Дребезжащий протянул паспорт обратно.
– Я, конечно, понимаю, что это ничего не гарантирует, но для порядка лучше, чтобы мы приехали к нему сами. Только вы и я.
– Я… – Пименов даже слегка растерялся. – Я, в общем-то, один… А кто вы?
«Мерседес» плавно тронулся с места и нырнул в один из небольших переулков.
– Я? – переспросил Дребезжащий. – Я друг Бориса Яковлевича. Старый друг. Я обеспечиваю, хм-хм…
– Что обеспечиваете?
– Безопасность и прозрачность сделок…
– Мне, в принципе, пока только информация нужна…
– Я знаю, – коротко отозвался Дребезжащий. – Мы получили рекомендации.
Рекомендации Пименову давал Хомяк – новороссийский антиквар, барыга, не брезговавший ничем, даже ворованным, и скупавший добычу у опасных, как кобры «черных археологов». Толстомордый, приземистый и шустрый, как животное, название которого и было его фамилией. Не прозвищем, а именно фамилией. При такой фамилии ему-то и прозвище было ни к чему, да и имя тоже. Все так его и звали – Хомяк.
Именно ему Пименов продал первый десяток монет из золотого клада «Ноты». Именно он организовал сбыт остальной части сокровища, нажившись с двух сторон: и со стороны Губатого, и со стороны покупателя. Именно он посоветовал, крутя непонятную пирамидку с иероглифами на ней в толстых, как сардельки, пальцах, приехать сюда.
– Есть несколько человек, Пима, – сказал он. – Только несколько человек на весь Союз, которые реально волокут в этих прибамбасах. Я не волоку. Как на меня, – он посмотрел на пирамидку через лупу, – так это полная херня. Но тебе повезло. Одного из этих умников я знаю. Только надо будет в Питер слетать? Ты как?
– Нормально, – отозвался Губатый. – Слетаем.
– Боря – приятный человек, – сообщил Хомяк доверительно. – Только малость, ну… Как бы тебе сказать правильнее?.. Не в себе!
– Не понял? – удивился Пименов.
Хомяк рассмеялся и положил пирамидку в деревянный футляр.
– Он у нас Юлиана Семенова перечитал. Ему везде враги мерещатся. Ну, знаешь, все эти охраны, боди, прости меня, Господи, гарды всякие. Заговоры против него и его драгоценной дочери. Но по Китаю – круче его нет. Он, вообще-то, профессор, без пяти минут академик был… В прошлой жизни!
– Ну, прямо так и без пяти минут! – не поверил Пименов.
– Ну, без десяти… Все равно, Пима, тебе надо столичным спецам её показать, раз уж ты решил добиться полной ясности в этом вопросе. А Борис Яковлевич у нас интеллигент! Настоящий! Он и сидел за, – тут Хомяк мечтательно завел глаза к потолку, – воровство музейных экспонатов, правда, недолго, потому, что не все доказали. А судя по тому, как он сейчас живет, нашли и доказали далеко не все. Ну, что это я тебя гружу!? Сам увидишь – он тебе понравится!
Человек сидевший в нише, за низким столиком, Губатому действительно понравился. Аккуратный, седой, как лунь, с длинными волосами, взятыми в косичку, он не сидел – восседал, скрестив кисти длиннопалых рук на рукоятке трости и внимательно смотрел на вошедших. Глаза у него были посажены глубоко, и тень, заполнявшая просторную нишу, делала их почти неразличимыми. И голос у него был соответствующий – густой, низкий слегка дребезжащий на басах, как у Криса Нормана. Ну, ни дать ни взять, отставной рокер, переквалифицировавшийся в бизнесмена.
– Простите, Алексей Александрович, – сказал он, – что руки не подаю, странность у меня такая. Не люблю физического контакта, уж извините великодушно. Но это не значит, что я не рад нашей встрече. Присаживайтесь.
Пименов сел.
Неподалеку работал декоративный фонтан. Журчал едва слышно ручеек воды, изливающийся из разбитого кувшина, над которым склонилась мраморная женская фигурка. В ресторане было тепло и воздух, как ни странно, пах растениями, которые произрастали здесь в изобилии, в разнообразных кадках и горшках. Впечатление того, что они встретились в саду, было настолько реальным, что Губатый невольно поискал глазами птичек, порхающих среди ветвей. Но птичек не было.
– Мне тоже здесь нравится, – произнес Борис Яковлевич, не сводя с Губатого внимательного взгляда. – Особенно, когда приходит осень. Я и делал интерьер согласно собственным вкусам. Ну, молодой человек, показывайте, что у вас? Не стесняйтесь, мы тут одни. Это моя ресторация и в это время нас здесь никто не побеспокоит.
– Да, в принципе, никаких особых секретов у меня нет, – Пименов запустил руку во внутренний карман пиджака и извлек на свет замшевый мешочек с затянутой плетеным шнуром горловиной.
– Да? – удивился антиквар и еле заметно улыбнулся одними уголками губ. – Я бы на вашем месте, Алексей Александрович, так уверенно бы не говорил. Спорное, знаете ли, утверждение. Я, например, не поручился бы за то, что у вас нет секретов. Мне люди без секретов встречались крайне редко. Специфика такая у моего бизнеса наблюдается.
Пименов положил мешочек на стол, стоящий между ними и убрал руку, и только после этого Борис Яковлевич протянул свою.
Пирамидка, покрытая причудливыми штрихами иероглифов, была тусклой, словно до сих пор хранила на своих металлических боках сырость морских глубин.
– Хм… – произнес антиквар задумчиво. – Прелюбопытная вещица. А можно ли полюбопытствовать – где сия штучка найдена? Откуда она у вас?
– Полюбопытствовать можно… – сказал Губатый, глядя в лицо Борису Яковлевичу. – А вот ответом – мне придется вас разочаровать.
– Что? Совсем? – спросил антиквар, поднимая на Пименова насмешливый взгляд.
– Пока – да.
– А… Это вы в ответ на мои сентенции о секретах, – протянул старик с уважением в голосе. – Понимаю. То есть, скажете ли вы мне что-нибудь или нет, зависит от того, что скажу я вам?
Пименов кивнул.
– Ну, хорошо, – согласился антиквар. – Договорились. Баш на баш, как говорят в определенных, не очень любимых мной кругах.
Он достал из кармана глазную лупу и ловко вставил черный цилиндр в глазницу и прихватил его седой бровью.
– Посмотрим, посмотрим…
Пальцы у него были, как у музыканта или хирурга – длинные, холеные, с коротко обрезанными ногтями, скорее всего старик делал маникюр как минимум раз в неделю. Губатый невольно спрятал свои обветренные руки под скатерть. Переломы на пальцах срослись, но он все еще с трудом их сгибал, и отметины шрамов резко выделялись на загорелой коже.
– Вы чем-то ее обрабатывали? – спросил Борис Яковлевич, не поднимая склоненной головы. – Я имею ввиду керосин, или WD?
– Нет.
– Это хорошо.
Он распрямил спину, щелкнул пальцами и неизвестно откуда у столика материализовался давешний сопровождающий Губатого, с подносом, на котором стояла фотографическая кювета с какой-то жидкостью.
Пименов с интересом наблюдал за тем, как антиквар обрабатывает плоские бока пирамидки специальным тампоном, протирает металл ветошью. Потом старик омыл ладони в чаше с водой и воспользовался влажными салфетками с легким цветочным запахом, перед тем, как снова взять пирамидку в руки.
– Ну-с, – сказал он, – попробуем…
От нажатия на донышко и на одну из граней что-то громко щелкнуло, но с самой пирамидкой ничего не произошло. Во всяком случае, вначале. Борис Яковлевич сделал странное движение ладонями, одна пошла вверх, другая вниз, словно сдвигая одну часть пирамидки относительно другой по вертикальной оси, и Губатому показалось, что перед ним на столе раскрылся веер. Антиквар и открывал пирамидку, как открывают веер, или даже, скорее, как шулер раскрывает колоду карт – плавным, отработанным движением. Раздававшееся при этом легкое металлическое пощелкивание перекрывало журчание воды в фонтанчике, и Губатого от этого звука невольно бросило в дрожь. Он почувствовал на своем лице легкое дуновение, словно кто-то невидимый выдохнул рядом, и в этом дыхании был нездешний цветочный аромат (странный аромат, смесь приятного теплого запаха с тяжелым мясным духом) и влажное прикосновение чужого, соленого бриза. Пименов знал – Черное море так не пахнет. Но пахло морем – тут он ошибиться не мог.
Пирамидка развернулась на 360 градусов, в последний раз щелкнула – все ее части стали на свои места: скользнули в пазы крошечные зацепы и места соединений превратились в невидимые тонкие линии – перед Пименовым и антикваром лежал металлический круг с травленым на нем рисунком. В причудливой пляске кривых легко угадывались очертания островов с извилистой береговой линией. От края окружности к ее центру, словно «льющиеся» строчки из фильма «Матрица», бежали иероглифы.
– Что и требовалось доказать, – сказал Борис Яковлевич негромко. – Любуйтесь, Алексей Александрович. Любуйтесь. Не так часто встречается, на самом деле…
– Что это? – спросил удивленный Губатый рассматривая бывшую пирамидку с пристальным вниманием. – Никогда такого не видел…
– Как и я, – согласился антиквар и достал из внутреннего кармана массивный серебряный портсигар. – Хотя слышал, скрывать не буду. Так что, Алексей Александрович? Меняться будем? Или так разойдемся?
– Это я нашел её, – проговорил Пименов, не сводя глаз с переплетения тонких линий змеящихся по тонким бронзовым пластинам. – Совсем недавно. В конце лета.
– В Китае? – поинтересовался Борис Яковлевич и открыл портсигар. Тот был заполнен тонкими черными сигариллами, и к запахам цветов и растений, наполнявших зал, добавился резкий аромат крепкого табака.
Губатый покачал головой.
– Нет. В Черном море. Под Новороссийском.
– Еще интересней…
Зажигалка у старика была золотой – изящной, небольшой, но при этом тяжелой. Взметнулся вверх огонек, и над столом потянулась голубовато-серая струйка плотного дыма.
– Что это? – повторил Пименов.
– Это? Это – тинграм. Китайская головоломка. Только нестандартная, так как по идее тинграм не должен включать в себя круги. Только фигуры с углами. Семь фигурок вырезанных из одного квадрата. Этакий паззл. Вы ведь знаете что такое паззл, молодой человек?
Губатый кивнул. От запаха сигарилл антиквара ему до чертиков захотелось курить.