Человеческое тело само по себе не приспособлено для погружения на глубины, которых требует NLT. Отчасти именно это и делает такой вид дайвинга смертельно опасным. Большинство ныряльщиков используют для погружения специальную утяжеленную конструкцию – слэд, а достигнув необходимой глубины, закачивают воздух в шар, который выносит их на поверхность. Эти приспособления позволяют опускаться вдвое глубже, чем в других дисциплинах фридайвинга. И, как правило, вдвое быстрее – слишком быстро для того, чтобы организм успел вывести из крови азот, который накапливается во время глубоководного погружения. Поэтому ныряльщикам постоянно угрожает декомпрессионная болезнь.
Еще один источник риска – слэды. Как правило, они самодельные – обычно их изготавливают сами ныряльщики. Но большинство из них не имеют опыта в проектировании плавсредств. Конкретный пример – слэд Нича. Разрабатывать его помогал двадцативосьмилетний парень, основной работой которого было изготовление ножных протезов. Для набора глубины используется комплект грузов. Когда слэд опускается до конца троса, автоматический пусковой механизм выпускает струю сжатого воздуха, который выносит конструкцию на поверхность. По крайней мере, так задумано. Это первый слэд такого рода.
Со слэдами часто бывают проблемы. В октябре 2002 г. в Доминиканской Республике француженка Одри Местре, чемпионка мира по фридайвингу[22], предприняла попытку побить женский рекорд в нырянии в глубину без ограничений. Она погрузилась на слэде на 171 метр. Достигнув заявленной глубины, ныряльщица обнаружила, что баллон со сжатым воздухом, предназначенный для наполнения воздушного мешка, который должен был поднять ее на поверхность, пуст. Впоследствии многие обвиняли ее мужа, Франсиско Феррераса-Родригеса, в том, что он забыл заправить баллон. Никто из находившихся на борту перед погружением Местре баллон не проверил. Через восемь с половиной минут после начала дайва Феррерас вытащил тело своей жены на поверхность. Изо ее рта и носа шла пена. Она была без сознания, но пульс еще прослушивался. Ни настоящего врача, ни даже носилок на борту не было, поэтому спасатели просто положили Местре на шезлонг. Вскоре она умерла.
Самодельная экипировка, регулярные потери сознания и порой смерти – все это делает наблюдение за NLT почти невыносимым. Да и смотреть-то там особо не на что. Как и в других дисциплинах, все действо разворачивается под водой. Вы наблюдаете, как дайвер делает вдохи и выдохи перед погружением, наблюдаете, как он набирает полную грудь воздуха напоследок, а потом, по истечении примерно четырех мучительных минут, видите, как он выныривает на поверхность синий от удушья, зачастую окровавленный. Как правило, за этим следует прогулка в медпункт. Все это выглядит сущим безумием.
Как ни странно, Нич похож на кого угодно, но только не на безумца. Когда за два дня до погружения я пришел на встречу с ним в гостиницу, то сначала принял за Нича его фотографа, а потом рекламного агента. Нич в хорошей физической форме, выше среднего роста, голова обрита налысо. При этом он не обладает рельефной мускулатурой и какими-то экстраординарными физическими способностями. Говорит тихим монотонным голосом музейного охранника; на родине, в Австрии, ведет, если не считать фридайвинга, сравнительно заурядную жизнь – сначала работал пилотом гражданской авиации, а потом мотивационным спикером. Он выглядит абсолютно, невероятно нормальным. Но именно эта его нормальность, если осознавать опасность, связанную с его профессией, и делает его странно, почти по-садистски жутковатым. Этакий злодей с мягким голосом и ножом в кармане.
Нич рассказал мне, что начал заниматься фридайвингом «случайно»: в 2000 г., когда он летел в Египет на дайвинг-тур, авиакомпания потеряла его экипировку для погружений с аквалангом. С тех пор он побил 32 рекорда по фридайвингу во всех дисциплинах этого вида спорта и стал величайшим фридайвером в истории.
Когда я интервьюировал его по телефону несколькими месяцами ранее, Нич сказал, что занимается глубоководными погружениями не ради денег и славы («Какие деньги? Какая слава?» – спросил он). Для него фридайвинг – это поиск абсолютных пределов возможностей человеческого тела. Он погружается, потому что хочет выйти за эти пределы, расширить возможности человека.
– Думаешь о том, что завтра это невозможно, – сказал он, – а послезавтра над этим смеешься.
Когда наш чартер причаливает к побережью Тирасии, ветер немного утихает и выглядывает солнце. Однако море все еще волнуется, а подводные течения, как мне говорят, по-прежнему остаются сильными. Команда Нича находится на катамаране примерно в ста метрах к северу от нас. На палубе кто-то орет. Члены команды носятся вокруг, выкрикивая ни к кому конкретно не обращенные указания. Скрежет механической лебедки прорывается сквозь шум ветра и тарахтенье судового двигателя. Все это производит впечатление хаоса.
Рядом с катамараном в воде болтается пристегнутый к тросу слэд Нича – черно-желтая конструкция из углеволокна, слегка напоминающая желатиновую капсулу от кашля. Во время подъема Нич оставит ее на глубине десяти метров от поверхности и пробудет там минуту, чтобы дать азоту в крови рассеяться. По прогнозу, общее время погружения составит чуть больше трех минут.
Ни сам Нич, ни ученые, с которыми он консультировался, не знают, удастся ли ему осуществить задуманное. Если его не парализует декомпрессионная болезнь, может парализовать кислородное отравление. Основную часть сведений о воздействии на организм кислорода на глубине свыше 240 метров ученые почерпнули из работ физиолога Лоуренса Ирвинга. Ирвинг, работавший вместе с Пером Шоландером, тридцать лет изучал тюленей Уэдделла, которые способны задерживать дыхание на 80 минут и нырять на глубину около 730 метров[23].
Оказалось также, что тюлени не страдают от декомпрессионной болезни. При погружении на большую глубину они рефлекторно сжимают альвеолы, маленькие полости, обеспечивающие газообмен в легких. Сжатие альвеол минимизирует поступление воздуха в систему кровообращения животных и предотвращает насыщение крови и тканей азотом.
Возможно, рефлекторное сжатие альвеол на больших глубинах возникает и у людей. Никто точно не знает. Ни один человек никогда не пытался погрузиться так глубоко. Погружение Нича и его возвращение живым и способным что-то рассказать могут стать первым шагом в решении этой загадки.
Нич выходит из кабины катамарана и неторопливо идет по палубе. Голова его опущена, он что-то бормочет себе под нос. Он спускается по лестнице и погружается в воду. Дайвер подает ему нудл[24]; Нич хватает его и откидывает голову назад, ложась лицом к солнцу. Открыв рот, он глотает воздух, точно золотая рыбка.
– Сейчас Герберт Нич начнет свое историческое погружение, – доносится из громкоговорителя чартерного судна женский голос.
Нич втискивается в слэд, так что над водой остается только его голова. Теперь он делает более глубокие вдохи.
– Всем подготовиться, – скрежещет голос в громкоговорителе.
Арбитр на катамаране объявляет двухминутную готовность. Глаза у Нича закрыты, он делает глубокие вдохи ртом.
– Обратный отсчет, – кричит арбитр.
Нич делает глубокий вдох, затем выдыхает. Арбитр начинает отсчет с десяти. Нич делает еще один мощный вдох и снова выдыхает.
– Восемь… семь… шесть, – говорит арбитр.
Оператор лебедки занимает свое место за стойкой с рычагами на задней палубе катамарана.
– Четыре… три… два.
Когда арбитр доходит до нуля, слэд исчезает под водой.
– Двадцать метров, тридцать метров, – объявляет судья, сидящий за экраном сонара.
Запланированная скорость погружения Нича – 3 метра в секунду. За первые тридцать секунд он уже должен достичь девяностометровой отметки, однако пока прошел лишь около 60 метров. Что-то не так.
– Семьдесят метров, восемьдесят метров.
– Он движется слишком медленно, – говорит кто-то у меня за спиной.
На судне воцаряется тягостное напряжение. Все замирают.
– Сто метров.
Проходит сорок пять секунд. Нич должен быть уже на глубине около 137 метров, но он на тридцать метров выше.
– Сто двадцать метров.
Проходит девяносто секунд, а Нич все еще погружается. При такой скорости он будет под водой больше четырех минут, и воздух у него кончится до того, как он вынырнет на поверхность. Нич не сможет сделать остановку для декомпрессии, что грозит ему кислородным отравлением, декомпрессионной болезнью, параличом или даже гибелью. Между тем судья, сидящий за экраном сонара, перестает объявлять глубину. Я спрашиваю стоящего рядом со мной человека, что происходит.
– Не нравится мне это, – говорит он. – Совсем не нравится.
Примерно через две минуты слэд Нича вылетает на поверхность. Самого дайвера нигде не видно. Спасатели устремляются в глубину. На палубе никто не движется. Никто не произносит ни слова. Тридцать секунд спустя спасатели выныривают на поверхность с потерявшим сознание Ничем. Лицо и шея у него раздулись и стали ярко-красными. Спасатель хватает с катамарана кислородный баллон и маску и плывет к обмякшему телу Нича. Внезапно тот приходит в себя.
– Дайте мне маску! – кричит он, невнятно произнося слова.
Спасатели не знают, что делать, и беспомощно смотрят друг на друга. Никто не учил их, как действовать в подобных случаях.
– Дайте маску! – снова кричит Нич.
Сейчас он едва дышит. Он протягивает одеревеневшую руку к спасателю, вырывает кислородный баллон и дайверскую маску у него из рук, а затем переворачивается вниз головой и пытается снова нырнуть под воду. Ему нужно дать своему телу время для декомпрессии. Но у него никак не получается нырнуть: без утяжелителей неопреновый гидрокостюм Нича выталкивает его тело на поверхность. Он гребет онемевшими конечностями, но ничего не выходит. Каждая секунда на поверхности повышает вероятность проникновения пузырьков азота в его суставы, легкие и мозг. Члены команды на катамаране растерянно смотрят друг на друга широко открытыми глазами, а потом беспомощно наблюдают, как Нич барахтается внизу. Спасатели тоже смотрят друг на друга, на Нича и