].
– Эй, посмотрите-ка на это, – говорит Стэнли, поворачивая «Идабель» влево.
Мы с Кучаем вытягиваем шеи поближе к переднему иллюминатору. Стальные стены субмарины замерзают, и капли ледяной воды падают нам на головы и стекают по шеям.
Стэнли останавливается. К нам приближается мигающий разными цветами шестидесятисантиметровый шар. Он зависает в нескольких сантиметрах от иллюминатора «Идабель». Верхушку шара окутывает мантия, состоящая из светящихся точек, причем все они мигают одна за другой в строгом порядке: сначала вспыхивают только синие, потом только красные, потом фиолетовые, потом желтые, пока не просияют все цвета спектра по очереди. Затем все цвета вспыхивают одновременно, и представление начинается сначала. Сотни маленьких огонечков расположены вокруг шара на одинаковом расстоянии друг от друга. Похоже на ночной городской пейзаж: когда огоньки красные, они напоминают задние фары автомобилей на магистрали; когда белые – свет уличных фонарей, если смотришь с самолета, пролетающего в нескольких тысячах километров над землей. Между огоньками пустота – не видно ни плоти, ни нервов, ни костей, ни тела.
– Что это за хрень такая… – произносит Кучай, широко раскрыв и рот, и глаза.
Стэнли говорит, что это самый большой гребневик, которого он когда-либо видел. Гребневики, представители типа Ctenophora, широко распространены в глубоких водах. Они передвигаются с помощью внешнего слоя ресничек, называемых по-латыни cilia, и могут достигать полутора метров в длину. Как и у медуз, у гребневиков нет ни глаз, ни ушей, ни пищеварительной системы, ни мускулов. Шар, который мы видим, на 98 % состоит из воды. Остальные 2 % – это небольшая сеть невидимых нервов и коллаген, причем все это удерживается вместе всего двумя слоями прозрачных клеток. Мозга у гребневика тоже нет, однако это не мешает ему охотиться на добычу вдвое крупнее себя, спариваться и проворно перемещаться в толще воды.
И вот оно, это существо. В полуметре от моего лица, на глубине, равной двум высотам Крайслер-билдинга, оно смотрит на нас своими несуществующими глазами, посылает нам сигналы своим несуществующим мозгом и завораживает нас своими лас-вегасовскими огнями.
Гребневик, рыба с ногами, стая сверкающих кальмаров, вертикально всплывающие рыбы – все они кажутся мне редкостными диковинками. Но самом деле это типичные представители здешней фауны. В батипелагических слоях океана и недоступных для солнечного света глубинах под ними обитает 85 % всех морских животных. Это самая обширная обитаемая зона на планете. По некоторым оценкам, океанские глубины скрывают 30 миллионов еще не известных науке видов (на суше обитает всего около 1,4 миллиона)[42].
Сидя в тесной металлической субмарине и глядя в иллюминатор на мало кем виданный мир, я ощущаю пустоту в груди. Воздух, который я вдыхаю, не может ее заполнить. Вот оно, настоящее население планеты Земля, молчаливое большинство, составляющее 71 % всего живого: желеобразное, косоглазое, неуклюжее, светящееся, мигающее, окутанное беспросветной тьмой и выдерживающее давление больше 68 атмосфер.
Лазурь океанов, которую мы видим из космоса, – всего лишь тонкий внешний слой. На самом деле наша планета не голубая, она не заполнена листьями, травой, облаками, цветом и светом.
Она черная.
– 3050метров
Каким бы чудесным ни было путешествие на субмарине Стэнли, оно лишь оттягивает неизбежное: муку обучения фридайвингу. У меня восемь недель до начала шри-ланкийской экспедиции Шнёллера. Я не смогу поехать, если не буду нырять. И я тренируюсь. Много тренируюсь.
Тренировки по фридайвингу в заливе Сан-Франциско – плохая идея. Видимость здесь никудышная, вода очень холодная, приливы смертоносные, к тому же можно наткнуться на большую белую акулу. Поэтому несколько раз в неделю я закидываю гидрокостюм и маску в рюкзак и еду на велосипеде в местный общественный бассейн, чтобы поплавать вдоль дорожек под болтающимися ногами пожилых женщин. Спасатель, который, как я впоследствии узнал, сам увлекается фридайвингом, внимательно за мной присматривает. Через несколько недель он по собственной инициативе начинает меня тренировать, как мастер Мияги[43].
Его любимое пыточное орудие – оранжевый сигнальный конус, который он переставляет вдоль края бассейна, заставляя меня задерживать дыхание на несколько секунд дольше с каждым следующим нырком. На такой тренировке прогресс измеряется не временем, проведенным под водой, а расстоянием по горизонтали. Я называю это Субаквальным Schadenfreude (злорадством): выполнять эти все более продолжительные нырки не легко, и спасатель это знает. Он посмеивается, когда я выныриваю, глядя вокруг мутным взором, жадно глотаю воздух и хлопаю онемевшими руками, чтобы восстановить кровообращение. Боль, ломота, нарушение чувствительности – визитные карточки асфиксии. Он тоже их испытывал. Как и каждый фридайвер во время тренировок.
Но мои усилия приносят свои плоды. Через месяц я удваиваю расстояние, которое могу проплыть под водой, и довожу его примерно до 46 метров.
В те дни, когда я не хожу в бассейн, я отрабатываю статическую задержку дыхания, распластавшись на коврике для йоги в своей гостиной. Занятия на суше ничуть не легче. Они служат единственной цели – помочь мне привыкнуть к накоплению в организме углекислого газа.
Мучительное желание вдохнуть, которые испытываешь при задержке дыхания, порождается не нехваткой кислорода, а накоплением CO2. Способность его переносить отличает великих фридайверов от хороших и хороших от салаг вроде меня. Фридайверы тренируются задерживать дыхание, используя специальные упражнения и сверяясь с таблицами устойчивости к CO2 и O2. По сути, это интервальные тренировки: дышишь две минуты, делаешь четыре очень глубоких вдоха, задерживаешь дыхание на две минуты; дышишь полторы минуты, делаешь четыре очень глубоких вдоха, задерживаешь дыхание на две с половиной минуты и так далее.
Задача состоит в том, чтобы увеличить время задержки дыхания, сокращая при этом интервал между задержками. Через несколько недель я добиваюсь поставленной цели: трехминутных задержек дыхания с промежутками всего в одну минуту.
Но статические тренировки имеют еще один, редко обсуждаемый эффект. Я имею в виду до костей пробирающий кайф, который находится где-то посредине между всплеском эндорфинов после интенсивных физических нагрузок и мерзким ощущением, которое возникает от употребления некачественного спиртного. Тебя накрывает теплая отстраненность. Разум уносится в блаженные дали. Ты ощущаешь, как все твое тело пронизывают электрические импульсы, – или, по крайней мере, ты достаточно одурманен, чтобы вообразить себе нечто подобное.
Я начинаю отрабатывать статическую задержку дыхания в разных углах своего дома. Шнёллер предупредил меня, что, если я этим займусь (а почти каждый тренирующийся фридайвер этим занимается), задерживать дыхание нужно сидя или лежа, причем вокруг не должно быть никаких острых предметов. Потери сознания на суше случаются ничуть не реже, чем в воде, и иногда их трудно предугадать. Ты задерживаешь дыхание, пока моешь посуду, и чувствуешь себя превосходно. А в следующий момент уже валяешься без сознания на полу кухни в луже собственной крови (именно это и случилось с одним из друзей Шнёллера). Без сознания ты пролежишь от нескольких секунд до минуты. В конце концов мозг очнется, обнаружит, что остальные части тела находятся не под водой, и даст легким команду дышать. Потеря сознания на суше безвредна, если падаешь на что-нибудь мягкое.
Через несколько недель статических тренировок я пытаюсь разнообразить какую-то скучную офисную работу серией трехминутных задержек дыхания. И не понимаю, что что-то не так, пока не обнаруживаю, что голова у меня низко опущена, одна рука болтается вдоль тела, а горячий чай залил всю клавиатуру. Похоже, я отключился всего на секунду, совершенно не почувствовав, что вот-вот потеряю сознание, – настолько плавным был переход. Я понял, что что-то стряслось, только благодаря пролитому чаю. Жуткое ощущение.
Несмотря на этот инцидент, я продолжаю тренировки вне дома.
Один из самых эффективных способов тренироваться на суше – так называемые апноэ-прогулки. Ты задерживаешь дыхание и просто идешь по мягкой (на случай потери сознания) поверхности. При неторопливой ходьбе наши мускулы используют примерно такое же количество кислорода, что и при фридайвинге. Ты начинаешь тренировку с задержки дыхания, стоя при этом неподвижно в течение около тридцати секунд, пока не ощутишь замедление сердцебиения. Потом медленно идешь по прямой, разворачиваешься, когда чувствуешь, что достиг своего «экватора», и возвращаешься на исходную позицию. По пройденному расстоянию можно приблизительно понять, на сколько ты сможешь задержать дыхание при глубоководном погружении.
Через месяц постоянных упражнений я легко могу проходить более 60 метров (по 30 метров в каждую сторону), не дыша.
Однако фридайвинг – нечто большее, что просто умение задерживать дыхание. Самая серьезная задача для меня, как и для многих других новичков, – научиться быстро и эффективно компенсировать давление в ушных пазухах – «продувать» уши. Сколько я ни старался в Гроте 40 саженей, у меня никак не получалось продуться достаточно быстро для того, чтобы достичь сколько-нибудь существенной глубины. Напрашивалось простое объяснение: я все делал неправильно.
Обычно, чтобы продуть уши, человек зажимает нос и рот и пытается сделать резкий выдох, так чтобы воздух под давлением поступил в пазухи, ведущие к ушам. Этот способ называется маневром Вальсальвы. Его использует 99 % людей, и обычно он эффективен. Однако на глубине больше примерно двенадцати метров он не работает. Чем глубже, тем сильнее и сильнее сжимается воздух в легких. В конце концов его просто оказывается слишком мало, чтобы вдувать в уши, а метод Вальсальвы становится бесполезным.