«Идабель» минует отметку в 610 метров. Скрипы и шипенье, издаваемые корпусом, становятся более громкими и частыми. Давление снаружи уже превышает 61 атмосферу. Если в стене сейчас образуется отверстие размером с игольное ушко, струя воды прорежет мое тело как скальпель. Потом отверстие увеличится и корпус «Идабель» разрушится. Но на этой глубине смерть не будет долгой – нас раздавит в мгновение ока.
Как ни странно, ситуация меня вполне устраивает. Перед погружением я думал, что на большой глубине буду паниковать, но сейчас, под шестисотметровой толщей воды, я спокоен, почти умиротворен. От меня абсолютно ничего не зависит – я не могу выбраться отсюда, не могу предотвратить сдавливания стен субмарины. Нет смысла скулить и беспокоиться о том, что будет дальше.
Мне вспоминается один эпизод из книги Джорджа Оруэлла «Фунты лиха в Париже и Лондоне»: герой, только что потерявший работу в парижском ресторане, где он мыл посуду, и выставленный за дверь без гроша, описывает радость от того, что внезапно оказался на самом дне. «Это чувство облегчения, почти удовольствия от того, что ты потерпел полный крах. Ты так часто говорил, что дойдешь до ручки, ну вот и дошел, и ничего, выдерживаешь. И меньше тревожишься».
Уперев подбородок в ладони, прислушиваясь к постаныванию и треску стального корпуса «Идабель», я вдруг осознаю: если мы все здесь погибнем, никто не узнает, что произошло. Даже мы сами.
Своим спокойствием я отчасти обязан Стэнли. На суше он был молчаливым и недружелюбным, игнорировал мои вопросы. Казалось, мое присутствие его раздражало. Это было неудивительно – на Роатане он снискал дурную славу из-за своего ершистого характера.
Но здесь, в сотнях метрах от поверхности, Стэнли совершенно другой. Он болтает, смеется, притоптывает в такт диско и джазу, несущимся из автомобильного стереопроигрывателя, который он установил где-то у нас за спиной. Мы плывем на субмарине, которую Стэнли построил своими руками и на свои скудные средства. Мы гости в его доме, и он твердо намерен обеспечить нам приятное времяпрепровождение.
670 метров, 700 метров, потом 730 метров. Перед нами брезжит слабый свет. Я смотрю сквозь выпуклое стекло, и мне кажется, будто мы приближаемся к какой-то далекой луне. Постепенно начинают просматриваться подробности этого иноземного мира. Стэнли подходит ближе, снижает скорость и разворачивает «Идабель» так, что наш иллюминатор располагается параллельно морскому дну. Субмарина готова к приземлению. Мы с Кучаем делаем глубокий вдох. «Идабель» скрипит и трещит. И вот мы садимся на грунт на глубине 760 метров.
Теперь стальные стены стали ледяными, а температура в кабине упала до 18 ℃. Мы наклоняемся и надеваем обувь, чтобы ноги не задубели на холодном полу. За стеклом простирается лунный пейзаж: валуны, неглубокие кратеры и широкие открытые равнины; все сияет белизной, точно припорошено снегом. Но это не снег: это известковый ил, мягкий пылеобразный покров, состоящий из известковых и кремнистых остатков миллиардов микроскопических скелетов. Здесь нет ни солнца, которое могло бы их расплавить, ни ветра, который мог бы их сдуть, ни дождя, который мог бы их смыть. Ил так и остается на месте. Его слой утолщается примерно на два с половиной сантиметра каждые две тысячи лет.
Мы только что приземлились на самом древнем кладбище Земли.
Казалось бы, на такой глубине не может быть ничего живого. Однако вокруг нас жизнь так и кипит, принимая куда более странные и уродливые формы, чем я мог вообразить.
По белой глади движется красноватая угреподобная рыба длиной около 60 сантиметров. Она ковыляет на двух коротких и толстых лапах. Опознать ее не могут ни Стэнли, ни Кучай. Выглядит она как тупиковая ветвь эволюционного древа. Рыба как-то неуверенно бредет по дну, точно пьяная, и, глядя на нее, мы не можем удержаться от смеха.
Чуть дальше – другая рыба, размером с комнатную собачку. Она присела рядом с камнем. Ее кожа покрыта коричневыми пятнами, похожими на древесную кору. Каждые несколько секунд рыба открывает рот, точно старик, позевывающий на скамейке в парке. Справа от нас не спеша проплывает серая акула с длинным зубчатым спинным плавником. Она лениво описывает несколько полукругов, а потом безучастно таращится на нас сквозь стекло скошенными глазами.
Здесь, внизу, все существа кажутся недоразвитыми, неуклюжими, неповоротливыми и в какой-то степени увечными – результатами неудачных экспериментов на творческой кухне господа бога. Но это ошибочное впечатление. В мире, где нет света, внешний вид не имеет значения. Каждое из этих созданий, сколь бы неуклюжим и уродливым оно ни казалась, эволюционно приспособлено к существованию в суровых условиях, в которых большинство других животных выжить не смогли бы.
На глубине 760 метров пищи чрезвычайно мало. Поскольку солнечный свет сюда не проникает, невозможен и фотосинтез, а без фотосинтеза не могут существовать водоросли, планктон и прочие растения. Это мир плотоядных созданий, выживающих только за счет охоты на других животных.
Для работы мышц нужно больше энергии, чем могут обеспечить глубоководные существа, поэтому у большинства из них в ходе эволюции появились студенистая кожа и скелеты, наиболее эффективные в этих условиях. Движение тоже требует энергии, поэтому батипелагические животные редко и неохотно к нему прибегают. Они добывают пропитание, сидя на месте и поджидая, пока ничего не подозревающая жертва подплывет на достаточно близкое расстояние. Размножаются они так же – просто ждут, когда натолкнутся на возможного партнера. Для многих глубоководных созданий характерен гермафродитизм. Они спариваются с подвернувшимися сородичами любого пола.
Возможно, самым впечатляющим примером адаптации к глубоководным условиям является электрический скат, обитатель здешних мест. Казалось бы, он должен быть легкой добычей: у него плохое зрение, а слух и того хуже. Одни электрические скаты едва умеют плавать, у других отсутствуют зубы. Но при этом скат – один из самых грозных морских хищников.
За несколько сотен миллионов лет эволюции у этих странных дискообразных рыб (их около шестидесяти видов) появились органы, выдающие электрический разряд напряжением свыше 220 вольт, то есть примерно вдвое больше, чем в американской домашней розетке. В этом нет ничего сверхъестественного – различными формами биоэлектрической активности сопровождается почти любой акт жизнедеятельности.
Человеческой в том числе. Каждая клетка в нашем организме содержит электрический заряд. Всякий раз, когда мы смотрим на что-то, слышим звук, осязаем, ощущаем вкус или думаем, в мозге возникает целая буря электрических разрядов, переносящихся из него в различные участки тела и обратно со скоростью 120 метров в секунду.
Эти электрические сигналы перемещаются с помощью так называемых ионных каналов – молекул специальных транспортных белков. Ионные каналы могут пропускать через себя поток заряженных ионов или блокировать их перемещение.
Представьте себе, что ваши нервы – реки, а мозг – озеро, в которое эти реки впадают. Ионные каналы работают как маленькие плотины, управляющие потоками сигналов, которые поступают от мозга и в мозг. В вашем теле около 35 триллионов клеток. У каждой есть свой открывающийся и закрывающийся ионный канал, обеспечивающий вам возможность восприятия внешнего мира. Несколько миллиардов ионных каналов сработали прямо сейчас, пока вы читали это предложение[39].
Когда нерв испускает импульс, производится значительное количество энергии. По утверждению генетика из Оксфордского университета Фрэнсис Эшкрофт, напряженность электрического поля в ионном канале равна примерно 100 000 вольт на сантиметр.
Человеческое тело генерирует вчетверо больше энергии, чем нужно для получения изображения на электронно-лучевой трубке старого телевизора. Если бы все электричество, имеющееся в организме, можно было бы извлечь и преобразовать в свет, человек был бы в 60 000 раз ярче, чем сопоставимая масса Солнца. В пересчете на килограмм вы сияете ярче, чем самая яркая звезда в Солнечной системе[40].
Действие некоторых современных лекарственных препаратов основано на открывании и запирании ионных каналов. Эшкрофт посвятила этому много работ, поспособствовав, в частности, новаторскому применению сульфонилмочевины для лечения сахарного диабета у новорожденных. Сульфонилмочевина способствует перекрытию поврежденных ионных каналов, которые в открытом состоянии тормозят производство инсулина.
В китайской медицине электрическая энергия тела обозначается термином «ци», японцы называют ее «ки», а в Индии она известна как «прана». Медицинские традиции этих народов в значительной мере основываются на идее о том, что человек может регулировать концентрацию энергии в разных зонах тела и таким образом излечивать болезни или укреплять свое здоровье.
Тибетские монахи традиции Бон, практикующие йогу Туммо, умеют повышать температуру своих рук и ног на 9 градусов и высушивают влажную одежду у себя на спине, находясь на холоде. Конечно, эти способности монахов намного скромнее тех, которыми обладают электрические скаты, однако и они дают ясное представление о нашей со скатами общности.
Стэнли увеличивает обороты двигателя «Идабель», и мы перемещаемся немного глубже. Если бы мы продолжили погружаться, то в итоге опустились бы на глубину 8750 метров. Сейчас глубиномер показывает 777 метров.
Неподалеку от нас в нескольких десятках сантиметров от дна зависла группа дискотечных шаров. Стэнли говорит, что это стая кальмаров. Кальмары разукрашены ярчайшими цветами, один пестрее и ослепительнее другого. Рядом с ними расположились какие-то еще животные – как мне кажется, медузы, излучающие яркий розовый и фиолетовый свет. Ощущение такое, как будто мы затесались на какую-то подводную версию дискотеки клуба Studio 54[41