– Дождаться не могла скорее уехать из Вермонта. Как и вся молодежь в наших краях.
– Правда?
– О да. Мне хотелось жить в городе, и чтобы там всегда было тепло. Всего лишь эти два критерия. Ну, и еще хороший колледж для подготовки медсестер.
– И где это нашлось?
– Университет Райса, мэм. В Хьюстоне.
– Прекрасная школа. Только дорогая.
– Да, мэм. За нее платил дядя.
– Повезло вам. Подозреваю, что он не фермер.
– Дядя Сэм[44], мэм.
– Вот оно как. И что же, вам понравилось в Хьюстоне? – Пока горло не слишком болело, Ленора могла говорить. Это ее отвлекало.
– Сначала я была в полном восторге. Есть куда пойти и чем заняться: рестораны, клубы, торговые центры… Здо́рово! Но знаете, к концу третьего курса я уже мечтала вернуться домой. Что имеем – не храним, потерявши плачем, – вздохнула лейтенант Готье. – Какое-то время Хьюстон казался прекрасным городом, но вся эта грязь, преступность, люди грубят, вечно куда-то торопятся…
– Сколько вам до увольнения? – Стилвелл предположила, что она работает по так называемой схеме «пять лет – и свободен». Армия оплачивает обучение в колледже, взамен выпускники должны отслужить пять лет. Большинство из них не могли дождаться возвращения к гражданской жизни.
– Я думаю остаться, мэм, – ответил медсестра.
– Правда?
– Да, мэм. Вообще-то мне нравится в армии.
– Армии нужны такие люди, как вы. – Голос Стилвелл сорвался на хрип, горло начинало слишком сильно саднить.
Будто почувствовав это, лейтенант Готье сказала:
– Отдыхайте пока, мэм. Но если что – я рядом.
– Еще два вопроса, пока вы не ушли, лейтенант.
– Да, мэм?
– Прошу вас, отключите зуммер на дозаторе.
Сестра дотронулась до красной клавиши на сенсорной панели прибора.
– Что еще, мэм?
– В каком режиме подается кетамин?
– В автоматическом, мэм.
– Установите УП, пожалуйста.
Управление пациентом.
Медсестра на мгновение задумалась.
– При введении обезболивающих врачи требуют автоматический режим.
– Я врач, лейтенант, – произнесла Стилвелл, глядя в глаза молодой женщине.
– Да, мэм, конечно. – Сестра дважды коснулась оранжевой клавиши на дозаторе. – Готово, мэм.
– Лейтенант?
– Да, мэм?
– Это останется между нами. Ясно?
– Да, мэм, Ясно.
– Спасибо. Наверное, теперь я немного вздремну.
Вспоминая разговор с медсестрой, Ленора думала о прекрасном далеком Вермонте. Возможно, девушка пойдет в Национальную гвардию, как сама Стилвелл. Или действительно останется в регулярных войсках. Видит Бог, выпускники таких учебных заведений, как университет Райса, в армии ценятся.
Внезапно на ум пришла только что услышанная фраза. Что имеем – не храним, потерявши плачем. По этому поводу никакой вины Стилвелл не испытывала. Она всегда знала, насколько ценным даром были для нее Дуг и Дэнни, какая бесконечная удача для нее – встретить такого мужчину и родить такого сына. И никогда не принимала их как нечто само собой разумеющееся, ни на секунду. Возможно, потому, что как врач она видела слишком много потерь.
Сейчас в слабоосвещенном отсеке самолета из глаз Стилвелл хлынули слезы. Мысли о семье должны были облегчить ее состояние, однако этого не произошло. Она думала о Мосуре. Откуда берутся такие люди? Сотни раз Ленора задавала себе этот вопрос. Люди, цель жизни которых – причинять боль другим? В кетаминовом тумане она пыталась найти хоть какой-то ответ. Стилвелл не была набожной женщиной в общепринятом смысле, по воскресеньям не ходила в церковь, не воспринимала Библию буквально, не могла понять людей, которые считают, что шесть тысяч лет назад мир вдруг – опля! – и кто-то создал. Человек духовный, она считала, что существует некая высшая сила и что вера в нечто большее, чем он сам, очень ценна для врача.
Тем не менее временами ей встречались явления, не согласующиеся с этим убеждением, и люди наподобие Мосура беспокоили ее больше всего. Казалось, он изо всех сил старается сделать ее страдания еще мучительнее и получает от этого удовольствие. Конечно, Стилвелл не хотела умирать, однако четко понимала: смерти не избежать. Раньше она хотя бы могла быть спокойна за Дуга и Дэнни. Мосур лишил ее и этого утешения.
Стилвелл повернула голову к дозатору. Под зелеными светодиодными экранами, отображающими дозу и частоту капель, располагались две желтые сенсорные панели со стрелками – вверх и вниз. Все просто. Несколько касаний, и прибор заставит ее заснуть навсегда.
38
Боль.
Страшная, благословенная боль.
Мертвецы не чувствуют боли.
Эта мысль мерцала в голове Халли, как светлячок в безлунную ночь. Светлячок мелькнул еще раз, и Халли отключилась.
Очнулась снова. Боль неописуемая. Но мозг подавал сигналы жизни, и маленький огонек в темноте становился ярче.
Я жива.
Как такое может быть?
Она лежала на спине в кромешной темноте. Запястья все еще связаны, но парашютный шнур хорошо тянется при нагрузке, а Канер не особо усердствовал с путами. Действительно, зачем, если у него есть электрошокер? Вполне достаточно, чтобы она не сбежала. Пять минут стараний, хотя и болезненных, – и Халли высвободила руки.
По всей видимости, она не парализована, но голова болит так, будто по ней били кирпичами. Халли взглянула на часы, которые Канер не позаботился снять. А зачем? Ведь она должна была пролететь вниз тысячу футов. Впрочем, падение исправило ошибку Канера: часы разбились. Теперь не узнать, сколько времени она пролежала без сознания. Возможно, у нее серьезная травма головы, сотрясение, внутричерепное кровотечение… Ничего не поделаешь. Нужно думать, не обращая внимания на боль.
Халли попробовала опереться на руки и колени, охнула от боли в голове, переместилась в прежнее положение. Выругала себя: вдруг Канер все еще стоит наверху и прислушивается? В кромешной тьме она не видела абсолютно ничего, зато руками нащупала нечто, похожее на толстое, влажное одеяло. Она перекатилась на бок, вновь охнув от боли. В это время поверхность под руками и коленями пришла в движение. Халли в ужасе замерла. Что, черт возьми, происходит? Она осторожно нажала, и ладонь слегка ушла вниз, а поверхность заколыхалась, как огромная водяная кровать.
И тут Халли все поняла. Это был толстый микробный настил. Колония фотофобных бактерий, какие иногда образуются на богатых минералами водоемах. Такие настилы метаболизируют содержащиеся в воде элементы, главным образом кальций, железо и углерод. Разрастаются они до двух футов в толщину. Ниже лежит еще один гелеобразный слой метаболизирующего вещества, а под ним – вода. Вместе они – настил и подповерхностный слой – выдержали удар от ее падения. Теперь ясно и то, почему камни, которые они с Канером бросали сюда раньше, падали без звука.
Значит, биомасса смягчила удар, как те гигантские подушки, на которые приземляются каскадеры, прыгая вниз с десяти этажей. Хотя, по ее ощущениям, этот настил был не такой податливый, как голливудские подушки. Халли вновь легла на спину, пытаясь утихомирить боль в голове. Было слышно, как вдалеке течет река. Она ждала. Когда, по ее расчетам, прошло не менее часа и сверху не донеслось ни звука, кроме гула бурлящего потока, она решила пошевелиться.
Сперва Халли боялась случайно проткнуть настил. Затем рассудила: если он не порвался, когда она упала неизвестно с какой высоты, то выдержит и сейчас. Преодолев ползком футов пятнадцать в одном направлении, она наткнулась на стену. Потом, держась левой рукой за стену, очень медленно встала на ноги. Настил заколыхался, а когда она попыталась сделать шаг, колебание усилилось. Однако при всем этом стоять можно было довольно сносно, и Халли осторожно пошла по окружности шахты. Насколько она помнила, отверстие наверху было явно больше, и это хорошо: значит, стены идут под углом ко дну, а не нависают над ним.
Определив положение стен, Халли опустилась на четвереньки и стала ползать вперед-назад, прочесывая настил в поисках чего-нибудь, что Канер мог сбросить в пропасть следом за ней. Но ничего не нашла.
Смогу я выбраться отсюда без «гекконова снаряжения»?
Глупый вопрос. Либо выбирайся, либо лежи здесь и умирай.
С этим все понятно. Вопрос другой: как? Вокруг хоть глаз выколи. Впрочем, среди слепых есть лучшие скалолазы на земле. Во-первых, их сверхчувствительные пальцы и ступни находят опоры там, где это не под силу зрячим. Во-вторых, слепые не испытывают ужаса незащищенности, а у зрячих он усиливается по мере продвижения и спустя какое-то время превращается в мертвый груз, тянущий обратно, вниз.
Если могут они, сможешь и ты.
Приняв решение, Халли никогда не оглядывалась назад. Теперь оставалось лишь надеяться, что она проложит себе путь вверх по скале. Возможно, впереди подъем на сотни футов, хотя вряд ли – слышен шум реки. Но даже на такую подушку, как толстый микробный настил, тело человека может безопасно упасть далеко не с любой высоты. Поэтому каскадеры совершают прыжки только с высоты десяти этажей, или ста футов. Если пролететь больше, ни одна сетка или система подушек не спасет. И не всегда переломы костей сравнятся по тяжести с травмами головного мозга и внутренних органов, от резкого удара разметавшихся по черепу и брюшной полости.
Халли вновь прошла по периметру шахты, медленно нащупывая подходящее место для начала восхождения. Оно оказалось в положении примерно «три часа» по циферблату от исходной точки. Здесь на стене располагались две хорошие опоры для рук и одна для ног. Не самые совершенные, но лучшие из всего, что предлагала эта стена.
Опоры для рук представляли собой выступы, для ног – неглубокую выемку в стене на высоте колена. Халли поставила туда правый носок, схватилась за выступы, встала. Занимаясь скалолазанием на поверхности земли, человек видит перед собой путь и планирует маршрут. Лучший способ восхождения – непрерывное движение вверх, поэтому опытные скалолазы будто бы плывут вверх по стене. Однако в темноте, когда путь невидим, такое невозможно. Восхождение будет прерывистым, а это добавляет усталости и гораздо более опасно.