— Поправку учла? — требовательно спросила Пшешешенко. — Я держала курс триста, десять минут плюс ветер.
— Да, — подтвердила ей подруга. — Три-один-пять. Точно.
Чем ближе самолёт подбирался к ожидаемому сроку прибытия, тем сильнее росло напряжение Рыси. Она буквально не могла найти себе места.
— Рыся, а Рыся, — несмело начала из-за её спины Яська Пщола. — Чисто гипотетически. Как наш командир. Скажи, нам только радиомолчание соблюдать нужно, так? Дорогу спрашивать не запрещал никто? Просто не подумали, что мы найдём у кого спросить, верно?
— Это ты к чему? — нервно спросила Пшешешенко у напарницы.
— Давай у армейца уточним? — отчаянно решилась та. — Он же даже если посмеётся — так у своих, а наши-то и не узнают никто!
— У какого ещё армей… — Рысь осеклась. На сходящемся курсе в нескольких милях ползла хорошо различимая мошка армейского гидроплана тактической морской разведки. — Ку-урва!
Самолёт накренился и послушно двинулся на сближение.
— Смотри, какой хорошенький! — выпалила Яська, когда до гидроплана оставались последние десятки метров. — Молоденький! Красивый! Почти как девчонка!
— Такое счастье, и не для нас, — Рысь вздохнула и старательно нацепила самое жалобное выражение лица, которое могла себе представить.
Армейский пилот — действительно очень молодой, совершенно безусый и с такими женственными чертами лица, будто всю жизнь готовился играть на театре развратных гоморян и споспешествующих их проискам коварных содомитов, осмотрел пару девчонок в кабине, задержал взгляд на исчерканном лётном планшете и невозмутимо отбил курсовой угол в три приёма на пальцах.
Марыся изобразила самый искренний поклон, на который только хватило места в кабине в плену ремней пилотского кресла и сменила курс. При минимальных настройках обогащения смеси и шага винта экипаж Пшешешенко-Пщолы даже успевал вернуться вовремя.
На палубе их уже ждали.
— Ну! — требовательно спросила за всех Анна Тояма. — Как?
— Двойное в силуэт! — торжествующе отчиталась Пшешешенко. — Оценка высшая.
Полыхнула вспышка.
— Этот кадр я назову, — мурлыкнула Кривицкая, — «Радость встречи». Минна-сан, вас не затруднит обнять подруг на камеру?
— Ни капли, — при всей неприязни к вольной журналистике, волшебство момента пересилило. Флайт-станичницы послушно заняли многократно отрепетированные ещё в семейных особняках на занятиях по этикету позы стойки «неформально, радостно».
— И вот ещё что, — продолжила Кривицкая. — С меня эти кадры. Для каждой. А с вас — полная ерунда. Изобразить то же самое для последнего борта на сегодня.
— Это для кого ещё? — с подозрением в голосе поинтересовалась Газель Стиллман. — Наши все здесь.
— Пока вас не было, приняли шифровку, — заговорщицки понизила голос журналистка, — Только для командного состава, но это вряд ли большой секрет. Нам приписали объективный контроль от союзников.
— Да ладно? — не выдержала Анна Тояма. — Армеец на борту?
— То-то они так разлетались, — задумчиво сказала Пшешешенко.
— Пожалуйста! — настойчиво повторила Кривицкая. — Сами же понимаете, кавалергард-лейтенант, максимум, обличать и карать прибыл, а ему на самой встрече такой цветник на палубу! Дружба родов войск! Сила юности! Дух взаимовыручки!
— Тираж полтора миллиона, — в такт ей добавила Стиллман.
— Вообще-то уже миллион семьсот, — застенчиво уточнила Кривицкая. — Ну так что?
— Ладно, уговорила, — согласилась за всех Стиллман. — Ждём.
Что-то подозревать Марыся Пшешешенко начала, когда точка на горизонте выросла до игрушечного самолётика и на глазах превратилась в знакомый ей уже армейский гидроплан. Всё то время, что он выравнивал надводную скорость и заходил в крепежи штатной кран-балки она нервно металась по краю палубы чуть в стороне от разноцветной команды и пыталась заглянуть в кабину — тот или не тот.
Тот.
Уже на весу пилот разглядел её, расплылся в искренней улыбке и старательно повторил в кабине всё тот же сидячий галантный поклон, что полчаса назад подарила ему Рысь.
Наконец, клацнули стояночные замки. Фонарь кабины пришёл в движение.
— Юхии, — простонал каким-то уж совсем женственным голосом армеец, выпутался из ремней и распрямился в полный рост. Лётная куртка тут же набухла двумя увесистыми — как боеголовки торпед — полусферами.
— А? — Рысь вытянула к ней палец. Тот неиллюзорно дрожал. — Ааа?
— Привет, девчонки! Вижу, обогнали таки? — совсем недавняя, как оказалось, всё же знакомая, непринуждённо спрыгнула на палубу и демонстративно поклонилась. — Антонина Мифунэ, кавалергард-лейтенант. Ёрошику онэгай шимас!
Полыхнула вспышка фотоаппарата.
Ни Рысь, ни Яська так и не поняли, кто из них первой сказал «Блядь!»
Глава 20
Глава 20. Подводник. Музыка шторма.
Эта дрянная погода хороша одним. По крайней мере, у нас над головой нет вражеских самолетов.
Генрих Леманн-Вилленброк
— Потрясающий вид, правда⁈
Восторг фон Хартманна был вполне искренним. В шторм, ночью, с мостика даже крейсерской подводной лодки обычно видно лишь часть палубы, которая то и дело пропадает в потоке бурлящей воды и очередную волну, которая пытается смыть всё, что не прикручено дюймовым болтами. Но в этот раз буря в океане шла в паре с бурей в эфире и где-то в небесах развернулись полотна экваториального сияния. Лишь малая часть его пробивалась сквозь облака, но и этого вполне хватало подсветить призрачно-синим не только изнанку туч, но и бешеную мешанину волн — сколько хватало глаз.
— Удивительное зрелище.
— У-у-ика… — Анна-Мария запнулась и, согнувшись, опустилась на колени. Учитывая, что почти весь экипаж «Имперца» уже четвертые сутки вынужденно придерживался диеты «две кружки воды и полкорочки хлеба», блевать ей было нечем. Увы, приступы тошноты не обращали внимания на мелочи вроде пустоты в желудке.
— Ничего не получается, командир!
Каким образом Верзохина в штормовую погоду сохраняла в относительном порядке свои кудряшки, стало величайшей загадкой не только для фон Хартманна, но и большей части вахтенных, спускавшихся вниз промокшими до нитки. Наиболее популярной, насколько Ярослав понял из услышанного шушуканья, считалась версия, что сохранность прически обеспечивают некие тайные фамильные заклятия.
К большому сожалению фрегат-капитана, магия старинного аристократического рода и современная наука, даже объединившись в лице навигатора «Имперца», никак не могли дать ответ на простой вопрос: в какой точке океана сейчас находиться подводная лодка? Сделанная той же Верзохиной — и втайне от неё пересчитанная командиром — прокладка по счислению с поправкой на снос «два пальца к носу» давала точность «где-то посреди океана, наверное, чуть ближе к Архипелагу, чем к материку». За последнее, впрочем, ни Алиса-Ксения, ни сам фон Хартманн поручиться бы не рискнули, слишком уж часто менял направление ветер…
— Жаль, но что поделать…
— Погрузимся? — Анна-Мария сумела выпрямиться, но «аристократичной бледности» её лица хватило бы на три боярских рода, даже с поправкой на экваториальное сияние. — Или…
Ярослав ответил не сразу. «Нырнуть» значило дать экипажу очередную желанную передышку от изматывающей качки. И сэкономить драгоценное во вражеских водах топливо — сейчас они даже не могли точного сказать, получается идти к назначенному квадрату или нет. Впрочем, остальные подводные лодки тактической группы тоже почти беспомощно бултыхались в той же самой «кастрюле морских демонов» и собрать их вместе, прежде чем шторм пройдет, вряд ли удастся.
А еще в этой мешанине ветра и волн где-то были враги. Каким-то чудом сквозь вой и треск статики радистка «Имперца» сумела поймать пару обрывков радиограмм, открытым текстом. То ли один конвой, разбросанный штормом, то ли два разных… конечно, при таком волнении торпедная атака превращается в цирковой трюк, но и с охранением куда проще.
Только радар, даже решись фон Хартманн его задействовать, смог бы показать разве что полный экран засветок, а на глаза вахтенных надежды было еще меньше. Когда огромные валы то и дело перехлестывали через мостик, шансы разглядеть вражеское судно вовремя были самую малость больше, чем протаранить его.
— Придется нырнуть, — неохотно решил Ярослав. — Лейтенант, командуйте погружение. Идем на полста пять саженей вниз.
Он выждал, пока через мостик прокатится очередная волна и схватился за люк. Почти акробатический номер, успеть спуститься и захлопнуть люк прежде чем налетит следующий вал. Удавалось это далеко не всем. Впрочем, спускавшиеся с мостика и так приносили на себе по паре ведер воды, а попытки хоть как-то просушить одежду между вахтами, по выражению главмеха, уже «превратили своими трусиками дизельный отсек в логово сраного фетишиста».
Девчонки…
— Верхний люк задраен!
— Погружение!
Вахта центрального поста выглядела не особо лучше дежуривших на мостике. Разница лишь в оттенке болезненной бледности — у стоявших наверху он был синеватый, из-за сияния, а здесь, внизу, почему-то ушёл в зелень. Хотя освещение…
Додумать эту мысль он так и не успел. Сразу после ревуна «Имперец» стремительно повалился набок. Фрегат-капитан отлетел к борту, на вершок разминулся с гироскопом, приложился спиной о трубы и едва успел прикрыть лицо, как тут же получил удар в живот чем-то тяжелым и твердым — судя по сдавленному писку, чьей-то головой. Откуда-то спереди, от каюты акустиков, донесся странный протяжно-воющий звук, распознать который Ярослав не сумел. Еще через пару очень долгих секунд подводную лодку сотряс чудовищный удар. Свет разом погас, в кромешной темноте кто-то тоненько завизжал. Лениво, словно нехотя, принялись разгораться лампы аварийного освещения. В его свете стала видна стрелка кренометра, застывшая рядом с отметкой «шестьдесят градусов». Вечность спустя она дрогнула и сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее пошла обратно.