Каким-то образом он умудрился всплыть на поверхность, не потеряв сознания. Он сделал знак ОК и попытался завершить выполнение поверхностного протокола словами «Со мной все ОК». Но так и не произнес этих слов. Меволи потерял сознание. Медики вытащили его бесчувственное тело на платформу и начали экстренные реанимационные процедуры.
Изо рта дайвера лилась кровь. Пульс был неровный. Через пятнадцать минут пульс пропал. Медики разрезали гидрокостюм Меволи и начали непрямой массаж сердца. Потом сделали ему укол адреналина. Попытки реанимировать спортсмена продолжались почти полтора часа. Затем его отвезли в ближайшую больницу, где из легких дайвера выкачали литр жидкости. Вскоре Меволи умер.
Это была первая смерть за двадцать один год санкционированных AIDA соревнований по фридайвингу. Бюйль испытывал печаль и гнев одновременно.
После этого несчастного случая Бюйль выложил на своем сайте Nektos.net открытое письмо. В нем говорилось о том, что современные ныряльщики забыли, в чем состоит суть фридайвинга, и потеряли связь с океаном и самими собой.
Бюйль писал, что сам он тренировался в течение десяти лет, прежде чем рискнул погрузиться на те глубины, на которые Меволи стал нырять всего через полтора года занятий фридайвингом. Фридайверы, по его мнению, стали игнорировать «адаптационную фазу, которую необходимо пройти, если собираешься заниматься глубоководными погружениями». Они систематически стали подвергать себя огромному риску. «В какой-то момент я начал опасаться, что может произойти трагедия», – писал Бюйль. Он считал, что участники соревнований часто «сами искали себе неприятностей».
Известие о гибели Николаса Меволи попало в заголовки СМИ по всему миру. Через три дня после того, как я получил электронное письмо от Бюйля, телеканал «Аль-Джазира» попросил меня прокомментировать эту трагедию. На следующий день я выступал в «Программе выходного дня» на Национальном общественном радио (NPR). За два года, прошедших с момента моего первого знакомства с фридайвингом, я каким-то образом сделался авторитетом в этой сфере. Это было лестно, хотя казалось мне довольно абсурдным. Я всего два раза был на соревнованиях по фридайвингу. Впрочем, это на два раза больше, чем почти любой другой журналист. Безусловно, я увидел достаточно, чтобы у меня сложилось определенное мнение.
Я сказал NPR, «Аль-Джазире» и другим представителям прессы, родителям, друзьям и фридайверам-любителям, которые писали и звонили мне в ту неделю, именно то, что пытался выразить в этой книге: спортивный фридайвинг радикально отличается от того фридайвинга, который я исследовал и которому учился.
Большинство фридайверов-спортсменов слепы, глухи и бесчувственны к окружающему их океану. Они идут против себя, игнорируют пределы своих возможностей и нещадно эксплуатируют амфибийные рефлексы. И делают все это из тщеславия. Иногда у них получается достичь заявленной глубины, иногда нет. А иногда они поднимаются на поверхность без сознания или парализованными, а то и вовсе не поднимаются.
Фридайвинг, которому я учился у Принсло, Бюйля, Шнёллера, Газзо и ама, совсем другой. Его суть в установлении контакта с подводным миром, созерцании того, что окружает человека под водой, сосредоточенности на своих чувствах и инстинктах, понимании собственных возможностей и умении отдаваться океану, никогда не заставляя себя продвигаться куда бы то ни было по какой бы то ни было внешней причине. Для Принсло и Бюйля, Шнёллера и Газзо, для ама и для меня фридайвинг – это духовная практика, возможность использовать человеческое тело как средство доступа к чудесам, таящимся в морских глубинах.
Кроме того, фридайвинг стал способом изучения океана. Погружаясь на глубину, мои учителя опровергли многие устоявшиеся взгляды на морских обитателей: кашалоты не хотят нас пожрать, дельфины пытаются с нами разговаривать, акулы могут быть кроткими и игривыми, если коммуницировать с ними на их условиях. Исследования Бюйля, Шнёллера и Газзо стали возможными благодаря фридайвингу, и, я уверен, когда-нибудь их выводы окажут существенное воздействие на наши суждения о жизни на Земле и месте человека в этой жизни.
Когда же и что именно мы узнаем точно? Исторический опыт подсказывает, что для доказательства или опровержения гипотезы Шнёллера о коммуникации дельфинов и китообразных потребуются годы, а может, даже десятки лет. Так всегда бывает с крупными революционными открытиями.
Лишь в 1980-е гг., через двадцать лет после экспериментов Фридриха Меркеля с зарянками, ученые доказали существование магниторецепции. Гюнтер Вэхтерсхойзер десять лет упорно трудился в безвестности, пока его теория мира сульфидов железа не была проверена экспериментально и не заслужила научное признание и поддержку.
Я понимаю, что идея поговорить с дельфином или обменяться трехмерными изображениями с кашалотом кажется безумной. Она, бесспорно, сначала казалась безумной и мне. До сих пор, когда я рассказываю об этом непосвященному человеку, мне хочется достать свои заметки, чтобы как следует вооружиться фактами.
Однако реальность такова, что у нас нет времени сомневаться в Шнёллере и других людях, занимающихся исследованиями глубин. Океан меняется. Уровень моря поднимается. Кораллы вымирают и, возможно, исчезнут через пятьдесят лет. Морям угрожают разливы нефти, мусор, шумовое загрязнение, ядерные отходы. Исчезают киты, дельфины и такие виды живых существ, о которых мы еще даже не знаем. Каждый год в океанах нашей планеты убивают сто миллионов акул. Они могут вымереть раньше, чем у нас появится возможность их изучить.
Но что бы человек ни узнал об океане, это, несомненно, приведет его назад, к самому себе.
За последние два года я понял, что мы все еще не знаем, кто мы такие на самом деле. И теперь правда постоянно звенит у меня в ушах, точно колокол.
Впервые я услышал его – и очень отчетливо – на Шри-Ланке.
Это был последний день нашего совместного пребывания на видавшем виды баркасе. Шнёллер и Принсло цапались с самого рассвета, температура подскочила до 43 ℃, и всюду чувствовались признаки вежливого бунта. Мы плыли по глубоководью каньона Тринкомали, решив высматривать китов до полудня. Полдень наступил и прошел. Никаких китов. Земли тоже не видно. Ничего, кроме мертвого штиля по всем направлениям и солнца.
Я предложил поплавать. Пусть камеры, маршруты, стратегии, планы и разговоры останутся на борту. На этот раз мы поныряем вместе без всякой цели – просто ради удовольствия. Все согласились. Мы надели экипировку и один за одним начали прыгать в воду.
Через несколько мгновений мои товарищи скрылись из виду – они прошли сквозь портал и устремились в глубину.
Я сделал вдох, зажал нос, перевернулся и нырнул вслед за ними. Вначале я увидел Ги Газзо. Он парил в невесомости, заложив руки с переплетенными пальцами за голову, точно дремал на воображаемом шезлонге. Рядом с ним во весь рост вытянулся Шнёллер, лениво выделывающий горизонтальные круги, как брошенная булава. Под ними, на глубине в несколько этажей, Принсло и ее парень, Маршалл, описывали друг вокруг друга двойные спирали. А потом все они почти растаяли в сумраке.
«Кто же мы?» – подумал я в тот момент. И всякий раз, задерживая дыхание, я продолжаю задавать себе этот вопрос.
Благодарности
Два года назад я, свесив ноги с носа яхты, маниакально строчил в блокноте заметки, пытаясь передать напряжение, воодушевление, ужас и глубину соревновательного фридайвинга. К концу первого дня соревнований у меня было лишь несколько имен, цитат и показателей. Одни факты. Фридайвинг начисто лишил меня дара речи и, соответственно, возможности писать.
В тот вечер Алекс Херд, мой редактор в журнале Outside, позвонил, чтобы узнать, как идут дела. Помнится, я начал мямлить что-то в духе «фридайвинг – это как находиться в космосе, но только в воде, это как летать, но только ты ныряешь. Это самый… худший… лучший… кровавый». Должно быть, когда Алекс повесил трубку, он был озадачен сильнее, чем до звонка. Но в течение нескольких следующих недель он неустанно помогал мне подыскивать нужные слова. Получившаяся в результате статья вышла в 2012 г. в мартовском выпуске журнала, посвященном приключениям. Она стала началом этой книги. Я очень благодарен Алексу и журналу Outside за то, что они отправили меня в зарубежную командировку – освещать спортивное мероприятие, о котором я ничего не знал.
Полевые исследования – трудное дело. Полевые исследования в море еще труднее. Полевые исследования, которые проводятся на расстоянии километров от берега развивающейся страны, в утлом суденышке, с группой ограниченных в средствах исследователей-умельцев, использующих сделанное на коленке оборудование для изучения крупнейших морских хищников, зачастую граничат с самоубийством. То, что никто серьезно не пострадал во время написания этой книги, является свидетельством первоклассных импровизационных способностей людей, с которыми мне посчастливилось взаимодействовать в последние полтора года. А может, просто повезло.
Спасибо вам, Фабрис Шнёллер, Ханли Принсло и Фред Бюйль, за то, что вы впустили меня в свой водный мир. Спасибо, что вы говорили, что «дельфины обычно дружелюбные, но иногда пытаются тебя изнасиловать», а затем кричали, чтобы я лез в воду, где плавали… дельфины. Спасибо вам за то, что соврали, сказав мне, что в прибрежных водах, где мы только что ныряли, не было акул. Спасибо вам за то, что брали меня за руку и тащили вниз, где зубатые киты заставляли вибрировать мои кости. Спасибо вам за то, что передразнивали мой французский не чаще трех раз в день. Без ваших настойчивых понуканий я вряд ли когда-нибудь оказался бы под водой.
Хотя я всегда жил у океана, у меня не было практически никакого представления о том, что происходит в его темных глубинах. Блестящие океанологи, доброжелательные и терпеливые, помогли осветить мой путь. Они отвечали на мои электронные письма, перезванивали, часами объясняли мне элементарные вещи. И делали это бескорыстно, не получая взамен ничего, кроме банальных словесных благодарностей вроде «Вы действительно мне очень помогли», «Ух ты! Отлично!», «Это правда круто». Я имею в виду Стэна Кучая из Университета Южного Миссисипи, Сола Россера из Advanced Diving Systems, Алана Джеймисона из Абердинского университета, Фабьена Дефура из Парижского университета, Роберта Вриенхока из Научно-исследовательского института при Океанариуме залива Монтерей, Барта Шеперда из Калифорнийской академии наук, Джона Бивана из Submex, а также Дугласа Бартлетта и Пола Понганиса из Института океанографии Скриппса. И башковитого и крутого Кима Маккоя из Ocean Sensors, который много раз делился со мной своей толстой картотекой и накопленными за десятки лет знаниями об океане (просто купите Киму эспрессо в каком-нибудь кафе в центре Ла-Хойи, и он в два счета расскажет вам все, что вы хотите узнать).