Энни сунула завернутую брошь поглубже в карман – тяжесть украшения стала для нее якорем, который удерживал ее среди всех этих дурных предчувствий и тумана, – и нырнула в темный лестничный колодец, чтобы подготовиться к утренним обязанностям. Уже совсем скоро проснутся остальные пассажиры.
Глава тринадцатая
11 апреля 1912 г. 10:30
Внесено в журнал доктора Элис Лидер
Строго конфиденциально
Пациент: Мадлен Астор, урожденная Талмедж-Форс
Возраст: 18 лет
Общее состояние здоровья хорошее; пациентка, по ее словам, на пятом месяце беременности, однако, судя по обхвату живота, может быть на более позднем сроке (шесть месяцев? семь? примечание: вероятно, попытка скрыть, что зачатие имело место до свадьбы?). Цвет лица достаточно бледный, однако температура в норме, дыхание и пульс в приемлемом диапазоне. Заметный отек суставов – следует ожидать при беременности.
Я не намеревалась вести лечебную практику во время этого путешествия; более того, пыталась объяснить миссис Мадлен Астор, когда она пришла ко мне, что нахожусь в отпуске со своими друзьями, Кеньонами и миссис Маргарет Уэллс-Смит, и не готова никого принимать. Однако миссис Астор обнаружила антипатию к доктору О’Лафлину, корабельному врачу, и настояла на встрече со мной, чувствуя, что ей будет комфортнее проконсультироваться с женщиной. С учетом ее положения, как и состояния в указанное время, я не сочла разумным расстраивать ее еще больше.
Миссис Астор явилась на нашу встречу без сопровождения, настояв на приеме без мужа (примечание: нет доказательств разрешения со стороны мужа; побеседовать с ним отдельно?).
Пациентка выглядела утомленной и невыспавшейся. Не знала, куда деть руки. На вопрос, зачем она ко мне пришла, миссис Астор не ответила, вместо этого спросив, верю ли я в оккультизм. Я честно сказала, что хоть и не слишком с ним знакома, некоторые мои друзья – заядлые практики. Это помогло ей расслабиться.
Миссис Астор поведала, что на корабле, по ее мнению, находится злой дух, стремящийся ей навредить. Когда я спросила, почему она так считает, миссис Астор объяснила, что один ее слуга, маленький мальчик, незадолго до смерти сказал ей, что слышал, как «женщина на воде звала его к ней». Я заверила пациентку, что дети часто утверждают, будто видят и слышат мертвых. Что, учитывая жизненные обстоятельства ребенка – недавнее сиротство, по словам миссис Астор, – совсем неудивительно. Это несколько успокоило миссис Астор, однако она призналась, что тоже верит в существование духа и, более того, что дух имеет виды на ее нерожденного ребенка. Она допустила, что это, по ее мнению, как-то связано с ее браком с мистером Астором и скандалом вокруг его развода, хотя и отказалась вдаваться в дальнейшие подробности. Впрочем, в этом едва ли была необходимость. Пусть сама я сплетнями не интересуюсь, мне попадались на глаза газетные статьи о шокирующем бурном романе мистера Астора с гораздо более юной девушкой.
В любом случае, зная, что потакание ее иллюзиям не принесет ей никакой пользы, я объяснила миссис Астор, что в связи со смертью слуги она склонна чувствовать беспокойство. И пребывать в расстройстве – вполне естественно. Однако есть риск развития истерии: счастливое волнение из-за недавнего замужества, последующее внимание газет, беременность.
Назначила разведенную настойку опия с дальнейшим разведением в соотношении 1:20, принимать по четверти стакана каждые два часа. Скептически настроенная, но заметно успокоенная, миссис Астор покинула мою каюту, предварительно договорившись о новой встрече на следующий день.
Глава четырнадцатая
Солнце, как золотистый яичный желток, пробивалось сквозь иллюминатор каюты Асторов, заливая комнату сверкающими осколками света, отражаясь от каждой поверхности, от набора гребней из серебра и слоновой кости, от украшений, небрежно брошенных на туалетном столике, бриллиантов, изумрудов, сапфиров, рассыпанных, словно детские игрушки. Свет отражался от хрустальных флаконов духов и граненых графинов с виски. От него сброшенное прошлой ночью платье засияло столь ослепительно, что не задержишь взгляд дольше мгновения. Они будто пробудились внутри зеркального фонаря.
Мадлен Астор поморщилась, сидя в кресле в их укромном уголке для завтрака у окна. Нынче тело никак не позволяло ей удобно устроиться, даже если уютно завернуться в просторный халат, как будто в бархатную палатку. И Мадлен никак не могла согреться, вспоминая, что тело Тедди сбросили в воду на рассвете, задолго до их пробуждения. От одной мысли тошнило. Она хотела поприсутствовать, но Джон Джейкоб – Джек, как он любил, чтобы его называли, – решительно запретил.
«Только не хватало, чтобы ты упала в обморок на похоронах слуги», – сказал он.
Мадлен сходила поговорить с женщиной-врачом о своей тошноте, беспокоясь, что та связана с беременностью. Доктор Лидер, здравомыслящая, хоть и не критически настроенная, предположила, что все дело в событиях предыдущего вечера, а также в затяжных вине и страхе Мэдди.
Доктор заверила, что не стоит считать себя виноватой. В конце концов, в смерти Тедди не было ее вины. Просто иногда так случается. Ни с чем не связанное событие, ничего не значащее.
Но все-таки в произошедшем была ее вина. Для нее это было яснее ясного.
– У нас кончился чай, миссис Астор. Послать за добавкой? – спрашивала служанка, хотя слова словно долетали к ней сквозь толщу воды.
Ее супруг зашелестел газетой.
– Дорогая… мисс Бидуа задает тебе вопрос. Ты хочешь еще чаю или нет?
Джек смотрел на нее тем взглядом, который уже спустя всего несколько месяцев брака стал раздражать ее. Как будто он школьный учитель, а она – непослушная и не очень способная ученица.
– Нет, благодарю.
Горничная кивнула и вышла.
Затянувшийся медовый месяц в Европе и Египте был для них способом избежать внимания прессы – столько домыслов о сроках их брака, столько насмешек, – но все оказалось намного лучше, чем Мадлен ожидала. Они чудесно провели время. Все – и даже близость – происходило между ними легко и искренне. Пусть он и почти в три раза старше, и некоторые ее школьные друзья шептались и хихикали, представляя, на что это будет похоже, Мадлен с удивлением выяснила, что все далеко не так ужасно. Джек добивался ее удовольствия с терпением человека, который никогда не знал спешки, не знал нужды. Того, кто построил жизнь вокруг удовольствия, который стремился лишь к вещам, которых желал, а не в которых нуждался. Он был щедр с Мадлен – физически, эмоционально, финансово.
Все, чего он просил взамен, конечно, была полная, абсолютная верность.
И у нее не было причин отказывать ему в этом – кроме тех, которые рождал ее собственный разум. Иногда Мадлен задавалась вопросом: не была ли она просто создана идти против течения? Раньше она считала это любопытством. Так говорил отец. Учителя не всегда бывали столь снисходительны. «Не своевольничай. Леди это не к лицу», – говорили они ей не раз.
Теперь она гадала, не были ли они правы. Что, если она по природе своей была своевольна?
Другие, конечно, назвали бы ее избалованной. Но может же человек быть просто создан для несчастья? Не для страданий, заметьте, – просто для тихой, щекочущей неудовлетворенности тем, как обстоят дела, как бы замечательно все ни оказывалось на самом деле?
Если так, то вот она, болезнь Мадлен, ее личное проклятие.
И теперь, спустя шесть месяцев, они возвращались в Нью-Йорк, и в ее груди постепенно поселилось темное, трепещущее беспокойство, словно мотылек, невидимо пожирающий ее, пожирающий, пожирающий…
Что-то не так. Неужели никто не замечает?
Мадлен крепко зажмурилась, пытаясь прогнать назревающую головную боль.
Джек опустил газету.
– Тебе нехорошо, дорогая? Может быть, лучше вернуться в постель?
Постель и правда манила. В котором часу Мадлен наконец удалось заснуть? Она все ворочалась и ворочалась, думая о мальчике. И о пророчестве…
– Наверное, ты прав.
Она встала и медленно направилась в спальню на опухших и слабых ногах. Но еще сильнее, чем спать, ей хотелось оказаться дома, и не в Ньюпорте, а в Нью-Йорке, среди настоящих друзей, девчонок, с которыми она выросла. А не среди этих девушек, которые заискивали перед ней в поездках: таких же наследниц и молодых жен, – в общем, обычного общества в путешествии.
На протяжении стольких лет ее призванием, ее стремлением был «удачный брак», думала Мадлен, проскальзывая в шелковые простыни. В ее семье даже не пытались притворяться. Мадлен дали лучшее, что они могли себе позволить: частные школы, занятия по танцам и пению, теннис. Вечеринки в лучших домах и отдых в нужных местах. Все это сработало для ее сестры, Кэтрин, обеспечило ей завидный брак и положение в обществе. Должно было сработать и для Мадлен.
И эти ожидания ее не беспокоили. Мэдди любила школу, была прилежной ученицей, прирожденным лидером в своем кругу и светской красавицей. Начинания давались ей легко, однако она всегда ловила себя на том, что жаждет вызова.
Их семью, бывало, обсуждали, называли их выскочками, зазнавшимися торгашами, но родители не обращали на это внимания. «Так было веками, – фыркала мать всякий раз, когда какая-нибудь матрона или кто-нибудь еще пренебрежительно о них отзывался. – Так вперед и продвигаются, путем рассчитанных союзов. Так и куются великие семьи». А их семья, само собой разумеется, была именно такова.
Мадлен познакомилась с Джоном Джейкобом в Бар-Харборе летом 1910-го. Ей было семнадцать, ему – сорок пять. Они отдыхали в загородном доме общих друзей, Мэдди играла с другой девушкой в теннис, выставляя напоказ отличное тело. Джек подобрал улетевший мячик и преодолел весь путь до корта, чтобы его вернуть. Мадлен поняла, что значил взгляд Джека, когда тот вручил ей мячик и представился. После этого мать и вовсе начала из кожи вон лезть: «Тобой заинтересовался мистер Астор, моя дорогая! Мы должны разыграть эту партию очень осторожно, очень, очень осторожно!»