости.
— Только здесь? — сглотнув, спросил он.
— Да. И довольно долго, — с нажимом произнёс Эгберт.
— Думаешь, это связано с… со скелетом?
— Думаю, нет, — быстро ответил Эгберт. — Ни у кого из тех, кто работал с алкмаарскими телами, не было ничего подобного, а первое из них нашли двести лет назад, тогда кварцеглоний вообще не придумали ещё, обычным кварцем воздух обрабатывали. Да если бы что-то такое было возможно, оно давно бы случилось уже.
Конрад не стал спорить, но попробовал убедить начальство не выставлять скелет. Конечно, его не послушали. Да он и сам не послушал бы на их месте: реклама, пресса, телевидение, ажиотаж разожжён…
Наверное, надо было настаивать, кричать, самому сделать что-то с прессой, запустить какие-нибудь мерзкие слухи… Но, чёрт возьми, Конрад гнил заживо, и это беспокоило его намного больше! Он обивал пороги больниц, сдавал анализ за анализом, поднял на уши с десяток профессоров, но все разводили руками: болезнь неизвестна, невозможно найти возбудителя, вы гниёте без причины. Ему предложили лечь в больницу, но честно предупредили, что не имеют понятия, как его лечить. Он, конечно, согласился. Когда его спросили, когда, хотел ответить: «Да прямо сейчас!», но голос в голове шепнул: «С понедельника, после открытия», и он послушно повторил эти слова. Ему даже бумажку выдали, что в понедельник с восьми утра его ждут в палате двадцать восемь, доктор Хейфлонг.
Воротник рубашки уже был грязно-бурым. Конрад подумал ещё немного и решительно снял её, распаковав новую — ярко-бордовую. Зеркало безжалостно показало новые пятна: на предплечьях и груди.
Что дальше? Мясо сползёт с костей? Рёбра обнажатся, и он увидит, как бьётся его собственное сердце? Или, может быть, смерть наступит раньше — например, от кровопотери?
Конрад криво усмехнулся и решительно нацепил галстук. Может, удастся умереть пораньше и не наблюдать всё это… разложение в подробностях.
Страшно не хотелось идти на открытие. А вдруг там случится… что-то, в чём на самом деле виноват именно он? Конрад ещё раз посмотрел в зеркало. На миг показалось, что глаза у него не карие, а ярко-зелёные. Что ж, если это его вина, значит, он тем более обязан там быть.
А в понедельник в больницу. И не выходить оттуда, пока эти бездари-врачи не поймут, что с ним происходит.
Огромный дворец, на который навесили гигантскую вывеску «Алкмаар-плаза», сиял множеством огней. Ашган лежал смирно на своём каменном троне и ждал. Оставались считанные минуты.
Тихо журчала вода, Ашган почти чувствовал её движение. Горьки воды, как слёзы жены, отвергнутой мужем, как слёзы вдовы на могиле, как слёзы воина, понимающего, что его смерть — не окончательно, и скоро его тело встанет, чтобы служить новой госпоже.
Горьки воды, которые вам всем суждено испить сегодня.
Наконец пробили большие часы на башне — совсем непохожие на те, что были в его старом дворце, но ладно. Этот дворец нравился Ашгану больше. Он такой просторный. Заиграла музыка, зазвучали какие-то глупые речи. Голоса усиливало и немного искажало не то заклинание, не то одно из устройств, до каких люди этого времени были большие охотники. И наконец — наконец! — двери открылись, и первые солдаты его будущего войска зашли.
Ашган смотрел на их радостные лица — лица, с которых скоро лоскутами сойдёт кожа, слезет подгнившее мясо, и сияющие глаза вытекут из глазниц. Останется лишь самая суть, та, что есть в каждом, — суть, что определяет, можешь ли ты стать слугой Мортис или представляешь из себя лишь бесполезный кусок мяса. Но эти люди были очень хороши. Почти каждый из них подходил.
У них были желания, страсти, мечты. Они мечтали о богатстве, власти, любви, счастье, — как и большинство существ, когда-либо населявших Невендаар. Они готовы были взывать к любому из богов, чтобы получить это.
Почему бы не к Мортис?
Ашган улыбался не скрываясь. Когда его госпожа зашепчет в их головах, она найдёт слова, чтобы они страстно возжелали идти за ней, но… Откровенно говоря, это будет всего лишь исполнение её каприза. Она хочет, чтобы её любили искренне. Что ж, она получит это.
Люди смотрели на него, и в их глазах было море чувств: интерес, восторг, недоверие, омерзение и ещё тысяча выражений. Как давно он не видел этого всего! Как давно…
Проснувшиеся немёртвые медленно шевелились, расправляя руки и ноги, и, помогая друг другу, неспешно выбирались из болота; он чувствовал их.
Пока-ещё-живые смотрели на него, и блики от текущей воды плясали на их лицах. Дети тянули к нему руки, зачёрпывали воду в ладошки, смеясь, умывали лица и слизывали капли.
Горька вода, но сладка будет любовь, милые.
По потолку неторопливо брёл первый паучок, примериваясь, откуда начать плести паутину нового дворца Алкмаара.
Я твой жрец, госпожа. Я король твоего народа. Я Ашган. Ты слышишь меня?
Пора, любимая.
Древний скелет, на который собрались посмотреть люди со всего города, вздохнул полной грудью — глупость, но приятно, — и величественно встал с трона.
Улицы Алкмаара опустели — как и тысячи лет назад. Не было паники, мародёров, грабящих магазины, суматошно бегающих повсюду людей. Все просто вернулись домой, оглушённые голосом своей богини, и медленно привыкали к новой истине.
К новой любви.
Мортис шептала каждому что-то своё, что-то личное, чем не поделишься ни с кем. Да и может ли теперь быть кто-то ближе, чем она?
Конрад снял галстук и выбросил в урну. Это теперь лишнее; и хорошо. Рубашка неприятно липла к телу. Кажется, кожа отвалилась полностью. Почему же не больно? Куда ушла боль, которая была ещё утром?
«Милый, — шепнул страстный голос в голове, — боли не будет больше никогда. Ведь я с тобой, и я люблю тебя»
Конрад посмотрелся на себя в витрину. Бордовая рубашка — пиджак он выбросил ещё раньше — покрылась тёмными пятнами, потёки крови запачкали брюки. Интересно, сможет ли он теперь обходиться вовсе без одежды? Отворилась дверь соседнего дома, и оттуда вышла девушка, совсем голая, с ворохом окровавленной одежды в руках. Левая грудь незнакомки отвалилась совсем, правая ещё висела на небольшом лоскуте кожи. Рёбра красиво белели среди ярко-красного мяса. Кровь текла тонкими струйками — вовсе не так обильно, как можно было бы ожидать. Девушка улыбнулась Конраду — кожа вокруг губ немедленно треснула, — выкинула ненужную одежду в мусорник и спокойно зашла обратно.
Конрад медленно брёл по улице, пытаясь осознать, вместить в себя всё то, что теперь было с ним…
Вместить в себя Мортис.
Это было непросто, но очень сладко. И отдельно грела мысль, что сейчас весь город — а может быть, весь Алкмаар — занят тем же. Интересно, как там Эгберт? Ему так же хорошо?