— Не беспокойся. Мы — не местные женщины и постоять за себя сумеем. А возражать нет смысла. Тогда и вас не пропустят. Идите, идите. Мы подождем вас здесь.
Подумав, я отдаю Лене пулемет. Она отходит к стене и с независимым видом усаживается на скамью. А мы с Анатолием следуем мимо стражей за провожатым. Тот открывает двери и указывает нам на проход, но сам остается в зале.
ГЛАВА 11
And oftentimes to win us to our harm
The instruments of darkness tell us truths,
Win us with honest trifles, to betray's
In deepest consequence.[5]
To, что мы видим, переступив порог, нас не просто удивляет, но совершенно ошеломляет. Меньше всего мы ожидали увидеть студию художника. А именно туда мы и попали. Просторное помещение хорошо освещено. Причем свет льется не только через большие окна, но и через люки в потолке.
На самом освещенном месте стоит мольберт с холстом. За ним работает художник. С первого взгляда видно, что это не лей и не хасс. Этот человек выше любого хасса, но ниже любого лея. Он худощав, наподобие леев, но волосы его темно-русые, с проседью. И у него — усы. Но не висячие, как у хассов, а короткие и пышные. Одет он в заляпанный красками синий халат.
Увидев нас, он откладывает в сторону палитру и кисти.
— Прошу прощения. Я не ждал вас так скоро и не успел переодеться. Подождите немного, я ненадолго покину вас. Неудобно принимать гостей в таком виде.
Художник быстро выходит через одну из нескольких дверей. Мы осматриваемся. Кроме мольберта с рабочим столом художника, в помещении у одной из стен, ближе к окну, стоит еще большой письменный стол, крытый синим сукном или чем-то в этом роде. На столе лежат стопки бумаг, папки и стоит письменный прибор. У другой стены — небольшой столик, вроде журнального. Возле него — диван, обитый желтой кожей, и три кожаных кресла цвета кофе с молоком. Больше никакой мебели в помещении нет. На стенах развешены картины, изображающие батальные сцены. Как я понимаю, времен религиозных войн. Пол затейливо выложен мелким цветным паркетом. Все это сильно контрастирует с тем, что мы видели здесь до сих пор. Особенно эти полотна. Они выполнены весьма профессионально. Чувствуется рука большого мастера. И не одного. Полотна писали разные художники и в разное время.
Наши созерцания прерываются возвращением хозяина этой студии-кабинета. Рабочий халат сменило более изысканное, хотя и несколько вычурное, одеяние. Короткий желтый камзол из атласной ткани, темно-синие обтягивающие ноги штаны; даже не штаны, а скорее колготки. И ярко-желтые полусапожки, доходящие до середины икр, со светлыми отворотами и на высоком каблуке. Следом за хозяином идет пожилой лей. Он несет поднос.
Лей расставляет на столике высокий кувшин с узким горлышком, почти амфору, три высоких хрустальных бокала и блюдо с порезанным сыром, ветчиной и кучкой каких-то розовых ягод, вроде винограда. Сделав свое дело, лей бесшумно удаляется, а хозяин приглашает нас:
— Прошу, присаживайтесь.
Мы усаживаемся в кресла, и хозяин разливает по бокалам янтарно-желтый напиток. Это явно не пиво, успевшее мне здесь изрядно надоесть. Скорее всего, это вино. Разлив вино, хозяин представляется:
— Меня зовут Кта. Я — смотритель. В мои обязанности входит наблюдение за порядком в этом секторе города и поддержание оного. Но это, так сказать, официальная должность. На самом деле я — художник.
Мы тоже представляемся, но коротко, без пояснений. Смотритель-художник Кта поднимает бокал и предлагает выпить. В бокалах действительно оказывается вино. И довольно неплохое, вроде муската. Закусив кусочком сыра и ягодкой, Кта говорит:
— Признаюсь, я немного пренебрег своими обязанностями смотрителя, когда не вызвал вас сразу, как только вы появились в городе. Едва вы прошли в ворота, как я уже знал, что у нас появились пришельцы из чужого города. И раз вы сами не явились ко мне для регистрации, я должен был вызвать вас. Но я был тогда очень занят своей новой картиной. И, может быть, это и к лучшему. Той же ночью мне сообщили, что у нас могут появиться два человека, сильно отличающиеся от всех других. Возможно, эти два человека будут вести себя необычно, будут задавать много странных вопросов, будут всем интересоваться. Я получил указание: если эти два человека появятся здесь, я должен с ними встретиться и ответить на все их вопросы. Я не придал этому большого значения. Но меня беспокоили пришельцы, которые упорно не желали регистрироваться, и я вызвал их. Теперь я вижу, что вы именно те, о ком меня предупреждали. Я готов ответить на все ваши вопросы. Итак, я слушаю вас.
— Прежде всего, — говорю я, — нас интересует, как мы должны к вам обращаться?
— Можете обращаться ко мне: господин смотритель, господин Кта или смотритель Кта. Как вам больше нравится.
— Господин Кта, вы сказали, что вам о нас сообщили и что вам дали указание. А кто сообщил и кто дал указание?
— Те, кто выше всех, — просто отвечает Кта.
— То есть высшее начальство?
— Нет. Я сам начальство. Я — один из пятнадцати смотрителей, которые образуют Совет города. Мы здесь — высшая власть: и законодательная, и исполнительная, и духовная.
— Значит, те, кто выше всех, являются верховной властью над всеми городами?
— Нет. Все города — самостоятельные образования со своей властью. Если возникает необходимость согласовать вопросы взаимоотношений между городами, мы выбираем одного, двух или трех смотрителей и направляем их на встречу с таким же числом смотрителей от других городов.
— Тогда кто же те, кто выше всех?
Кта смотрит на меня с искренним недоумением. Он явно затрудняется с ответом. Или это — страшная тайна, или он сам не знает ответа, или в его языке просто нет для этого слов. Наконец он выдает исчерпывающую информацию:
— Это те, кто выше всех.
Все сразу становится ясно, просто и понятно. Это те, кто выше всех. Ну, и Время с ними! Теперь перейдем к несуразице в полученных им указаниях.
— Хорошо, остановимся на этом. Но, господин Кта, те, кто выше всех, ошиблись…
— Те, кто выше всех, никогда не ошибаются! — торжественным и безапелляционным тоном прерывает меня Кта.
— Извините, я не так выразился. Они не ошиблись. Они просто не сообщили вам, что в город прибудут не два человека, а пять.
Кта откровенно растерян. Мои слова явно выбили его из колеи. Он смотрит на меня с большим недоверием и сомнением, не смеюсь ли я над ним. Его руки делают несколько нервных движений. Он встает и подходит к письменному столу.
— Извините, господин Андрей, — перебирая бумаги, он бормочет, — вот инструкция. Здесь два человека. Вот донесение охраны. В город вошли два человека. Странно… Господин Андрей, а вы не можете сказать мне: через какие ворота вошли в город еще три человека?
— Они прошли в те же ворота, что и мы, вместе с нами.
— Этого не может быть! Тогда в донесении было бы указано пять человек. Они невидимки, что ли?
— Почему же? Они все время были с нами, их все видели. Охрана — тоже. Просто нас с Анатолием пропустили к вам, а они остались там, — я указываю на дверь.
Кта быстро подходит к дверям и приоткрывает их. Растерянность и недоумение на его лице сменяется радостной улыбкой полного удовлетворения. Он закрывает дверь, возвращается к нам, садится в кресло и отпивает глоток вина из своего бокала. Все это он проделывает с видом глубокого облегчения и удовлетворения от успешного решения трудной задачи.
— А вы, оказывается, шутник, господин Андрей! Об этом меня не предупредили. Ну, разве можно так разыгрывать бедного смотрителя, пусть даже пренебрегающего своими обязанностями ради высокого искусства? И в инструкции, и в донесении так и значилось: два человека, с ними две самки и лей. А вы: пять человек! Так и напугать недолго.
Он внезапно умолкает и смотрит на нас каким-то странным взглядом. Видимо, на наших лицах он видит ту же растерянность и недоумение, какие только что были у него. И он не в состоянии понять, чем это вызвано. Мне тоже не до конца понятно его состояние. Внезапно я вспоминаю того, кто приходил к нам с Леной, когда мы сидели в ловушке у Старого Волка. Я тогда принял его за святого Мога. А мудрая Лена сразу его раскусила. Вспоминаю его поведение. Вспоминаю, как он общался с Леной. Все сразу становится на свои места. Но чтобы добиться окончательной ясности, я задаю еще один вопрос:
— Как я понял, господин Кта, ни женщин, ни леев вы к категории людей не относите?
Кта снисходительно улыбается. Если бы он посмел, то также снисходительно похлопал бы меня по плечу. Господин Андрей изволит, видите ли, шутить. У него хорошее настроение. И Кта так же снисходительно начинает объяснять нам прописные истины:
— Ну, разумеется! Ни леи, ни хассы, ни самки не могут считаться людьми. Никто их людьми и не считает. Как могут считаться людьми леи или хассы, когда одни предназначены работать, а другие надзирать за ними? У самок тоже свое предназначение, данное им от рождения. Они должны услаждать мужчин и продолжать род. Что и в тех, и в других, и в-третьих может быть от человека? Только форма. И то она присуща лишь леям-самцам и хассам. Самки же, даже по внешнему виду, уже не люди.
Я замечаю, что у Анатолия начинает дергаться правая щека. Он сейчас что-то скажет этому смотрителю. Ловлю его руку и тихо говорю:
— Silence, my friend, silence! It's their abbey. We mustn't intrude them our statute.[6]
Анатолий бросает на меня быстрый взгляд, дважды глубоко вздыхает и успокаивается. Слава Времени!
Лена была права, морально-психологическая подготовка наших новоиспеченных хроноагентов еще весьма и весьма поверхностная. Надо тщательно опекать их в этом плане. А Кта между тем начинает нервничать. Он, разумеется, не понял, что я сказал Анатолию, и строит догадки. Чтобы успокоить его и придать новое направление беседе, я говорю: