Затем в поле зрения фон Хартманна появилось новое лицо. Доктор Харуми, вспомнил Ярослав и эта мысль как якорь из воды, потянула за собой цепочку ассоциаций.
— Спирт!
— Что? — докторша отшатнулась от фрегат-капитана — насколько это было вообще возможно на нескольких саженях, заполненных людьми и механизмами.
— У вас есть спирт! — Ярослав не спрашивал, а утверждал. — Тащите сюда, живо! И её разденьте! — последнее относилось к Герде, которая под грудой одеял не просто дрожала, а уже явственно начала синеть.
— Командир, что вы намерены… — начала возмущённую фразу зажатая между перископом и тройкой циферблатов политкомиссар — и осеклась, встретив совершенно бешеный взгляд фон Хартманна.
— Устроить пьянку и оргию, конечно же… — фрегат-капитан попытался ухватить края рукавов свитера. Получалось неважно, пальцы почти не сгибались… и не чувствовались. — Доктор! Если вы через секунду будете здесь, я вас расстреляю… из зенитного автомата! Спирт, живо!
Угроза подействовала — доктор буквально впрыгнула в люк и через пару минут вновь появилась в обнимку с емкостью, украшенной оранжево-желтым черепом. Сам Ярослав к этому моменту едва успел стянуть свитер, зато лейтенанта Неринг девчушки-сигнальщицы уже разоблачили до трусов. Темно-синих, доходящих до середины бедра, из плотной ткани, и вообще больше напоминающих облачение водолаза, чем женское нижнее белье. Вот в растирании верхней половины Герды фрегат-капитан бы охотно принял участие… если бы руки больше слушались.
По крайней мере, бутыль у доктора он отобрать сумел, правда, лишь со второй попытки. Выдернул зубами пробку, сделал большой глоток… и ничего не почувствовал. Жидкий огонь появился во рту лишь после третьего, опалил гортань и горячими ручейками потек вниз, по телу…
— Вы, вы… — доктор Харуми задыхалась, словно четверть бутылки залпом выпила она, а не Ярослав. — Это же чистый, неразбавленный… у вас будет ожог пищевода.
— В неё тоже влейте, — фон Хартманн махнул рукой в сторону Герды, покачнулся, едва не упав, но удержался и сделал вид, что просто выбирал из кучи одеял на полу менее мокрое. — Не меньше литра… внутрь… и наружу. Потом… проверю. И еще… а, вот берет!
Нахлобучив мокрый блин уставного головного убора и кое-как накинув одеяло на плечи, он протиснулся к люку спустился вниз — столпившиеся внизу девчушки при виде голых капитанских ног на лестнице бросились прочь, словно стайка испуганных рыбешек. Оставляя на палубе мокрые следы, фрегат-капитан прошлепал к своей каюте, запер дверь и скрючился на койке, стуча зубами и тихо подвывая.
В ответ откуда-то из-под потолка негромко мяукнуло.
— Ввылезай уже… зверь.
Кот — большой, чёрный, с обкромсанным правым ухом и шрамом поперек морды — мяукнул еще раз, спрыгнул на столик, сел и озадаченно уставился на скорчившегося под одеялом фрегат-капитана. Мяукнул еще раз, с явственной интонацией: «как же тебя, дурака, угораздило» и, осторожно перебравшись на кровать, вытянулся поверх одеяла. Даже через ткань он казался горячим — не иначе, грелся где-то в машинном.
— Морда у тебя и в самом деле пиратская, — пробормотал Ярослав, — Но Квартирмейстером я тебя звать не буду. Это боцман привык всякое длинное выговаривать, а у меня на третий раз язык сломается. Будешь… будешь Завхозом, вот.
Капитан Такэда
Знаний у наших полусотенных голов никаких, один гонор боярский, поэтому их придется допускать к самостоятельному управлению лётными звеньями, а самим запасать сухари и собираться на каторгу.
Абрам Коясович Такэхито, стенограмма рабочего совещания командного состава быстрого авианесущего линкора «Композитор Лопшо Педунь» в день заступления на должность.
Одномоторный моноплан оброненным с верхнего этажа небоскрёба домкратом стремительно падал к палубе ВАС-61 «Кайзер бэй».
Тысяча футов. Восемьсот. Пятьсот. Триста.
Борт авианесущего судна чуть ниже кромки лётной палубы плевался дымом и огнём из частокола стволов зенитных автоматов. Восьмилинейные спарки отстреливали боекомплект часто и громко. Словно обкуренный в хлам пианист-виртуоз долбил соло на басах в пьяном угаре шумного журфикса боярского клуба золотой сотни Конфедерации. Шестнадцатилинейные пятизарядки отбивали синкопу на скорости подачи заряжающими увесистых снарядных чемоданов. Вместо гонгов и тарелок по бронепалубе звенели дымящиеся гильзы.
Небо полосовали частые красные трассеры и белые просверки между ними. Бледные огоньки самоподрывов на предельном удалении снаряда в яркой заре морского утра разглядеть почти не получалось.
Выглядел фейерверк эффектно — живое доказательство, что на третий год войны промышленность Конфедерации хоть немного раскочегарилась и дефицитными прежде зенитными автоматами смогли утыкать все что можно и даже немного то, куда ставить массивную тумбу не стоило бы. Однако эффективность стрельбы, как и в первые годы войны, оставалась на уровне «зато матросам не так страшно, они делом заняты».
Моноплан вышел из пике и прошёлся вдоль палубы. На столь малом удалении от борта его настоящие размеры стали заметны куда лучше — скромные метры от слабенького движка в носу до хвоста с закопчённой керамической ступой порохового толкача короткого старта.
От ниш зенитных установок незамедлительно раздались пронзительный свист боцманских дудок и трубный глас командиров расчётов с указанием недочётов и ошибок тренировочных стрельб.
— Действительно, полезная штука, — Такэда вывел самолётик в горизонталь и выровнял полёт. — Отдал.
— Взяла, — юная девчонка из бортстрелков ударной полусотни торопливо перекинула селектор на второй увесистый алюминиевый кирпичик с одинокой ручкой управления и парой реостатов сбоку. Беспилотник послушно дёрнул крыльями в контрольном манёвре и пошёл в небо. При всей смехотворности почти игрушечного движка, горизонтальную скорость он выдавал узлов этак сто двадцать. Всего тридцать лет назад далеко не всякий истребитель так летал.
— Выводите на штатную позицию атаки с кормы по штирборту, и по готовности батарей — по новой, — капитан отдал девчонкам и свой блок управления, проследил, как игрушка-переросток набирает высоту и повернулся к начальнику службы охраны аэродрома. — Ну что я могу сказать? Сейчас у вас работала всерьёз лишь третья восьмилинейная спарка. Мазала, конечно, но меньше всех остальных. От условной дыры в районе носового лифта ангарной палубы нас это условно не спасло. Там сейчас условно тысячефунтовка и условный же пожар в ангаре, который подбирается к подготовленным для подвеса бомбам и торпедам. А мы, соответственно, условно небоеспособны и скоро взлетим на воздух без мотора. Фактическая боеготовность службы охраны аэродрома обговорённым контрактным обязательствам не соответствует.
Роберт Шеученка послушно ел начальство бесстрастным, как глаза-пуговицы у игрушечного лемура, пластиковым взглядом и ждал продолжения. То не замедлило последовать.
— Время на исправление ситуации до начала активных действий борта у нас есть, — капитан Такэда задумался. — Тренировки на переходе сделаем регулярными. Думаю, если сжигать хотя бы пару тысяч снарядов за раз, какой-то прирост эффективности огня ваши команды покажут. А заодно потренируются менять расстрелянные стволы в условиях передового базирования.
— Несомненно, Такэда-дайса, — подтвердил Роберт Шеученка. — Наземные базы подготовки, к сожалению, имели на вооружении только медленные буксируемые конусы. И в кабине пилота сидел обычный армейский сверхсрочник из тыловых гарнизонов, а не морской ястреб Конфедерации и убийца имперского мегалинкора, если мне будет позволено оправдание.
— Вот ещё! — фыркнул Такэда. — Никаких оправданий. Я эту ручку первый раз в жизни в руки взял. Совершенно незнакомая машина. Пусть и учебно-тренировочная. Работайте. Морские лётчики у Империи точно есть. Я проверял.
— Хороший лётчик остережётся так рисковать собой, капитан, — вернулся к оправданиям Шеученка. — Ваш заход в пике через полосу заградительного огня в некотором роде выглядел самоубийством для живого человека в кабине настоящего самолёта.
— Хороший — возможно, — согласился Такэда. — Но кроме них есть и посредственные. Те, кто не видят картину боя вокруг себя. Те, для кого существует лишь бомбовый прицел и цель в нём. Иногда они даже из пике выйти не успевают. Но очень часто они успевают сбросить бомбу. Ничего другого я вам сейчас не показал. Чистое идеальное пикирование залипшего на прицеле одноглазика.
— Вот как, — начальник службы охраны аэродрома растерялся. Мысль о том, что явно героические на первый взгляд самоубийственные поступки может совершать не закалённый боями ветеран, который знает, что делает, и как намерен выкручиваться после, а юный остолоп, который просто не понимает, что происходит, до этого момента его ни разу не посещала.
— Честно говоря, — закончил Такэда. — я искренне верил, что самолёт-мишень в этом пике окажется потрачен. Увы, подготовка расчётов хуже, чем я боялся. Но высокий темп стрельбы и бесперебойная подача кассет меня порадовали. Здесь придраться не могу. А значит, проблема только в нехватке опыта. И вы её исправите. До того, как об мою палубу разобьётся первый имперский смертник, а не после.
— Вы тоже верите басням о монашках-смертницах Империи, капитан? — удивился Шеученка. — Официальное расследование КБР вроде бы доказало, что это трёхлетней давности вымысел журналистки Кривицкой из «Москвы сбоку».
— Да чего мне в них верить, у меня вон, — Такэда кивнул в сторону. — Целый выводок своих. Только зазевайся, и готово. Без всякой мифической крылатой торпеды. На чистом боярском гоноре. Но это уже не ваша проблема, чиф.
Юные станичницы на лётной палубе ухитрялись выглядеть одновременно военными на всю голову и выводком институток на экскурсии. Такэда, при всей его солидарности к традициям ударных полусотен, впервые задумался, что допустимые куренные различия лётной формы — не самая хорошая затея. Доступные «золотому экипажу» кутюрье постарались на все заплаченные деньги. При наличии груди, талии и прочей здоровой женской фигуры, вроде бы приличные нормы пошива ударного войска морского превращались во что-то настолько лихое, что капитан всерьёз опасался эпидемии прогрессирующего косоглазия у нижних чинов и матросов.