На глубине 75 метров давление настолько высокое, что легкие сжимаются до размера кулаков, а сердце, чтобы сберечь кислород, бьется вдвое медленнее, чем обычно. По официальным данным, частота сердечных сокращений ныряльщиков на этой глубине падает до 14 ударов в минуту; некоторые фридайверы сообщают даже о 7 ударах в минуту. Последние сообщения не проходили независимую проверку врачами и учеными, но если они точны, то это самая низкая ЧСС, когда-либо зафиксированная у людей в сознании. Физиологи утверждают, что такой низкий пульс не может обеспечивать сохранение сознания. И все же, уверены дайверы, глубоко в океане он каким-то образом позволяет его сохранять.
90 метров. Вот тут и срабатывает главный рубильник жизни. Стенки органов и сосудов, работая как клапаны сброса давления, обеспечивают свободный приток крови и воды в полость грудной клетки. Грудная клетка сжимается примерно до половины своего обычного размера. Обхват груди кубинского фридайвера Франсиско Феррераса-Родригеса, в 1996 г. выполнявшего погружение в дисциплине NLT (No Limit, погружение без ограничений), у поверхности составлял 127 сантиметров. Он сократился до 50 сантиметров к тому моменту, когда Феррерас-Родригес достиг заявленной глубины в 133 метра.
Воздействие азотного наркоза[13] на глубине 90 метров настолько сильно, что забываешь, где ты, что делаешь и зачем вообще болтаешься в этом темном месте. Галлюцинации здесь – обычное дело. Одна ныряльщица рассказывала мне, что во время очень глубокого погружения она забыла, что находится под водой. У нее стали появляться странные мысли о собаке. Ей привиделось, что она ищет своего пса в темном парке. Когда она направилась обратно к поверхности, морок азотного наркоза стал рассеиваться, и она вспомнила, что никакой собаки у нее нет.
Азотный наркоз влияет не только на мозг – он воздействует на весь организм[14]. Человек теряет двигательный контроль. Все вокруг как бы замедляется.
Затем наступает самое трудное. Дайверские часы пикают, сообщая о том, что ты достиг заявленной глубины, что ты у тарелки, прикрепленной к концу троса. Открываешь глаза, заставляешь свою полупарализованную руку схватить бирку с тарелки и устремляешься вверх. Вес океана работает против тебя, и ты мобилизуешь все скудные ресурсы своего организма, чтобы доплыть до поверхности. Если потеряешь концентрацию, кашлянешь или даже чуть-чуть засомневаешься, можно отключиться. Но ты не сомневаешься и не замедляешь движение. Ты торопишься и выталкиваешь себя к свету.
Ты поднимаешься на 60 метров, 45 метров, 30 метров, и главный рубильник жизни медленно обращает свое воздействие вспять: сердцебиение учащается, кровь, прилившая в грудную полость, снова возвращается в вены, артерии и органы. Легкие раздирает почти невыносимое желание вдохнуть; в глазах темнеет; грудь сотрясают конвульсии из-за повышенного содержания в крови углекислого газа. Нужно спешить, иначе потеряешь сознание. Голубая дымка над тобой сменяется сиянием солнечного света. У тебя получится. Воздух в твоих легких теперь стремительно расширяется, а тело отчаянно пытается извлечь из них кислород и подать его в кровь. Но извлекать уже нечего – кислород кончился, ты использовал его полностью. Тело в буквальном смысле начинает втягиваться внутрь. Если этот вакуум будет нарастать слишком быстро, ты отключишься. Под водой можно оставаться без сознания примерно две минуты. Когда эти две минуты истекут, твое тело очнется само, чтобы сделать последний вдох. Потом ты умрешь. Если к моменту последнего вдоха спасатели успеют поднять тебя на поверхность, ты вдохнешь живительный воздух и, скорее всего, уцелеешь. Но если ты останешься под водой, она хлынет в легкие, а ты утонешь. 95 % обмороков случаются с фридайверами на последних четырех с половиной метрах, причем, как правило, в результате этого вакуума.
Но с тобой такого не случится. Ты хорошо обучен и знаешь, что надо выдохнуть большую часть воздуха, когда окажешься примерно в трех метрах от поверхности.
Где-то через три минуты после начала погружения твоя голова показывается на поверхности, все кружится, люди кричат тебе: «Дыши!» Снимаешь защитные очки, подаешь знак окей и говоришь: «Со мной все ОК».
А затем отплываешь в сторону, освобождая место для следующего участника соревнований.
До 2009 г. лишь десять фридайверов в мире смогли погрузиться на 90 метров в дисциплине под названием CWT (Constant Weight, ныряние в глубину с постоянным весом). В этой дисциплине ныряльщики используют моноласту – метровой ширины пластиковый клин, прикрепленный к неопреновой обуви. В этот четверг, на второй день мирового чемпионата, достичь этой глубины попытаются пятнадцать участников.
Один из них – британец Дэвид Кинг. Прошлым вечером Кинг удивил всех, объявив, что попытается нырнуть на 102 метра; если ему это удастся, он поставит новый национальный рекорд Великобритании. По словам его товарищей по команде, за последние двенадцать месяцев он не погружался глубже, чем на 80 метров. Прогресс во фридайвинге достигается метр за метром, как сказали мне вчера несколько ныряльщиков. Попытка улучшить рекордный результат сразу более чем на 21 метр не просто отчаянно смела – она граничит с самоубийством.
После вчерашнего шторма серые воды Мессинского залива волнуются от ветра. Дождь прекратился, но небо затянуто тучами, а видимость под водой сократилась примерно до 12 метров.
Я сажусь на носу яхты Георгулиса рядом с Принсло, которая присутствует здесь как тренер своей подруги, Сары Кемпбелл, британской чемпионки в женском фридайвинге. Чуть позже Сара попытается побить мировой рекорд. Тем временем у троса, находящегося прямо подо мной, Дэвид Кинг набирает в легкие несколько последних глотков воздуха. Судья начинает обратный отсчет. Кинг опускает голову, переворачивается и с силой двигает моноластой. Его силуэт теряется в серой воде под нами, как свет прожектора, растворяющийся в тумане. Примерно через десять секунд он пропадает из виду.
Арбитр следит за погружением Кинга: «50 метров, 60 метров, 70 метров…».
– О боже, да он просто летит вниз, – говорит Принсло.
Она напоминает мне, что во фридайвинге скорость не всегда хорошая штука. Чем быстрее погружается Кинг, тем больше энергии он сжигает и тем меньше кислорода у него останется на подъем.
– 80 метров, 90 метров… – считает арбитр.
Теперь Кинг несется с такой скоростью, что арбитр не поспевает за погружением.
– Тачдаун, – объявляет он, и Кинг начинает подъем. – 90 метров, 80 метров. – Арбитр делает паузу.
Кинг поднимается со скоростью примерно вдвое меньше той, с которой погружался. Это настораживает – нужно всплывать быстрее, или ему не хватит кислорода.
– 60… 50… 40 метров. – Промежутки между объявлениями затягиваются.
Затем арбитр и вовсе умолкает. Пару секунд спустя он повторяет:
– Сорок метров.
Десять секунд проходят в тишине. Кинг находится под водой уже больше двух минут.
– Сорок метров, – еще раз повторяет арбитр.
Похоже, Кинг остановился. Наступает мучительное ожидание. Я оглядываю яхту. Официальные лица, ныряльщики и члены команд – все глядят на неспокойную воду и ждут.
– Тридцать метров.
Оказывается, Кинг двигается, но слишком медленно. Проходит пять секунд.
– Тридцать метров, – повторяет арбитр.
– Господи, – говорит Принсло, в волнении прикрывая рот рукой.
Еще пять секунд. Арбитр глядит на экран сонара, но больше ничего не объявляет. Мы ничего не видим в воде – ни Кинга, ни ряби на поверхности.
– Тридцать метров. – Молчание. – Тридцать метров.
– Потеря сознания! – кричит спасатель. Кинг потерял сознание на расстоянии от поверхности, равном примерно высоте десятиэтажного дома. Спасатели бросаются в воду.
– Техника безопасности! – кричит судья.
Примерно через 30 секунд вода вокруг троса превращается в бурлящий котел. Вновь появляются головы двух спасателей. Между ними Кинг. Его лицо совсем синее, он не двигается. Шея у него одеревенела.
Спасатели выталкивают голову Кинга из воды. Его щеки, рот и подбородок блестят от крови. «Дыши! Дыши!» – кричат дайверы. Ответа нет. Яркие капли крови падают с подбородка Кинга в океан.
– Спасатели! Спасатели! – кричит судья. Ныряльщик накрывает ртом окровавленные губы Кинга и дует. – Спасатели, быстро! – кричит судья.
Тренер Кинга, Дейв Кент, кричит в ухо Кингу: «Дейв! Дейв!»
Нет ответа. Проходит десять секунд – ничего. Кто-то кричит, что нужен кислород. Кто-то – что сердечно-легочная реанимация. Георгулис орет:
– Почему никто не звонит в скорую? Вызывайте вертолет! – Георгулис обращается ко мне, к Принсло, ко всем вместе и никому конкретно. – Да что тут за хрень такая творится? – кричит он.
Позади нас, на первом тросе, начинает погружение другой ныряльщик. Затем еще один появляется на поверхности без сознания. Спасатели вытаскивают лежащего на спине Кинга на борт и надевают на него кислородную маску. Он все еще без сознания. Шея у него одеревенела, лицевые мускулы застыли в болезненной улыбке, глаза широко открыты и бессмысленно уставились на солнце.
Кинг мертв. Таково общее мнение присутствующих на борту яхты. Но сейчас мы находимся в 12 метрах от него, и из-за всех этих криков никто не может понять, что происходит на самом деле. Спасатели делают Кингу непрямой массаж сердца, бьют его по щекам, кричат:
– Дейв! Дейв?
А в море начинает погружение другой дайвер, и голова еще одного появляется на поверхности. Соревнования продолжаются. Я перехожу на другой борт яхты, чтобы можно было смотреть в другую сторону. Чешский ныряльщик пристально глядит на меня, закрывает глаза и вновь начинает бормотать мантры, готовясь к погружению.
Затем происходит чудо: пальцы Кинга вздрагивают, его губы шевелятся, он начинает дышать. Лицо у него розовеет, глаза открываются, затем медленно закрываются снова. Его конечности расслабляются. Он глубоко дышит, похлопывая тренера по ноге, словно говоря, с