Лес мягко его толкнул к стене. Его губы оказались у уха Дая.
– Тебя.
Слово дрожью скользнуло вдоль его челюсти, легкое, словно перышко. Губы Леса нашли местечко у самого края челюсти, куда он однажды получил удар такой силы, что три недели не мог есть ничего, кроме бульона. И затем его губы нашли путь к губам Дая.
Голод был почти невыносим. Их тела дрожали от этого голода. В накале страсти они дергали за эти дурацкие галстуки-удавки, за пуговицы. Дай развернул Леса так, что теперь тот прижался к стене. Дай, в конце концов, был сильнее. Всегда был, пусть и не всегда это показывал.
Точно так же, как Лес не всегда показывал то, что показывал сейчас, – обнаженную душу. Их безумную связь; то, как в эти интимные моменты он, казалось, боготворил Дая, боготворил его тело, жаждал его, сливался с ним воедино. То, как у него на глазах выступали слезы. Дай знал, что никто никогда не видел Леса таким. Никто, кроме него. Это был настоящий Лесли Уильямс, и он принадлежал ему, Даю, – по крайней мере, в эти торопливые, жаркие минуты на лестничной клетке. «Он мой», – думал Дай, дергая Лесли за руки, за одежду, цепляя его язык зубами.
Сердце знало, чего хочет. С ним не поспоришь.
Когда все было кончено, Дай прислонился к стене, тяжело дыша, пока Лес приводил одежду в порядок, возвращая себе презентабельный вид. Дай заправил полы рубашки; дыхание никак не хотело выравниваться, все тело горело. Натягивая пиджак, он вдруг услышал цоканье женских туфель по металлическим ступенькам и поднял глаза – как раз вовремя, чтобы понять, что их поймали на горячем.
Глава тридцать вторая
Люси Дафф-Гордон ушла с бала рано. Мероприятие вышло довольно приятным, но чего можно было ожидать на корабле, даже столь превосходном, как «Титаник»? Помещение прекрасно обставили, это да, но официального бального зала здесь не было. Слишком много ковров для танцев. Потолки, пусть и высокие для корабля, оказались слишком низкими, чтобы создать правильную акустику, и оркестр был неполный. Фуршет неплох: чудесные канапе, шампанское сносное, хоть и в пунше. Леди Дафф-Гордон не придиралась нарочно, просто так получалось само собой: деловая женщина всегда искала способы улучшить ситуацию. Она, разумеется, никогда не сказала бы ни слова Джею Брюсу Исмею, председателю «Уайт Стар Лайн», который следил за приготовлениями к вечеру, но итог больше напоминал танцы у деревенского викария, чем настоящий бал.
Космо, впрочем, замечательно проводил время, и поэтому она даже не стала пытаться его увести. Не каждый день ему удавалось почесать языками с такими, как Джон Джейкоб Астор и Бенджамин Гуггенхайм. Общество этих глупых американцев выводило ее из себя. Даже Астор – странная птица. Всегда одетый так причудливо, так эффектно. И женившийся на девушке практически того же возраста, что и его собственные дети. Это был человек без стыда. Люси задевало за живое, что ее супруг так обожал Астора, но, с другой стороны, ее супруг делал множество вещей, в которых она не видела смысла.
Каждому свое. Таково было их негласное соглашение.
Люси медленно поднималась по ступенькам, предпочтя черную лестницу парадной. На последней она всегда чувствовала какую-то спешку, боялась, что зацепится каблуком за ковровую дорожку и упадет. А на черных лестницах можно было не торопиться. Никто не видел.
Ей не терпелось добраться до каюты, снять туфли и вытянуть усталые ноги. Теперь она узнала, что происходит – после того как наткнулась на лестничной клетке на двух боксеров, – а она всегда была рада знать то, чего не знают остальные. Никаких краж не было. Боксер-здоровяк, весь красный как рак, во всем ей признался. Он был до смешного беспомощен для столь сильного мужчины, едва выдавливал слова. Они проворачивали аферу, объяснил он, но никакого воровства – просто несколько предсказаний. Они не желали никому зла, только пытались заработать немного деньжат, чтобы начать в Нью-Йорке новую жизнь.
Было обидно узнать, что он все-таки не такой герой, как она нахваливала его остальным. Ей хотелось бы разоблачить обман перед своими товарищами по путешествию. Швырнуть правду прямо в лицо. Они так тряслись над своими ценностями, хотя никто даже не мог доказать, что их действительно обокрали. Особенно надрывался Гуггенхайм, но ее супруг подозревал, что Гуггенхайм попросту боится того, что «воры» могли обнаружить в его каюте. И теперь этот боксер подтвердил, что они не брали ничего, кроме тайн.
Лишь очень глупый человек настолько неосторожен, чтобы хранить свои секреты там, где их можно легко найти, например в чемодане, шляпной коробке или среди шелкового исподнего. Камердинер или горничная способны шантажировать не хуже вора. Люси об этом знала, ибо сама большую часть взрослой жизни следила за тем, чтобы ее тайны оставались надежно спрятаны.
Когда боксер спрашивал, не выдаст ли она их, в его глазах стоял самый настоящий страх. Она не могла выдать пару мальчишек, таивших тот же секрет, что и она. В этом он не признался, но Люси прочла по его лицу. Видела, как его взгляд смягчался всякий раз, когда он смотрел в сторону второго боксера.
«Вы ведете опасную игру», – сказала Люси ему перед уходом, хотя так и не решилась уточнить, которую игру имела в виду.
Люси чувствовала, как ему было непросто, словно его боль выплеснулась на нее, когда она прошла мимо него. Потому что она сама через это прошла. Она до сих пор помнила первую женщину, разбившую ей сердце. До сих пор помнила, как они второпях целовались, тайну каждого прикосновения, каждой мысли.
Это было невообразимо жестоко – или могло быть. Приходилось учиться ориентироваться. Плыть через рифы. Использовать мужчин – мужей, владельцев бизнеса, истинных властителей общества – в своих интересах, подняться достаточно высоко, чтобы они уже не могли причинить вреда. И как только заберешься на нужную высоту – окажешься в безопасности. И тогда уже можно спокойно охранять свои тайны.
Однако теперь ей приходилось оберегать и другие секреты, в тени которых ее прошлые душевные страдания казались детскими, даже милыми. Безвредными. Нет – то, что ей приходилось скрывать теперь, было черным, как беззвездная городская ночь, и дышало в затылок пеплом.
Добравшись до каюты, решила Люси, первым делом нужно просмотреть пачку писем, ожидающих ее, – от адвоката, который помогал ей подобрать новую фабрику. Он должен был встретиться с Люси в отеле на следующий день после ее прибытия в Нью-Йорк и начать показ недвижимости.
Люси предпочла воспринимать пожар, уничтоживший ее бизнес в Лондоне, как знамение. Вместо того чтобы позволить трагедии погубить ее – а Люси потеряла не только материалы и товар, но и всех швей и закройщиц, попавших в ловушку внутри, – она решила увидеть в ней новую возможность. Так судьба велела ей обратить взор на Америку. Это ведь определенно больший рынок, нежели Англия. Поговаривали, что талантливых швей там имелось в избытке: в страну хлынули иммигранты не только из Ирландии и Англии, но также из Италии и Польши. И с каждой неделей их становилось все больше. Рабочая сила, которая заменит всех тех, кого Люси потеряла.
К тому же так вся скандальная пресса останется позади. Пусть разбираются адвокаты и страховщики. В Нью-Йорке «Люсиль Лтд.» будет носить налет некоего щегольства, а не пятно позора.
Не то чтобы в Лондоне Люси обвиняли в пожаре. На дознании даже не намекали на это. Здание было старым, но не ветхим. В случае пожара не должно было возникнуть проблем. Не работный дом, господи упаси.
На фабрике занимались шитьем. Леди Дафф-Гордон если и занималась делами, то отправлялась в салон на Гановер-сквер, где встречалась с клиентками, своими богатыми и титулованными подругами, и болтала с ними в окружении манекенщиц, представляющих текущую коллекцию. Она не могла припомнить, заглядывала ли на фабрику хоть раз, хотя когда-то же наверняка побывала там.
Вот почему происшествие не давало ей покоя. Вина. Неужели это все ее небрежность? Ей следовало бывать там почаще. И тогда – кто знает… Может, она бы заметила что-то. Не то чтобы она винила управляющего фабрикой: тот ни за что не предложил бы хозяйке потратить немалые деньги, чтобы привести в порядок фабрику или склад. Уделяй она сама больше внимания, все могло быть иначе.
И тогда бы все эти милые девочки не погибли.
В течение нескольких дней со страниц газет не сходили сообщения о поминальных службах, за которыми следовали гневные письма о безобразном обращении с рабочими-бедняками. Уличные ораторы-анархисты выступали против высших классов и эксплуатации масс. Люди на улицах носили черные повязки в знак солидарности с семьями.
Люси отогнала эти мысли прочь.
Одна девушка выжила – единственная из всех. Лиллиан Ноттинг. Она бы тоже погибла в тот день, если бы леди Дафф-Гордон не послала ее доставить платье клиентке. Ей хотелось, чтобы финальную примерку у клиенток делали красивые девушки. Это производило правильное впечатление, и для такого задания она отбирала самых привлекательных. Леди Дафф-Гордон обратила внимание на Лиллиан Ноттинг, когда ту прислали с фабрики с образцом платья для особенно требовательной заказчицы. Девушка прибежала, прижимая к груди коробку, вся запыхавшаяся, с выбившимися из-под шляпки черными прядями, с пятнами яркого румянца на щеках, и леди сразу поняла, что на фабрике такой цветок лишь пропадает зря, как бы умело она ни шила. Леди Дафф-Гордон помнила и легкий укол влечения к этой хорошенькой девушке. Может, пригласить ее как-нибудь к себе домой на чашечку чая, расспросить о стремлениях и надеждах. Леди Дафф-Гордон иногда поступала так, чтобы сделать безобидное предложение. Давайте работать более тесно. Увидите, это пойдет вам на пользу. Иногда все складывалось хорошо – и для Люси, и для девушки. И Космо никогда не возражал.
Каждому свое.
Леди Дафф-Гордон с содроганием вспомнила, что в тот день Лиллиан Ноттинг доставляла платье Кэролайн Флетчер, той самой Кэролайн Флетчер, что плыла на этом же корабле. Она простила себе оговорку: тогда это была Кэролайн Синклер, молодая вдова, еще не вышедшая замуж второй раз. И платье: голубой шелк особого гиацинтового оттенка, на котором настояла Кэролайн. Почему она не вспомнила Кэролайн раньше? Сама миссис Флетчер ничего не говорила: может, не знала, что леди Дафф-Гордон – это Люси из «Люсиль Лтд.»? Ее пробрала дрожь, словно повеяло могильным холодом. Вряд ли это хорошее, благоприятное совпадение. Стед, старый дурак, в одном был все же прав: духи мертвых существовали и они были повсюду, витали, словно невидимый дым.