— Какого рода документы вы хотите найти?
Нимало не покривив душой, я ответил:
— Материалы к готовящемуся законопроекту.
— Да ну? В этом случае, мистер Кензи, вас обманули. То, что есть у меня, не имеет никакого отношения к законопроектам, к политике и вообще к нашему сенату.
В этом городе все имеет отношение к политике, но я предпочел не уточнять.
— А к чему они… ладно, черт с ними! Что у вас за бумаги, мисс Анджелайн?
— Я храню их в сейфе в Бостоне. Если хотите знать, что именно там лежит, вам завтра придется съездить туда к открытию. Вот тогда мы и поймем, из чего вы сделаны.
— С какой это стати мне с вами ехать в Бостон? Вот возьму и позвоню своему клиенту прямо сейчас…
— Я разбираюсь в людях, мистер Кензи. Я бедная негритянка, иными талантами не блистаю, но этот — при мне. А вы… Вам, может, и не претит становиться чьей-то ищейкой, но в мальчики на побегушках вы явно не годитесь.
Глава 10
— Ты рехнулся окончательно? — свистящим шепотом осведомилась Энджи. Мы с ней сидели у окна, глядя на улицу. Дженна и Симона были на кухне, где шел, вероятно, точно такой же разговор.
— Не нравится идея?
— Нет, не нравится.
— Плюс-минус двенадцать часов погоды не делают.
— Какую чушь ты несешь, Патрик! Нас наняли найти ее и сообщить Малкерну. Отлично. Мы нашли ее. Теперь остается позвонить и ехать домой.
— Не думаю.
— Ах, ты не думаешь?! — прошипела она. — А тебе не приходило в голову, что у меня тоже есть право голоса?! Мы равноправные партнеры.
— Я знаю…
— Что-то не похоже! У меня тоже есть лицензия, ты что, забыл об этом? Да, это ты основал наше агентство, но в этом улье есть капля и моего меда! В меня стреляли, меня били, я сутками не смыкала глаз, когда надо было выследить подозреваемого. Я буквально вытрясла из окружного прокурор решение возбудить обвинение против Бобби Ройса. Так что у меня тоже есть право голоса.
— И что же говорит твой голос?
— Что это идиотская затея. Что мы должны выполнить заказ и ехать домой.
— А я тебе на это скажу… — начал я и осекся. — А я тебя прошу довериться мне и дать мне время до утра. Черт возьми, Энджи, нам все равно придется ждать. Ты считаешь, что Малкерн вскочит посреди ночи с кровати и помчится в Уикхэм? Сомневаюсь.
Она призадумалась над моими словами. Ее оливковая кожа в слабом свете лампочки казалась почти кофейной, пухлые губы плотно сжались.
— Может быть, может быть, — проговорила она.
— Ну, так в чем же дело, — сказал я и стал подниматься.
Она придержала меня за руку:
— Больно ты шустрый. Логика у тебя безупречна, но вот насчет мотивов я сомневаюсь.
— Каких еще мотивов?
— Тебя надо спросить каких.
Я со вздохом опустился на стул и поглядел на Энджи самым своим чистым и искренним взглядом:
— Мотив тут один-единственный: отчего бы нам не разузнать все, что сумеем, раз уж представилась такая возможность?
Она медленно покачала головой, рассматривая меня внимательно и не без сожаления. Потом провела рукой по волосам, взъерошив свою челку.
— Патрик, пойми, Дженна — это не кошка под дождем. Она взрослая женщина, совершившая преступление.
— Не уверен.
— В любом случае нас с тобой это не касается. Мы же не социальные работники.
— К чему ты клонишь, Энджи? — спросил я, внезапно почувствовав ужасную усталость.
— Ты лукавишь с самим собой. Или со мной. — Она встала. — Ладно, будь по-твоему. Действительно, не все ли равно? Но вспомни кое-что…
— Да?
— Вспомни, что, когда Джим Вернан спросил, беремся ли мы за это дело, я очень хотела отказаться. И не ты ли сказал мне тогда, что с Малкерном и его прихлебателями проблем не возникнет?
— Сказал и готов повторить сейчас.
— Очень на это надеюсь, Патрик. Потому что дела наши не столь блестящи, чтобы можно было позволить себе провалить такой заказ.
С этими словами она вышла из гостиной и направилась на кухню.
Я увидел в оконном стекле свое отражение. Кажется, оно тоже было мной недовольно.
Я поставил машину напротив дома — так, чтобы она была видна из окна. Пока ничего не разбили, не попытались вскрыть или угнать, и я вознес хвалу небесному покровителю автомобилистов.
Энджи вышла из кухни и позвонила мужу, чтобы предупредить — ночевать не приедет. Вполне предсказуемая реакция не заставила себя ждать — отчетливо слышный голос Фила забубнил о том, что у него, мать вашу так и так, тоже есть потребности. На лице Энджи появилось безразличное, отсутствующее выражение, она опустила трубку на колени и на миг прикрыла глаза. Потом повернулась ко мне:
— Обойдешься без меня?
Я кивнул:
— Вполне. Приезжай завтра в офис часам к десяти.
Она вновь прижала трубку к уху и произнесла несколько слов — так неясно и мягко, что меня затошнило. Потом положила трубку и исчезла.
Я убедился, что других телефонных аппаратов в доме нет, и забаррикадировал дверь черного хода — бесшумно войти никому бы не удалось. Потом я присел у окна и прислушался. Сквозь стену до меня донеслись голоса из спальни — это Дженна все еще пыталась объяснить сестре, что происходит.
До этого Симона прокудахтала что-то насчет похищения и взятия в заложники, вывалив на меня кучу обвинений в нарушениях федерального законодательства. Похоже, слова вроде «насильственное удержание» и прочая чушь произносились сквозь слезы. Когда мне это надоело, я объяснил ей, что существует единственная альтернатива моему вмешательству — дела Дженны будут незамедлительно и в полном согласии с законом решены Стерлингом Малкерном и компанией. Только после этого Симона заткнулась.
Голоса в спальне смолкли, и спустя несколько минут я услышал скрип открываемой двери, а потом в оконном стекле чуть выше моего плеча возникло отражение Дженны. На ней была просторная майка поверх старых серых штанов, и ни капли косметики на лице. В руке она держала две жестянки с пивом и, когда я повернулся, протянула мне одну.
— Я поклялась Симоне, что возмещу эту недостачу, — сказала она.
— Ну, разумеется.
Улыбнувшись, она присела у окна напротив меня.
— Еще она велела передать, чтоб вы не смели лазить в ее холодильник. Она не желает, чтобы вы прикасались к ее припасам.
— Законное требование, — сказал я, вскрывая банку. — Ничего, вот вы обе ляжете спать, а я передвину всю мебель, только чтобы насолить вашей Симоне.
Дженна отхлебнула пива.
— Симона хорошая, просто озлобилась немножко.
— На кого же она злится?
— Как вам сказать? На весь мир вообще, а на белых мужчин в особенности.
— Полагаю, я мало способствовал тому, чтобы ее отношение к белым мужчинам изменилось.
— Правильно полагаете.
Сейчас, сидя у окна, с банкой пива на коленях, Дженна, откинувшая голову на спинку кресла, казалась почти безмятежно спокойной. Ненакрашенная, она выглядела моложе и не такой измученной. «Когда-то, наверно, была недурна собой», — подумал бы какой-нибудь встречный прохожий, выйди она сейчас на улицу. Я попытался представить себе юную Дженну Анджелайн, лицо которой сияло доверием к миру, потому что она была молода и полна иллюзий и свято верила, будто молодость и красота дают ей лишние шансы. Попытался — и не смог. Время слишком тяжко прошлось по ней.
— Вашей спутнице, кажется, все это не слишком нравится.
— Совсем не нравится. Она считала, что следует ограничиться телефонным звонком клиенту да ехать спать.
Дженна кивнула и сделала еще глоток пива, потом чуть качнула головой:
— Порой я не понимаю свою сестру.
— Чего именно вы не понимаете? — спросил я.
— Не понимаю, откуда в ней столько ненависти.
— В нашем мире есть что ненавидеть.
— Знаю, — сказала она. — Можете мне поверить. Уж чего-чего, а этого в избытке… Выбирай себе по вкусу любое — и упивайся своей ненавистью. Но Симона как будто ненавидит все. А иногда…
— Что?
— Иногда мне кажется, что, не будь этой ненависти, она не знала бы, куда себя девать. У меня, скажем, есть веские причины ненавидеть то, что я ненавижу. А вот Симона… я не уверена, что…
— Что она заработала себе право на ненависть?
— Именно, — кивнула она.
Я задумался над этим. Спорить тут не приходилось. С тех пор как я начал заниматься своим делом, я узнал о способности ненавидеть больше, чем о чем-нибудь другом.
Дженна сделала еще глоток.
— И еще мне кажется, мир заботится о том, чтобы ненависть наша не угасала. Но давать отпор, еще не успев подумать и понять, как скверно все это может обернуться и что именно мир способен сделать с тобой, когда возьмется за тебя всерьез… по-моему, это просто глупо.
— Верные ваши слова, — сказал я и взялся за пиво.
Дженна чуть заметно улыбнулась и приподняла свою банку, словно чокаясь. Тут я понял то, что некоей частью души знал с самого начала, с той минуты, как мне показали ее фотографию, — Дженна мне нравится.
Минуту-две спустя она допила пиво и отправилась в спальню, а на пороге, не оборачиваясь, слегка помахала мне рукой.
Ночи, казалось, не будет конца, я ерзал в своем кресле, пытаясь устроиться поудобнее, расхаживал по комнате, разглядывал из окна машину. Энджи уже дома, уже исполняет свою партию в том уродском и мучительном спектакле, который она именует супружеством. Горькие слова, одна-две оплеухи, выкрикнутые попреки — и в кровать. Любовь, понимаешь. Я снова стал ломать голову над тем, почему все-таки она остается с Филом, какие же чувства должны обуревать шикарную и умную бабу, чтобы она покорно барахталась в дерьме столько лет, но, прежде чем я окончательно соскользнул в глубины фарисейства, моя ладонь легла на живот, ощутив лоскут шершавой кожи, неизменно напоминавший мне, какую цену порой приходится платить за любовь — пусть даже совсем не самую возвышенную.
Спасибо, отец.
Здесь, в тишине и темноте гостиной, я припомнил заодно и собственный брак, длившийся, если не ошибаюсь, минуты полторы. Энджи и Фил, по крайней мере, преданы своей изломанной любви, или хоть памяти о ней, а у нас с Рени не было и этого. Если мой брак чему-нибудь и научил меня в отношении любви, то лишь тому, что любовь проходит. И я, глядя из окна гостиной Симоны Анджелайн на пустынную улицу, подумал: не потому ли мне удается добиваться успеха в своем деле, что в три часа ночи, когда весь мир спит, я все еще на ногах и делаю свою работу, ибо никаких более увлекательных вариантов времяпрепровождения у меня нет.