качают головами.
– Давайте поаплодируем Герберту Ничу, – восклицает женский голос в громкоговорителе. – Самому глубоководному человеку в мире!
Кто-то хлопает. Остальные молча смотрят на Нича, который изо всех сил пытается нырнуть. Наконец он исчезает под водой. Проходит несколько минут. Никто не знает, куда он подевался. С окаменевшими лицами мы просто ждем.
Через пять минут спасатели выныривают с телом Нича. Он снова потерял сознание.
– Кислород, скорее! – кричит спасатель.
Они подтягивают Нича к катеру, стоящему наготове. К тому внезапно возвращается сознание, он пытается забраться на борт, но руки у него подламываются. Капитан катера затаскивает его на палубу и кладет на спину. Глаза у Нича опухли и заплыли, на шее и лбу вздулись вены. Он поднимает трясущуюся правую руку и указывает на Санторини. Капитан заводит двигатель, катер несется прямиком в больницу.
Той ночью сердце Нича остановилось. Врачи реанимировали его и ввели в искусственную кому. Его несколько раз возили из палаты в декомпрессионную камеру и обратно, но было слишком поздно. Пузырьки азота проникли в его мозг и перекрыли поступление крови в зоны, управляющие двигательными функциями. Нич перенес полдюжины инсультов. Спустя несколько дней он очнулся, но не мог ни ходить, ни говорить и никого не узнавал.
Позже я выяснил, что слэд погрузился ниже заявленный глубины – на 253 метра. Нич потерял сознание еще до тачдауна, затем пришел в себя во время подъема и на стометровой глубине снова отключился. Он все еще был в слэде под водой в бессознательном состоянии, когда спасатели подхватили его на глубине девяти метров и подняли на поверхность. Если бы они этого не сделали, Нич бы захлебнулся, но в результате быстрого подъема у него возникла тяжелая форма декомпрессионной болезни.
Полгода спустя ему все еще нельзя было и думать об океане.
После ужасающего погружения Нича на Санторини, после того как Дэвид Кинг едва не утонул, а Михал Ришиан чуть не заблудился в море, я зарекся смотреть любые соревнования по фридайвингу. Да, человеческое тело действительно может погружаться глубже, чем полагали ученые. Но и у него есть свои пределы. Мы все видели эти пределы. И я устал созерцать посиневшие и окровавленные лица тех, кто за эти пределы вышел.
В спортивном фридайвинге честолюбие смертельно опасно. Кроме того, оно ослепляет. Большинство спортсменов-фридайверов, которых я встречал, не проявляли практически никакого интереса к изучению глубин океана, ради проникновения в которые они так старательно тренировали свои тела. Они ныряли с закрытыми глазами, азотное опьянение притупляло их восприятие, они забывали, где и зачем находятся. Самые глубоководные дайверы впадали в кататоническое состояние и теряли всякое ощущение пребывания под водой. Цель одна – достичь бирки на конце троса. Превзойти соперников. Завоевать медаль. Бахвалиться достижениями.
Да, они попадали туда, где не был до этого ни один человек. Но меня потрясало безумие этого действа – как если бы исследователь, добравшийся до мест, где доселе не ступала нога человека, интересовался только собственными GPS-координатами.
Эта чуждость фридайверов океану долгие месяцы по возвращении домой заставляла меня вновь и вновь проигрывать в уме увиденное на Санторини и в Каламате. По ночам мне снились кошмары – раздутые шеи и мертвые глаза. Но дневные воспоминания были более вдохновляющими: я думал о Фреде Бюйле и его общении с акулами. Фридайвинг, которым занимался Бюйль, открыл ему доступ в новый непознанный мир, позволил увидеть то, чего никто еще не видел, и пробудить спящие доселе возможности. И я тоже мог попасть в этот мир. Бюйль говорил, что «портал в глубину» открыт для всех.
Вошедшие в этот «портал» описывали свой опыт в квазирелигиозных терминах: трансцендентный, переломный, очистительный. Новая сияющая вселенная. Чтобы туда попасть, не нужно рвать легкие и гортань. Достаточно немного потренироваться. Достаточно верить. Достаточно достичь определенного уровня комфорта при добровольной асфиксии.
Итак, несмотря на ужасы, свидетелем которых мне довелось стать, чем больше я думал о фридайвинге, тем больше хотел им заняться. Я хотел включить главный рубильник.
Никто не знает, как работает главный рубильник, лучше, чем ныряльщики ама – представители традиционной японской профессии. Более 2500 лет они погружаются в море за водорослями, моллюсками и жемчугом. Когда-то их численность насчитывала тысячи человек, преимущественно женщин. Ама использовали одну и ту же технику ныряния, которая передавалась от матери к дочери, Ни в одном из найденных мной описаний ама не было ни единого упоминания о потерях сознания, окровавленных лицах или утоплениях. Ама умеют погружаться на 45 метров и оставаться под водой примерно три минуты, но они никогда не участвуют в соревнованиях. Для них фридайвинг – инструмент, средство к существованию, но, кроме того, и духовная практика. Ама верят, что, погружаясь в море в своем естественном виде, они возвращают миру гармонию. «[На глубине] я слышу, как вода проникает в мое тело, я слышу, как солнечный свет пронизывает воду», – писала одна из ама. Для океана они не гостьи – они его часть.
Их история восходит к V в. до н. э. Корабль кочевников из Центральной Азии потерпел крушение у скалистых берегов полуострова Ното, где было очень мало растительности и животных, на которых можно было бы охотиться. Кочевники устремили свои взоры к морю и быстро научились собирать его дары. Женщины этого племени (по неизвестным причинам это были только женщины) взяли ежедневные погружения на себя. Позднее они получили прозвище ама – «женщины моря». Ама не только успешно приспособились к новому образу жизни – вскоре они распространились по побережью Японии и Кореи. Тысячи, а возможно, даже десятки тысяч ама некогда обитали на восточном побережье Тихого океана и Японского моря. К 1880-м гг. они в некотором смысле стали крупнейшей коммерческой рыболовецкой структурой в мире. Европейские моряки, которым посчастливилось увидеть этих полуобнаженных ныряльщиц, сообщали, что те погружались на десятки метров в глубину на одном дыхании. Некоторые уверяли, будто ама могли оставаться под водой по пятнадцать минут кряду[25].
С развитием рыболовных технологий в XIX и XX вв. количество ама сократилось. Их деревни опустели. Дочери ама, которые должны были продолжить традицию фридайвинга, уехали в города в поисках более комфортной жизни. По приблизительным оценкам, в 2013 г. общее количество ама в Японии колебалось между несколькими сотнями и нулем.
По словам режиссера короткого документального фильма, который я посмотрел онлайн, небольшая группа ама все еще работала поблизости от городка Нисина, расположенного в 200 километрах к юго-востоку от Токио в сельской префектуре Идзу. Я написал нескольким японским историкам и туристическим организациям, но не получил подтверждения, что в Нисине все еще есть ама. Уже несколько лет никто о них не упоминал. Никто не знал, ныряют ли они еще, да и существуют ли.
Через несколько недель я лечу в Токио, пересаживаюсь на поезд, идущий в префектуру Идзу, и арендую автомобиль в приморском городке под названием Симода. Местные жители повторяют мне то, что утверждали и все остальные: я гоняюсь за фантазией. Одни говорят, что нисинские ама, которые вроде бы должны проживать в 16 километрах вверх по побережью, вымерли много лет назад. Другие – что ама ныряют лишь несколько раз в год, в основном по праздникам. Третьи – что они уже слишком старые и немощные, чтобы принимать посетителей. Люди смотрят на меня с жалостью и указывают на сырые улицы, заканчивающиеся тупиками. Два дня я брожу по ним, но возвращаюсь ни с чем. А потом, на третий день поездки по побережью Нисины, я приезжаю в Саваду, маленький замызганный порт, забитый прохудившимися лодками и пропахший чем-то едким. И тут мне улыбается удача.
Мой гид – долговязый мужчина по имени Такаян; я нашел его в туристическом бюро Нисины. Он стоит рядом со мной на волноломе, глядя, как полдюжины дайверов подскакивают вверх и вниз в свинцово-серых волнах. Возможно, они и есть последние живые представители одной из древнейших в мире культур фридайвинга, дошедшей до наших дней.
– Ама? – снова спрашиваю я Такаяна. Мне хочется убедиться в том, что мы действительно их нашли.
– Хай[26], – отвечает Такаян. – Да. Ама.
Я поворачиваюсь и бегу за диктофоном и камерой, которые лежат в машине. Когда через несколько минут я возвращаюсь, ама вытягивают сети с сегодняшним уловом на валуны волнолома, вываливая все пойманное в обмотанные герметизирующей лентой пенополиуретановые термоконтейнеры.
– На сегодня они закончили, – говорит Такаян. – Они ныряли все утро. Мы пришли слишком поздно.
За спиной Такаяна одна из ама, самая низкорослая в группе, стаскивает штаны гидрокостюма и стоит нагишом в нескольких метрах от меня. Когда я отхожу в сторону, чтобы ее не смущать, она хихикает и что-то говорит по-японски трем ныряльщицам, стоящим рядом. Все они смеются, а потом снимают гидрокостюмы.
В японском обществе большое значение придается запутанной системе малопонятных обычаев. Полагаю, я нарушил несколько десятков из них, когда подошел к ама без приглашения (или без подарка, или просто потому, что я мужчина). Но я преодолел тысячи километров, подчинившись порыву, который возник у меня после просмотра любительского фильма в интернете. После множества неудач я их все-таки нашел. И шансы на то, что я никогда больше не увижу ама и не поговорю с ними, были весьма высоки.
Мне очень неловко, но я подхожу к воде и жду несколько минут, пока ама переодеваются в свои тренировочные штаны и видавшие виды ветровки. Потом снова приближаюсь к ним, улыбаясь. Ама не улыбаются мне в ответ.
– Они устали, – говорит Такаян, останавливая меня. – Они сейчас не хотят говорить.
Он добавляет, что у меня будет больше шансов, если мы вернемся завтра на рассвете, перед их утренними погружениями. Мне кажется, на самом деле он имеет в виду, что ама хотят посмотреть, насколько серьезны мои намерения. Если я вернусь в такую рань, это докажет им, что мне действительно интересна их культура и я не просто любопытный турист, который хочет все быстро посмотреть.