Их выручали блестящая методика и постановка дела; как одержимые они работали по 16 часов в сутки, ни на йоту не отклоняясь от распорядка. Наградой для них была возможность проникнуть в новый для человека подводный мир. Парадоксально, что время — решающий фактор для глубоководного корабля — теряло смысл под толщей воды; если на дне остановить часы, ориентироваться больше не по чему: не видно солнца, нет времен года, нет ничего, за что можно было бы зацепиться!
В своем кратком описании батискафа, отправленном в Вашингтон Национальному научному фонду, Жак отмечал: «Батискаф — единственное средство, позволяющее человеку проводить непосредственные наблюдения на больших глубинах». И это бесспорный факт. Простая, лишенная всяческой демагогии фраза Жака заключала в себе перспективу исследования нового пространства. В послевоенные годы ведущие державы мира потратили миллиарды на освоение космоса. А двое предельно «сухопутных» швейцарцев на скудные пожертвования, опираясь только на железную волю и самодисциплину, проложили человечеству путь в абиссальные глубины.
Жак Пикар, этот капитан Немо наших дней, заразил меня своей страстью. Я организовал ему поездку в Соединенные Штаты. Вместе мы отстаивали будущее батискафа в кабинетах Управления морских исследований. Я сделал все возможное, чтобы заинтересовать наш флот идеей подводного корабля нового типа. Меня связала с капитаном «Триеста» крепкая дружба; я с нетерпением ждал того дня, когда сам смогу погрузиться в пучину и сквозь панорамные иллюминаторы батискафа заглянуть в таинственный подводный мир…
«Триест» был сугубо мирным кораблем. Малая скорость, крохотный экипаж из двух человек — пилот и наблюдатель, незначительный запас хода (в сравнении, например, с атомной подводной лодкой) — все это делало его непригодным для военных целей. Но наш флот активно проводит и чисто научные изыскания, а в данном случае он получал возможность осуществить океанографические работы первостатейной важности. Однако военно-морской флот — это не один человек и даже не один отдел. Нам пришлось убеждать десятки людей, отводить сотни доводов против, завлекать и заинтересовывать. Не знаю, сумели ли мы быть достаточно убедительными, но военно-морской флот в конечном итоге ухватился за наше предложение. Научные сотрудники его лабораторий совершили серию погружений в Средиземном море, у берегов Калифорнии и, наконец, опустились в Марианскую впадину. Флот из двухмерного пространства шагнул наконец в трехмерное! А развитие океанографии, несомненно, вступило в новую фазу.
Условия задачи
Посвящаю эту книгу отцу — человеку, который изобрел, построил и испытал батискаф, а также матери и жене, своим мужеством и жертвенностью позволившим нам осуществить эту работу.
Море издавна влекло человека. Биологи усматривают в этом влечении инстинктивное желание познать тайну происхождения жизни. В самом деле, ведь наша кровь по составу схожа с морской водой, а утробное развитие повторяет эволюцию жизни на нашей планете. Первые живые клетки скорее всего зародились в океане. И кто знает, быть может, подводный вулкан, извергая пламя, высек в море искру жизни, а колоссальное давление глубин послужило катализатором великому процессу. Сможем ли мы когда-нибудь с уверенностью ответить на это? Человек стремится познать все, но до сих пор не ведает истоков зарождения жизни.[2]
Вслед за рыбаками, поэтами, философами, воинами, естествоиспытателями морем заинтересовались сейчас экономисты и демографы. Количество людей на планете превышает три миллиарда, но питается досыта меньше половины населения. Как сумеют прокормиться люди, могущие рассчитывать только на себя? Их судьбами озабочены политические деятели, теоретики, лабораторные исследователи, выпускники университетов. Если бы мировая экономика была организована на разумной основе, ресурсов Земли вполне хватило бы не только на всех живущих, но и на большее число людей. Однако экономика строится не на основе разумности и целесообразности, да и равновесие между числом населения и пищевыми ресурсами наступит только после того, как мы сумеем взять максимум от нашей планеты, если только атомная катастрофа или грандиозная эпидемия не обезлюдит ее. Не случайно столько ученых сегодня обращают свой взор к морю: нам надо научиться использовать его.
Есть и другие соображения. Море оказывает огромное влияние на атмосферу: масса воды — это своего рода гигантский термостат. Можно ли серьезно предсказывать погоду, не зная досконально правил, которым подчиняются морские течения, изменения температуры, циклоны?
Мы живем на суше, поэтому своей планете мы дали имя Земля. На самом деле ее следовало бы называть Морем. Больше двух третей поверхности заняты водой, и, если к нам явятся пришельцы из космоса, они ее так и назовут. Даже если срезать все горы и континенты и попытаться заполнить ими океан, он все равно сохранит среднюю глубину 2500 метров. Обилие воды в жидком состоянии делает нашу планету уникальной в солнечной системе: на Меркурии скорее всего нет воды — там слишком жарко; на Юпитере — слишком холодно; Луна слишком мала, любая молекула воды, попав на ее поверхность, улетучивается, поскольку лунное притяжение много меньше ее молекулярной скорости. Биологи говорят, что наличие воды на Земле еще более удивительно, чем присутствие жизни. Не хотелось бы забираться в такие дебри таинств матери-Природы, но возникает вопрос, откуда взялась жизнь, не менее логично спросить себя: откуда взялась вся эта вода? Здесь, как и на всякий кардинальный вопрос, наука может дать только частичный ответ.
В центре Земли находится ядро в виде жидкой кипящей массы, состоящей, по всей вероятности, из расплавленного железа и никеля. Ядро окружает базальтовая оболочка-мантия толщиной около 3 тысяч километров. А она в свою очередь покрыта неровной коркой «окалины» — материками. Похоже, что вода с течением времени заполнила пустоты между возвышающимися континентами — образовались океанские бассейны. Библейская «Книга Бытия» по крайней мере описывает дело именно таким образом.
Долгие века человек знал только поверхность моря. В его воображении не укладывалась мысль о том, что может существовать «нечто» в его пучине. Коль скоро природа сделала глубины невидимыми для глаз, то, наверное, хотела скрыть свои тайны… Потом стало ясно, что в океане водятся живые существа. Но рыбы плавали на небольшой глубине. Кто же тогда обитал в пучине? Должно быть, кровожадные чудища.
Когда по берегам возникли первобытные цивилизации, море продолжало оставаться одномерным. Мало-помалу течением рек к прибрежным селениям выносило стволы деревьев, из которых люди выдалбливали первые лодки. С этого момента море стало двухмерным. Таким ему суждено было оставаться тысячи и тысячи лет. В средние века — по крайней мере в Западной Европе — морская пучина еще внушала страх. Человек, правда, изобрел подобие скафандров, он даже создал ласты — прототип тех, что были вновь «открыты» много лет спустя. Но никто не отваживался спускаться в эту стихию зла и опасностей, где, по словам Александра Македонского,[3] «свирепые рыбины пожирают несчастных утопленников».
В XIX веке царило твердое убеждение, что на больших глубинах жизнь отсутствует. Шотландский биолог профессор Эдвард Форбс считал, что жизнь под большим давлением столь же немыслима, как в огне и безвоздушном пространстве. «Последние искорки жизни, — писал он в 1840 году, — угасают на пятисотметровой глубине». Даже Мэтью Фонтейн Мори, основоположник американской океанографии, автор первых научных трудов об океане, и тот разделял эту концепцию как «наиболее соответствующую Моисеевым заветам».
Экспедиция английского судна «Поркьюпайн» в 1869 году опрокинула эти воззрения. Уайвилл Томсон выловил множество живых существ на куда больших глубинах, чем предрекал Форбс. Тем не менее надо было еще доказать, что жизнь существует в больших океанских впадинах, на «адских» глубинах, как недавно предложил их называть копенгагенский профессор Антон Брюн.
В начале нашего столетия князь Альберт Монакский поднял с глубины 6 тысяч метров одну рыбу, несколько морских звезд и других обитателей.
Понадобилось еще полвека, прежде чем этот рекорд был побит. В 1951 году датская глубоководная экспедиция на «Галатее», совершив беспримерное океанографическое плавание вокруг света, извлекла со дна Филиппинского желоба, с десятикилометровой глубины, великолепный улов: двадцать пять морских анемон, семьдесят пять морских огурцов, пять двустворчатых моллюсков, одного ракообразного, полихету (многощетинкового червя)[4] и еще несколько существ. Множество беспозвоночных было найдено в других впадинах, особенно в желобе Сандра, где на глубине 7 тысяч метров «Галатея» обнаружила рыбу, которой целое десятилетие предстояло числиться самой глубоководной рыбой мира. Мы расскажем дальше, как «Триест» окончательно разрешил эту проблему: нам удалось увидеть своими глазами живую рыбу на глубине 10 900 метров на дне Марианской впадины. Таким образом, стало ясно, что даже самые неблагоприятные обстоятельства — давление, холод и тьма, вместе взятые, — не в силах преградить путь жизни.
У любого самого хрупкого организма внутреннее давление соответствует давлению окружающей среды. Однако в некоторых случаях оно задает загадки биохимикам: скажем, протоплазма яйца морского ежа[5] под абиссальным давлением свертывается. Какие мутации обеспечивают выживание на сверхглубинах?..
Точная глубина морского дна оставалась неведомой долгое время после того, как уже были вычислены расстояния от Земли до Луны, Солнца и остальных планет. Некий астроном — к счастью для него, имя успело забыться, — рассчитав приливные волны, пришел к выводу, что океанское дно лежит примерно на сорокакилометровой глубине. Еще в середине