Затем сквозь лязг, скрежет, стоны и прочую какофонию пробился еще один, самый страшный для глубинника звук — врывающейся в подлодку воды. Сердце на мог замерло, пропустив удар, затем с удвоенной скоростью принялось разгонять по артериям насыщенную адреналином кровь. Пробоина⁈ Нет, звук все же чуть другой, это наполняются балластные цистерны…
— Прекратить заполнение!
Фон Хартманн выкрикнул приказ, даже не зная, остался ли кто-то вахтенных в сознании. Но чудо все же случилось — сидевшая на управлении клапанами девчушка осталась на месте и услышала приказ. Шум поступающей воды прервался, «Юный Имперец» завис, с креном на левый борт и дифферентом на корму, на глубине пятнадцати саженей. Волнение наверху здесь еще ощущалось, но по сравнению с последним пинком разгневанного шторма выглядело нежным покачиванием колыбели.
— Выровнять лодку!
— К-командир. М-мы… — в проеме наверху показалось испуганное личико Анны-Марии. Сосульки мокрых волос в сочетании с красным отблеском в глазах делали её очень похожей на утопленницу из популярной оперетты о несчастной любви.
— Лейтенант флота Тер-Симонян! Провести опрос отсеков, доложить о повреждениях!
Кто-то догадался вновь подключить основное освещение. Проявившийся из сумрака погром хоть и выглядел чуть получше, чем опасался Ярослав, но… больше всего фрегат-капитана поразили затянутые сквозняком перья — белые, пушистые, словно крупные снежинки. Кажется, у кого-то из торпедисток подушка… была…
— Что это было?
— Волна-убийца…
Штатно положенная флотская майка Герде была явно мала. Даже несмотря на прорезанное в ней импровизированное декольте, с обметанными черной нитью краями.
— Отец рассказывал про такую. Бывает и в двадцать, и в тридцать саженей, идет не по ветру, сама по себе. Они тогда чудом спаслись… мачту и рубку снесло за борт.
— Но в училище, — возразила Анна-Мария, — говорили, что волн такой высоты не бывает.
— Моряки знают об этом больше…
О волнах-убийцах фон Хартманн имел собственное мнение, но сейчас предпочел удержать его при себе. Хватило и ощущения, что смерть в который раз прошла рядом, впритирку, как торпеда вдоль борта. Ударь волна чуть раньше, пока люк ещё открыт… а так отделались на удивление легко. Даже без переломов и сотрясений вроде бы обошлось, как доложила после переклички лейтенант Тер-Симонян, хотя со своего места он видел: очередь к доктору Харуми выстроилась изрядная.
— Остаемся на глубине два с половиной часа. Вахта сокращенная, всем свободным — спать!
Последнюю фразу, наверное, можно было и не говорить. Короткие периоды погружения на глубину, без воя ветра, грохота волн и вымывающей остатки сил качки остались единственной возможностью забыться. Для всех, включая самого фрегат-капитана.
Предыдущие дни он вырубался, едва коснувшись головой койки. Но сегодня… сон упорно «не шёл». В гудящую от недосыпа голову настырно лезла всякая чушь вроде схемы атаки конвоя одновременно пятью субмаринами тактической группы, записи в журнале таким кривым почерком, что хоть переписывай, а под правым боком на койке теплое пятно, опять Завхоз приходил спать, наглая черная морда, чем его только кок подкармливает…
— … …!
Это был не тот давешний протяжно-воющий звук, но что-то у них общее было. Фрегат-капитан вскочил, едва не сломав откидной столик, схватился за брюки… замер, когда звук повторился снова, уже более долгий, растянутый… и узнаваемый. Похоже, что спасать субмарину от очередной почти неминуемой гибели не требовалось. Но вот с кое-кем из её экипажа в самое ближайшее время могло приключиться всякое.
— Что! Это! Было?
Поскольку вопрос лейтенанта Неринг выглядел явно риторическим, виновница переполоха шмыгнула носом и попыталась еще глубже спрятаться за орудие преступления — темное лакированное чудище с рядами белых и черных клавиш, с надписью «Ухов и Муромаси».
— Что! Это! Было?
— Я просто хотела его проверить, — не поднимая головы, тихо пробормотала Рио-рита. — Чехол порвался… и я испугалась… он расстроенный.
— Да как тебе вообще пришла в голову мысль принести на подводную лодку баян⁈
— Он — все, что у меня есть… — акустик вскинула голову с вызовом глянула на Герду. — Все, что у меня осталось.
Выдохнув эту фразу, Рио-рита еще крепче обняла свое сокровище и баян, словно желая поддержать хозяйку, издал жалобный стон.
— М-да, — Ярослав услышал позади сдавленное хихиканье, но когда он оглянулся, Татьяна Сакамото уже совершенно невозмутимо протирала очки. — Уровень падения боевого духа и морали на борту достиг новых, невиданных прежде глубин. Верно, комиссар?
— Не надо её наказывать! — смирно сидевшая до этого в углу своей койки Кантата вскочила, заслоняя напарницу. Даже попыталась растопырить руки, насколько это было возможно на пороге крохотной каюты. — Она глупая, конечно, баян этот дурацкий, да и вообще она играть на нём толком не умеет… но, командир…
— Все я умею! — всхлипнула из-за её спины Рио-рита. — Лучше тебя и твоей трубы!
— Это саксофон! Запомни, наконец!
— А давайте мы прямо здесь и сейчас проверим, кто из вас лучше играет.
Теперь на комиссара оглянулся не только Ярослав, но и все остальные — Герда, прервавшие спор акустики, высунувшаяся из своей каюты Верзохина… и еще примерно семь человек, до этого момента старательно делавших вид, что происходящее их не касается.
— Я правильно понимаю, — уточнил фон Хартманн, — что вы предлагаете устроить эту… как её… музыкальную битву?
— Именно, — ничуть не смутившись, кивнула Татьяна. — Все равно никто уже не спит.
Музыка шторма. Качает.
Ба дем трамвай се штейт а очередь ци штерн
Трамвай кимт ун оле hейбн он ци квелн
Ин моментальне верт а гройсер квичерай
Ой, вэй! Театр из дер кёниграйх трамвай!
ВИА Боро-но-дачи «Имперский трамвай».
— Ну что, пришли! — Тоня Мифунэ хлопнула по крылу гидроплана. — Прошу в гости! К армейскому, так сказать, пайку.
Марыся Пшешешенко нерешительно ухватилась за плоскость, встала на центральное каноэ одной ногой, толкнулась в протёртое добела пятно на полусложенном балансире под крылом второй ногой, подтянулась и оказалась на крыле.
Оказалась только затем, чтобы с жалобным писком распластаться плашмя. ВАС-61 «Кайзер бэй» мучительно долго, как на «имперских горках» провалился куда-то вниз и вбок под грохот шторма и гул напряжённого металла.
— Непривычно, да? — кавалергард-лейтенант оказалась рядом с ней как раз вовремя, чтобы подхватить. — Это ничего. Достигается упражнением.
Она подняла новую знакомую, и на противоходе, всё под тот же гул шторма и поскрипывание металлических тросов на креплениях гидроплана, то ли помогла забраться, то ли закинула в просторную кабину армейского воздушного разведчика.
— Гостевую, — пока Рысь приходила в себя, её спутница времени зря не теряла. Под нос шибанул запах бренди. — Антуановка, чернил на спирту не держим, не по гонору. И вот, на закусь.
Из чего бы ни гнали загадочную «Антуановку», пахла она так, как не всякий боярский спецзаказ. А вот слегка неправильной формы кубик загадочной субстанции в дополнение к нему больше всего походил на кусок оконной замазки, щедро присыпанный морской солью и мелкой ржавчиной.
— Что это? — с подозрением в голосе осведомилась Рысь.
— Армейский пайковый шоколад для офицерского состава. По-лётному. Перенагретый с молотой курагой и черносливом, в обсыпке из кристаллической соли под сушёным порошком чили. Первое дело по нынешней погоде. Давай, по-нашему, по-лётному. Глоток на укус. Ап!
Оказалось неожиданно вкусно.
— Юхии, — Тоня Мифунэ отобрала у новой знакомой флягу, повторила уже сама и демонстративно простонала от удовольствия. — А жизнь-то налаживается!
— У кого-то может и налаживается, — мрачно сказала Рысь. — А я хочу сдохнуть.
— Первый шторм, и сразу по-взрослому? — догадалась Тоня Мифунэ. — Ну да, тут кто угодно взвоет. Что со мной было, когда первый раз сорок пять узлов с воды повидала, и вспоминать стыдно.
— Я боёв своих настоящих так не боялась, как этого всего, — призналась Рысь. — Мы вон после стоянки загрузились по уши, кто фруктами, кто ещё чем, так шмотки старые в кубрике теперь девать некуда, снаружи на крюках вывесили. Посдувало в дупу. У меня ладно ещё, проживу, а у Верзохиной-Джурай саквояж гербовой улетел. От самой Жени Танаки, платиновая коллекция двенадцатого года, прикинь?
— Погоди, вы на военном судне, в морском походе, — не поверила Мифунэ, — А барахло своё на барашки иллюминаторов снаружи намотали? Только потому, что место под койкой занято жратвой? Саквояж ценой в хорошую фотокамеру? Вот так запросто?
— Ну да, а чего им там было? Погода-то хорошая. Курва.
— Действительно, — хихикнула Мифунэ. — Ну, за упокой!
Накатили за упокой.
— Не люблю качку, — продолжила Рысь. — Ненавижу, курва мать, качку. Жаловалась командиру, на посадку заходить сложно. Качает, говорю. Ну, пока на архипелаг шли ещё. Так он меня, когда вся эта холера началась, на мостик вызвал, к иллюминатору подтащил, там «Ветерок» армейцев на боку лежит градусов под тридцать. Вот это, говорит, называется «качает»!
Мифунэ рассмеялась.
— А ты? — спросила, наконец она.
— А что я? — возмутилась Рысь. — Была пристыжена. Два раза. Один раз изливала стыд на переборку, второй, осознав и раскаявшись от содеянного — на обувь командира.
— Унцию за субординацию, — немедленно предложила Мифунэ.
Выпили за субординацию.
— А вообще хорошо у вас тут, — призналась Мифунэ. — Даже матросы как на человека смотрят, а не это наше всё.
— А что, ты не из какой-то армейской программы в пику флотским родам? — удивилась Рысь. — У вас там разве не так?
— Да ну, какое там, — фыркнула Тоня Мифунэ. — «Родам!» Обычная голоногая. Отец так, деловарил по мелочи. Даже без гражданских чинов. Фотолавка у нас своя. Товар вроде и дорогой, но берут по нашим временам сама догадываешься как. А потом Свин мой как-то поутру вытолкал меня из койки, заявил, что тян, которая не умеет держать палку хотя бы пяти ангелам — это просто тян, и поволок учиться летать. Я тогда в школе доучивалась ещё. Там же и в кружок фотографии ходила.