Чем глубже я опускаюсь, тем легче подтягиваться. Я могу ослабить хватку и теперь подтягиваюсь по веревке с помощью указательного и большого пальцев каждой руки. Через несколько мгновений я полностью отпускаю веревку. Я не гребу и не подтягиваюсь, но продолжаю нестись вниз. Я достиг гидроневесомости. Портал открыт. Я вытягиваю руки по бокам в позе парашютиста и готовлюсь к падению в глубину.
Сначала сжимается жилет моего гидрокостюма. Возникает ощущение, что грудь завернута в усадочную пленку. Легкие поднимаются к горлу, а желудок слегка втягивается внутрь. Это результат давления толщи океана, которое воздействует на мое тело снаружи; внутри меня оно тоже работает, заставляя тело всасываться внутрь себя самого, точно в черную дыру.
Огромный глоток воздуха, сделанный на поверхности, пропал. Я не выдыхал, я все время удерживал воздух в себе. Но теперь он сжался до половины начального объема, и этого достаточно, чтобы тянуть внутрь мягкие ткани легких и горла. Казалось бы, это должно быть неприятно, однако это не так. Чувство неожиданно согревающее, будто кто-то накинул на меня одеяло. Так ощущается сужение периферических сосудов, при котором насыщенная кислородом кровь перетекает от моих рук и ног к внутренним органам.
Во мне только что сработал главный рубильник.
Несколько месяцев назад, в Греции, я спросил одну ныряльщицу, что ощущает человек при погружении на большую глубину, когда на тело воздействует давление в несколько атмосфер. Ее ответ показался мне тогда весьма сомнительным: она сказала, что чувство такое, будто океан тебя обнимает. Но именно это я и испытываю – крепкие объятия величайшей массы на планете.
Я опускаюсь все ниже. Ощущаю увеличивающееся давление в ушах, что довольно болезненно. Зажимаю нос и пытаюсь продуться, но у меня не получается – объем воздуха в моих ушных пазухах уменьшился вдвое, как и все мое тело. Мне кажется, что мои легкие совершенно пусты, но по опыту тренировок с Тедом Харти я знаю, что это иллюзия. Для работы организма воздуха еще достаточно.
Я отпустил веревку, но не отплыл от нее. Теперь я снова хватаюсь за веревку левой рукой, прекращая спуск, а затем поднимаюсь на метр-другой, чтобы воздух в пазухах снова расширился и боль в ушах уменьшилась. Я зажимаю нос и проталкиваю еще одну порцию воздуха из легких в носоглотку, а потом гоняю его между носом и ушами. Уши открываются с явственным писком, переходящим в легкий хлопок. Я отпускаю веревку, работаю ластами, чтобы снова начать погружаться, и опускаюсь ниже.
Я миную утяжелитель на конце веревки – вдоль него проплывает все мое вытянутое тело: грудь, ноги, потом ласты. Я погружаюсь примерно с той же скоростью, с какой падает на землю перышко. Передо мной больше нет веревки. Со всех сторон меня окружает бесконечный неоново-голубой свет.
Часть меня хочет продолжать погружение, продолжать исследовать этот чуждый мир. Я не чувствую ни приближения конвульсий, ни желания вдохнуть, ни холода, ни даже сильного ощущения пребывания под водой. Но я знаю, что именно это непреодолимое желание разрушает жизнь фридайверов-спортсменов, шепча: «Погружайся еще глубже». А я прибыл сюда не за тем.
Я поджимаю колени, сворачиваясь клубком, и отталкиваюсь правым ластом, чтобы сделать замедленный кувырок. Мир переворачивается вверх ногами, и у меня снова начинается головокружение, которое я испытывал на поверхности.
Теперь ощущение такое, будто я не плаваю у конца веревки, а зависаю в небесах, готовясь упасть на землю. Я поднимаюсь примерно на метр, хватаюсь правой рукой за утяжелитель и зависаю на несколько мгновений.
Первые подтягивания требуют усилий, ведь на меня давит девять тонн воды. Несколько сильных, энергичных гребков – и вот я уже снова в зоне нулевой гравитации. Подтягиваться здесь куда легче. Воздух, исчезнувший из моих легких и головы, теперь чудесным образом возвращается. Чувство такое, будто мою грудную клетку накачивают насосом. При подъеме нет нужды выравнивать давление – расширяющийся воздух делает это автоматически, так что я могу всплывать с такой скоростью, с какой пожелаю. Мое тело, как и тела всех других людей и большинства млекопитающих, адаптировано к процессу кислородного и азотного газообмена, происходящего при глубоководных погружениях и инициирующего срабатывание главного рубильника.
Теперь я подтягиваюсь по веревке обеими руками и работаю ластами энергичнее. Та же незримая рука, что тянула меня на глубину, теперь поднимает меня на поверхность. Я всплываю вдвое быстрее, чем погружался. Я достиг зоны положительной гравитации.
Приближаясь к верхнему концу веревки, я запрокидываю голову и вижу сияние водной поверхности, отражающей свет. Нудл и днище баркаса теперь меньше чем в шести метрах надо мной. Воздух в моих легких расширяется еще на треть. Такое чувство, будто живое существо рвется наружу. Я открываю рот, расслабляю надгортанник, и облако пузырей и пара вырывается у меня изо рта. Через несколько секунд моя голова оказывается на поверхности. Я выплевываю воду, дышу и моргаю от солнечного света, яркого, как фотовспышка.
У меня нет ощущения, что горит лицо, нет дрожи в желудке, нет боли в ушах, пульсирующей головной боли или наркотического кайфа. Никаких неприятных ощущений нет вообще.
В паре метров от меня Маршалл и Принсло. Я понимаю, что Ханли внимательно следила за моим погружением. Но она ничего не говорит – не поздравляет меня и не спрашивает, на какую глубину я нырнул. Она даже не говорит о том, что присматривала за мной. Здесь нет ни тщеславной похвальбы, ни судьи, на которого нужно произвести впечатление. Здесь никто ни с кем не соревнуется.
Не проронив ни слова, все мы вдыхаем, переворачиваемся, а потом снова дружно падаем в глубину.
– 8750метров
Чтобы превратиться в ил, требуется много времени. Вначале нужно умереть и быть съеденным, потом выделиться в виде экскрементов, потом кто-то другой должен съесть эти экскременты, потом еще кто-то должен съесть того, кто съел экскременты, и так далее. Этот цикл будет повторяться до тех пор, пока от вас не останется лишь несколько миллионов молекул, рассеянных по мировому океану точно созвездия по небу. И даже тогда придется подождать еще несколько тысяч лет, прежде чем вы станете илом.
В какой-то момент одна из ваших частичек выйдет из пищевого цикла, и ее затянет в на глубину. Там вы будете окружены фитопланктоном, который разложит вас на еще более мелкие частицы. Когда через несколько дней планктон умрет, последняя малюсенькая часть того, что от вас осталось – какая-то группа молекул, – отправится дрейфовать по океану внутри микроскопических скелетов, которые нескончаемым детритовым снегопадом будут падать все глубже.
Большинство этих частиц будут переработаны к тому моменту, когда достигнут глубины 3 километров. Лишь малая доля процента попадает на дно океанских впадин, ниже 6 километров, в ультраабиссальную зону – пучину столь темную и зловещую, что ученые назвали ее «гадаль» (от греческого «Гадес», то есть ад).
И вот тут начинается самое трудное. Чтобы стать илом, эти последние крошечные частицы вашего организма должны неподвижно лежать на дне моря и отвердевать в течение сотен, тысяч и даже миллионов лет.
Известковый ил, состоящий из микроскопических скелетов, выстилает более половины океанического дна. Миллиарды лет назад, когда нашу планету покрывала вода, слои ила стали тем, что сейчас является сушей. Взгляните вокруг, и вы увидите его остатки повсюду.
Для строительства пирамид Гизы использовался известняк – осадочная порода, образовавшаяся из ила. Здание парламента в Лондоне и Эмпайр-стейт-билдинг тоже выстроены из известняка. Не обошелся без ила и бетонный тротуар перед вашим домом. Возможно, сегодня утром вы чистили илом зубы (в состав зубной пасты входит карбонат кальция, также известковое соединение). Кремний в компьютерных чипах, встроенных в электронную книгу, которую, возможно, вы сейчас читаете, образовался из микроскопических скелетов, осевших на дно океана миллионы лет назад. Наш мир построен на крошечных костях.
Дуг Бартлетт, долговязый мужчина в круглых очках и с добрым взглядом, знает об известковом иле все. Сейчас он показывает мне это вещество в пробе морской воды, заключенной в герметичный цилиндр из нержавеющий стали. Бартлетт занимается генетикой морских микроорганизмов в Институте океанографии Скриппса в Ла-Хойе, в Калифорнии, и изучает ил уже двадцать пять лет. Десять из них он собирает образцы.
Мы стоим в холодильной камере в нескольких шагах по коридору от кабинета Бартлетта. В ней хранятся десятки контейнеров с пробами воды из самых глубоких слоев океана. Внутри этих контейнеров находятся фитопланктон и микробы, которые однажды станут илом. В каждом контейнере поддерживается то давление, при котором была собрана глубинная проба; в некоторых из них оно составляет 1020 атмосфер. Это позволяет Бартлетту и его коллегам изучать микроорганизмы в их исходном состоянии и в естественной среде, а также выращивать культуры некоторых микробов, получая этакий глубоководный йогурт.
– Мы как астрономы, которые смотрят в небо на миллионы звезд, – говорит Бартлетт. – Только вместо телескопов у нас микроскопы, и мы наблюдаем миллиарды форм микробной жизни.
Он рассказывает мне, что микробы – самая многочисленная и разнообразная часть живого, а в глубоких слоях океана встречается большее разнообразие микробов, чем в любом другом уголке нашей планеты. Изучая глубоководные микроорганизмы, Бартлетт и его команда надеются выяснить, как миллиарды лет назад могла сформироваться Земля, где на нашей планете впервые возникла жизнь и, возможно, в каком направлении однажды начнут развиваться все живые существа.
Это трудные вопросы, осложняемые местонахождением ответов – их нужно искать на глубине 6–11 километров, в ультраабиссальной зоне океана, самой глубокой его части. Именно там Бартлетт отбирает наиболее ценные пробы. Добраться туда могут только беспилотные роботы, так называемые лендеры (донные глубоководные станции), которые опускаются на дно и собирают пробы, закачивая воду в герметичные камеры – иногда вместе с доселе невиданными существами. Опустить лендер на глубину сравнительно легко. Вы просто бросаете его в воду, и гравитация делает все остальное. А вот извлечь его оттуда – совсем другое дело. В отличие от ТНПА, батисфер и других глубоководных исследовательских аппаратов, лендеры не прикрепляются тросами к судам и не имеют двигателей. Они оснащаются только почти примитивной балластной системой.