Чтобы создавать слова, предложения и в итоге смыслы, люди используют фонемы – базовые языковые единицы, например <а> или <у>. В английском языке 42 фонемы, которые люди перетасовывают в устной речи, создавая десятки тысяч слов. Мы стараемся произносить фонемы достаточно четко, для того чтобы окружающие могли нас понять, но в процессе речи их невозможно воспроизводить со стопроцентной точностью. Скорость, громкость и разборчивость речи постоянно меняются, так что одно и то же слово, произнесенное два раза подряд одним и тем же человеком, обычно звучит по-разному и всегда имеет очевидные отличия на спектрограмме. Восприятие речи у людей основано на приблизительности: если вы достаточно ясно артикулируете, другой человек, говорящий на том же языке, вас поймет; если вы «проглатываете» звуки и коверкаете произношение (подумайте о французском и азиатских языках), коммуникация нарушается.
Исследования Шнёллера подсказывают, что у кашалотов нет этой проблемы. Если щелчки действительно являются формой коммуникации, то, по его мнению, она похожа не столько на человеческую речь, сколько на передачу данных по факсу, который пересылает тональный сигнал микросекундной длительности по телефонной линии на принимающее устройство, где происходит преобразование этого сигнала в слова и изображения.
Возможно, не случайно щелчки кашалотов так похожи на звуки, сопровождающие передачу по факсу.
Человеческий язык аналоговый; язык кашалотов, возможно, цифровой[45].
– Зачем им такой большой мозг, зачем им эти идеально организованные звуковые паттерны, если не для коммуникации? – задает Шнёллер риторический вопрос. И добавляет, что отвечающих за управление речью клеток мозга у кашалотов больше, чем у людей. – Я знаю, это просто теория, но, если подумать, в противном случае все эти факты не имеют смысла.
Чтобы проиллюстрировать эту мысль, Шнёллер рассказывает о своей прошлогодней встрече со стадом кашалотов. В стаде были и взрослые, и детеныши, они щелкали, общаясь между собой. Шнёллер подплыл к ним с прикрепленной к доске для бодисерфинга камерой, а потом один из телят, посмотрев на него, взял камеру в рот. Теленка тут же окружила группа взрослых кашалотов, которые принялись осыпать его щелчками-кодами. Через несколько секунд тот отпустил камеру, попятился и уплыл следом за взрослыми, даже не смотря на них. Шнёллеру показалось, что у теленка был пристыженный вид.
– Взрослые кашалоты сказали ему не приставать ко мне, – смеется Шнёллер. – Иначе и быть не может.
Еще Шнёллеру много раз доводилось видеть, как два кашалота перещелкиваются друг с другом, будто ведут беседу. Он видел, как киты обмениваются щелчками, а потом внезапно начинают плыть в одном направлении. Он видел, как кит выразительным движением наклоняет голову, поворачиваясь лицом к другому киту, и издает последовательность щелчков, а потом наклоняет ее в другую сторону, поворачиваясь к третьему киту и издавая совершенно другую последовательность. По мнению Шнёллера, все эти кашалоты общались друг с другом.
Но ни Шнёллер, ни кто-либо другой не сможет расшифровывать язык китов в ближайшем будущем. Он слишком сложен, и для его изучения не хватает ни людей, ни ресурсов. Команда DareWin прибыла сюда только для сбора данных, которые позволят доказать, что щелчки кашалотов представляют собой коммуникативную систему. Исследователи запишут как можно больше эпизодов общения кашалотов, а потом сопоставят щелчковые коды с конкретным поведением животных.
Именно за этим и нужен странного вида аппарат, стоящий у ног Шнёллера. Это устройство называется SeaX Sense 4-D. Оно выглядит как гламурная версия камеры для подводных съемок, на которой под различными углами установлено двенадцать мини-камер и четыре гидрофона. С помощью SeaX Sense 4-D Шнёллер сможет под водой записывать звук и видео в высоком разрешении, причем сразу во всех направлениях.
Кашалоты, как и дельфины, обрабатывают звук с помощью мелона, акустической линзы, которая находится у них в верхней челюсти, на конце гигантского носа. Как и дельфины, они обладают тысячами рецепторов, обеспечивающих восприятие звука. Большое количество рецепторов (в сущности, множество ушей) позволяет киту получать чрезвычайно широкий и точный образ мира вокруг. Используя для эхолокации мелон и щелчки, кашалот может «смотреть» сразу во всех направлениях.
Шнёллер говорит, что SeaX Sense 4-D «воспроизводит то, что видит и слышит кашалот»: аппарат снимает видео в формате 360 градусов и записывает объемный звук. 3D-камера меньшего размера с двумя гидрофонами будет фиксировать то, что может видеть и слышать человек. Данные с этих двух устройств будут загружаться в разработанную специалистами DareWin компьютерную программу, которая позволяет установить, какой кашалот издавал щелчки, кому из китов он их посылал и в какое время. Если кашалот определенным образом реагирует на одну и ту же последовательность щелчков, это, вероятно, означает, что эта последовательность кодирует некую информацию. В таком случае исследователи займутся более пристальным ее анализом. Это первый шаг к составлению щелчкового словаря.
Шнёллер говорит, что это, конечно, не Розеттский камень, но с чего-то нужно начинать. Никто никогда не фиксировал взаимодействие и поведение китов с помощью столь чувствительного оборудования. Такого оборудования попросту не существовало. Шнёллер сделал его из запчастей и металлолома.
Ныряя со своими самодельными устройствами, он отснял двадцать часов видео, причем крупным планом. Это самая большая подборка материалов о социальном поведении кашалотов в мире.
На следующий день в семь утра капитаны арендованных нами «исследовательских судов» – двух обшарпанных рыбачьих баркасов с деревянными планками вместо сидений – идут с нами к берегу.
Съемочная группа и специалисты Dare-Win займут один баркас, команда Принсло – второй. Я буду переходить с одного на другой. По плану мы все вместе отплываем на несколько километров от берега, к каньону Тринкомали. Дно там обрывается вниз на глубину около 1800 метров. Добравшись туда, мы разделимся и начнем высматривать кашалотов. Если кто-то заметит кита, он сообщит об этом на другой баркас по мобильному телефону. Мы собираемся следовать за кашалотами на баркасах и ждать, пока они замедлят движение или остановятся, а затем спустимся к ним в воду. Если повезет, кашалоты согласятся с нами поплавать.
Мы собираем вещи, набиваемся в баркасы и отчаливаем к горизонту; наши утлые суденышки плывут, низко осев в воде. Проходит несколько часов. Мы дрейфуем в 30 километрах от берега; на море мертвый штиль. Кашалотов нигде нет. Я начинаю склоняться к мысли о том, что члены съемочной группы были правы: эта экспедиция бесперспективна.
– В прошлом году их здесь так много было, – говорит Принсло извиняющимся тоном.
Она завернулась в простыню, мокрую от морской воды и пота, и прислонилась к Питеру Маршаллу. Оба обмотали головы футболками, так что видны только стекла их солнечных очков.
– Не знаю, – жалуется Принсло. – Просто не знаю, что случилось.
Гислен вытирает потные ладони о светло-голубую футболку Abercrombie & Fitch. Он демонстративно вздыхает, делает глоток воды и отворачивается, чтобы дальше смотреть в открытый океан. Минута превращается в час, час – в два. Я смотрю на свои часы: датчик температуры показывает 41 ℃. Даже пальцы у меня обгорели.
Я вспоминаю слова Шнёллера о том, что, выходя в море искать дельфинов, он встречает их только в 1 % случаев и лишь в 1 % случаев от этих встреч ему удается с ними поплавать.
Тогда я подумал, что он преувеличивает, но теперь опасаюсь, что на самом деле вероятность встретить кашалотов гораздо меньше. За последние четырнадцать месяцев я обнаружил, что глубоководные исследования – это не столько погружение в тайны океана, сколько фильмы с Томом Крузом в самолетах, чистка зубов в туалетах при бензозаправках, ночевки в клоповниках, диарея, ошметки облезающей кожи, которые вы снимаете с обгоревших плеч, споры, черствые круассаны на обед и ужин, объяснения с любимыми по поводу того, что вы еще не скоро окажетесь дома, и сидение в маленьких суденышках над глубоководными впадинами у черта на куличках, где вы записываете мысли вроде этих во влажный блокнот.
Проходит еще один час. Кашалотов по-прежнему не видно. Мы сидим, смотрим, потеем и ждем…
Идея организовать мирную встречу с китами, несомненно, содержит в себе некоторую иронию, учитывая то, как люди веками вели себя по отношению к этим животным.
В 1712 г. американские китобои под командованием Кристофера Хасси охотились на гренландских китов у южного берега острова Нантакет. Внезапный шторм отнес их судно на много десятков километров к югу, далеко от берега, в пустынные и глубокие воды посреди Атлантического океана. Команда пыталась восстановить управление кораблем и готовила мачту, чтобы идти галсами к берегу, как вдруг они увидели столбы пара, вырывающиеся из воды под странным углом. Потом раздались тяжелые, натужные выдохи. Оказалось, что корабль заплыл в стадо китов. Хасси приказал своим людям достать копья и гарпуны и убить кита, который был ближе всех к кораблю. Так они и сделали. Потом привязали тушу к борту, поставили паруса и поплыли обратно в Нантакет.
Когда тушу выгрузили на берег, оказалось, что это был не гренландский кит[46]. Китобои ожидали увидеть у животного во рту китовый ус, который гренландские киты используют для отсеивания криля и мелкой рыбы. У убитого кита были огромные зубы и всего одна ноздря на темени. Кости его плавников до жути напоминали человеческую руку. Когда китобои разрубили голову кита, оттуда вытекла сотня галлонов густой маслянистой жидкости соломенного цвета. Они решили (ошибочно), что это китовая сперма и что это странное создание носит «семя» в своей огромной голове. Хасси назвал жидкость спермацетом (от греческого sperma – «семя» и латинского