Я сажусь в машину и сквозь грязное стекло смотрю, как ама укладывают свою экипировку и снасти в ржавые магазинные тележки и медленно бредут гуськом мимо сломанных лодок и пустых парковок Савады. А затем исчезают в белом тумане.
Возможно, ама были самой многочисленной субкультурой фридайверов в истории, но они не были первыми. Археологическим свидетельствам о погружениях человека на глубину десятки тысяч лет. Первые письменные упоминания о них относятся к середине III тысячелетия до н. э. В них говорится о погружениях в Тихом, Атлантическом и Индийском океанах.
Примерно в VII в. до н. э. Гомер писал о ныряльщиках, которые, взяв тяжелые камни, погружались глубже 30 метров, чтобы срезать губки с морского дна. В I в. до н. э. торговля между жителями средиземноморского побережья и Азии переживала бурный подъем, отчасти из-за красных кораллов, чрезвычайно популярного в китайской и индийской медицине средства. Большинство красных кораллов растет на глубине ниже 30 метров, и добыть их можно было, только ныряя на задержке дыхания. К VIII в. викинги научились подплывать к вражеским кораблям под водой и проделывать дыры в их днищах, таким образом пуская суда на дно.
В Карибском бассейне, южной части Тихого океана, Персидском заливе и Азии более трех тысяч лет процветал промысел ловцов жемчуга. Марко Поло, приплывший на Цейлон (ныне Шри-Ланка) в конце XIV в., стал свидетелем того, как местные ловцы жемчуга ныряли на сорокаметровую глубину и оставались под водой иногда до четырех минут.
В 1534 г. испанский историк Гонсало Фернандес де Овьедо, посещавший остров Маргарита в Карибском море, наблюдал, как местные жители – индейцы лукаяны – ныряли на глубину более 30 метров. Причем, согласно его записям, погружения длились по пятнадцать минут[27].
И это вовсе не были выдающиеся представители племени. Овьедо пишет, что сотни лукаянов обладали невероятным умением задерживать дыхание. Они без устали ныряли с восхода до заката всю неделю напролет.
Лукаяны отчасти вымерли от болезней, отчасти были захвачена в рабство и вывезены на другие острова ловить жемчуг. Места, в которых они жили, были заселены африканскими рабами. Они тоже освоили фридайвинг и, как свидетельствуют очевидцы, вскоре уже ныряли на тридцатиметровую глубину, задерживая дыхание на пятнадцать минут.
В 1669 г. на другом конце света, в Индонезии, сэр Филиберто Вернатти, ученый, работавший в полевых условиях и сотрудничавший с британским Королевским обществом (одной из самых уважаемых в мире научных организаций), засвидетельствовал, что местные ловцы жемчуга оставались под водой «примерно четверть часа». Похожие свидетельства поступали из Японии, с Явы и из других мест.
Длительные погружения и тогда не были легкими. Согласно тем же свидетельствам, по возвращении на поверхность у многих ныряльщиков случались тяжелые припадки, вода вперемешку с кровью текла у них из ушей, ноздрей, ртов и глаз. Они вынуждены были в течение некоторого времени приходить в себя, а потом делали глубокий вдох и ныряли снова и снова. Некоторые погружались по сорок – пятьдесят раз в день.
За несколько столетий набралось в общей сложности около десятка письменных упоминаний о ныряльщиках, оставленных разными путешественниками в разных уголках земного шара. Все они твердят об одном: ныряльщики способны погружаться на плюс-минус 30 метров и пребывать под водой до пятнадцати минут на одном вдохе. Ни единого упоминания о дыхательных трубках, особых диетах или затормаживающих метаболизм веществах, которые могли бы им помочь. Даже наоборот: большинство карибских ловцов жемчуга содержались под замком в удручающих условиях, а между погружениями курили трубки или сигареты, порой прямо в воде.
И вдруг все кончилось. Появившиеся в XX в. культивирование жемчуга и новые рыболовные технологии сделали промысел ныряльщиков неактуальным. Поразительные способности человеческого тела и наработанные людьми техники глубоководных погружений стали забываться.
Человеку вроде меня, десятки лет прожившему на берегу океана, даже в голову не приходило сознательно задержать дыхание больше чем на тридцать секунд.
Сегодняшние фридайверы вновь открывают в себе эти забытые нами способности. Но они не так уж и хороши в задержке дыхания, если, конечно, верить историческим источникам. Возможно, представители этих древних культур знали что-то такое, чего не знаем мы? Может, есть какие-то секреты погружения на задержке дыхания, которые позволят мне дольше оставаться под водой и нырять глубже? Может, мы как раз сейчас вновь открываем свои истинные подводные возможности?
Если кто-то и мог бы мне об этом рассказать, то это были ама.
На рассвете следующего дня мы с Такаяном возвращаемся в Саваду. Четыре ныряльщицы-ама сидят кружком на бетонном пятачке над волноломом. Они пьют зеленый чай и едят сушеные водоросли с йогуртом, перебрасываются шутками и порой так сильно хохочут, что крошки летят изо рта. Чуть ли не ежеминутно кто-нибудь из них закидывает голову и заливается смехом.
Эти ама – прямая противоположность сдержанным, тщательно ухоженным японским женщинам, к которым я привык. Они совершенно не похожи и на сказочных ама, которых изображают в фильмах, на старинных гравюрах и дагерротипах кануна XX в. Те ныряльщицы, что сейчас передо мной, – грубоватые и развязные, их кожа загорела и покрылась морщинами от солнца и морской воды, волосы нечесаные, одежда рваная. Короче говоря, это чрезвычайно занятная и разношерстная ватага, членам которой, судя по всему, глубоко плевать на то, что о них думаю я или кто-либо еще.
Такаян обменивается с ними несколькими словами на японском, ама кивают, и он представляет меня честной компании.
Высокой, рыжеватой и длиннолицей Йосико шестьдесят лет; она ныряет с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать. Еще две ама старше ее минимум лет на десять, ныряют с пятнадцати. Они не родственницы, но у всех трех одна и та же фамилия – Судзуки. Женщины уверяют, что ведут свое происхождение от многовековой династии ама. Еще одна ныряльщица, меньше всех ростом и курчавая, точно китайская собачка, говорит, что ей восемьдесят два. Ее зовут Фукуё Манусанке, и она начала нырять после тридцати. Фукуё самая говорливая из всех.
Используя Такаяна в качестве переводчика, я задаю Манусанке несколько вопросов. Она объясняет, что ама издревле работали женщины – и не потому, что по отношению к мужчинам их положение было подчиненным, как утверждается во многих исторических книгах. Только женщины понимают ритм моря. Манусанке показывает на рыболовецкие траулеры, выходящие из порта Савады. Эти суда с закрепленными на бортах гигантскими сетями без разбора выволакивают из моря все, что в нем есть. Многие рыбы, медузы и другие животные, попавшиеся в эти сети, ни для чего не пригодны; их трупы выбросят как мусор. Манусанке считает, что рыбаки с этих судов губят природу и разрушают естественную гармонию океана.
– Мужчина приходит в океан, чтобы пользоваться им и грабить его, – говорит она.
Когда женщина опускает в океан свои руки, гармония восстанавливается. Манусанке объясняет мне, что океан способен дать человеку все, что нужно для жизни, но только если человек собирает его дары в своем естественном виде. Нужно брать у океана столько, сколько сможешь унести, не больше. Иначе, говорит она, в конце концов ничего не останется.
Всего шестьдесят лет назад ама не использовали даже плавательные очки, опасаясь, что увидят слишком много и получат незаслуженное преимущество перед другими морскими созданиями. До 1980-х они не носили гидрокостюмы. Некоторые ама до сих пор ныряют топлес.
Когда-то в районе Нисины жили шестьдесят ама. По словам Манусанке, за последние двадцать лет их количество сократилось до двадцати пяти. Те немногие, что еще живут в Нисине, ныряют редко. Сохранявшаяся две с половиной тысячи лет традиция промысла ама вот-вот прервется. «Мы последние остались», – говорит Манусанке.
Ама просят их извинить и идут к своим обшарпанным магазинным тележкам, в которых лежат их гидрокостюмы и экипировка. Они говорят мне, что интервью окончено. Время нырять.
Я купил свою экипировку в Сан-Франциско в надежде, что буду нырять с ама и увижу их древние приемы задержки дыхания в действии. Эта перспектива явно не вызывает у ама особого восторга, но они соглашаются взять меня с собой на несколько часов. Я бегу к машине, хватаю свои вещи и возвращаюсь к Манусанке и остальным ныряльщицам, стоящим у кромки воды.
Пока ама натягивают облезлые, драные водолазные костюмы, я влезаю в свой итальянский гидрокостюм для фридайвинга, изготовленный на заказ специально для меня за четыреста долларов. Когда они протирают конденсат внутри допотопных масок листьями местного растения йогуми, я опрыскиваю свою новенькую компактную маску специальным химическим составом против запотевания. Они надевают затасканные ярко-желтые ласты для бодибординга, а я засовываю ступни в самые современные и сверхэффективные 90-сантиметровые камуфляжные ласты для фридайвинга.
Манусанке показывает пальцем на мои ласты и раскатисто хохочет. Йосико постукивает по стеклу моей маски и качает головой. Тоси Судзуки, обладательница нимба непокорных кудрявых волос, дотрагивается до моего гидрокостюма, а потом быстро отдергивает палец и трясет им, точно коснулась чего-то заразного. Я чувствую себя придурком.
А потом я начинаю понимать, почему ама не спешат делиться своим знанием об океане и опасаются раскрывать свои секреты посторонним, в особенности мужчинам. Взять хоть меня: типичный мужик, эксплуатирующий новейшие технологии, чтобы получить легкий доступ в мир, о котором он имеет лишь смутное представление. В некотором смысле я такой же, как те рыбаки на траулерах, выходящих в море у нас за спиной. Я нарушаю ту самую гармонию океана, которую ама старательно оберегают на протяжении двух с половиной тысяч лет.
Ныряльщицы ковыляют по валунам волнолома вниз и бултыхаются в воду. Они смеются, кричат друг на друга и издают скрипучи