Зеленцов огляделся и ахнул:
— Да это же Заячьи Курганы! Какой дурак вздумал ехать этой дорогой?!
Вокруг расстилались небольшие песчаные барханы, покрытые кое-где редкой травой, тронутой уже желтизной осени. На юге виднелся темно-изумрудный издали молодой сосновый бор; на северо-востоке чернели крыши Веселых Ключей и еще дальше за ними белели круглые вершины меловых холмов. Родные, знакомые места…
Миша спрыгнул с трактора и сделал несколько шагов. Пришлось все-таки ступить на родимую землю…
Родина… Что вложили в это короткое, простое, ясное и вместе с тем всеобъемлющее понятие люди? Отчего сердце, когда произносится это слово, сжимается от боли и замирает от восторга?
Широка, необозрима даже для мысленного взора родная страна. Почему же именно при виде вот этого клочка земли, как никогда, как нигде прежде, забилось, заныло сердце, и имей оно голос — закричало бы от горя и отчаяния перед случившимся?
Много деревень и сел, много городов проехал за последнее время Зеленцов. Проезжал с сухими глазами, лишь сердце стучало быстрее от горькой обиды и еще больше — от невозможности поступить по-другому. А в эту минуту, глядя на крыши родного села, он готов был отбросить здравый смысл и один пойти против роты — что рота! — против армии с голыми руками! До каких же пор уходить? Ведь это же Веселые Ключи, мои Ключи, мое родное село! Братцы, мое село!
Он очнулся от крика подбежавшего к нему командира расчета:
— Зеленцов! Оглох ты, что ль, совсем? У меня не луженое горло каждого по сорок раз звать!
Миша поглядел на него и тихо сказал:
— Веселые Ключи… Мое родное село, товарищ командир.
Командир расчета несколько мгновений глядел на крыши Веселых Ключей. Отлично поняв состояние бойца, он почувствовал: нужно что-то сказать. Человеческое, простое. Взглянув на Мишу, он тронул его за плечо:
— У каждого из нас, браток, есть свое село или город.
— Я знаю, — прервал его Зеленцов, и командир расчета понял, что говорить не надо было совсем. Или нужно было сказать прямо вот так:
— Приказано развернуть орудия на северо-запад. Иди, Зеленцов.
Миша с отчаянно вспыхнувшей надеждой спросил:
— Бой?
— Как видно.
Зеленцов бросился к трактору. Командир расчета увидел в его порывистом движении большее, чем простое желание выполнить приказ. Солдат искал облегчения, и только бой, самый тяжелый бой мог принести ему это. Командир расчета вздохнул, ощущая постепенное нарастание тревожного напряжения, обычного для солдата в такие минуты.
Десятки тракторов работали на полную силу; от их натужного рева дрожал воздух, от тяжести — земля под ногами. Из-под гусениц взлетали в воздух фонтаны песка. Ругались на чем свет стоит промасленные, с закопченными лицами трактористы, выжимая из машин все, что можно выжать. Орудия разворачивались туго, как бы нехотя. Артиллеристы на ходу стаскивали с них чехлы. Телефонисты бегом разматывали провода. Мимо, огибая колонну тракторов, одна за другой пылили автомашины.
Подкатила машина командующего. Командиры батарей побежали к нему.
Стиснув зубы, Зеленцов дал полный газ; трактор, как загнанный конь, рванулся из последних сил. Орудие, взрывая горы песка, сдвинулось с места — его ствол стал медленно поворачиваться на север. Краем глаза Миша видел, что артиллеристы одобрительно кивают, машут руками. Еще несколько таких рывков, и командир подбежал к Зеленцову. Миша наклонился к нему.
— Отъезжай! — услышал он голос командира. — Отгони подальше и взорви.
Этого Зеленцов ждал давно, но сейчас, когда приказ был получен, он глухо переспросил:
— Взорвать?
— Да, да. У тебя взрывчатка есть?
— Противотанковая…
— Хватит. Взорви — и к орудию.
— Есть! — машинально ответил Миша, думая совсем о другом: сегодня бросают орудия, завтра бросят автомашины, затем… Это «затем» было страшно, он обругал самого себя и дал газ. Освобожденный от орудия трактор легко двинулся с места, оставляя в песке глубокие следы гусениц. Зеленцов отогнал его метров на триста в сторону и заглушил мотор. Вкладывая противотанковую гранату в двигатель, он чувствовал себя так, словно терял надежного старого друга. «Прощай, работяга, — подумал он, хлопнув рукой по горячему радиатору. — Не моя в том вина…»
Сзади тяжело и надрывно рявкнуло первое орудие. Грохот выстрела наполнил окрестность перекатывающимся тяжелым гулом. Зеленцов вздрогнул, оглянулся, затем торопливо поджег бикфордов шнур, схватил винтовку и побежал к своему орудию.
Оно уже раз за разом било; заряжающие с раскрытыми ртами, багровые от натуги, совали ему в пасть тяжеленные метровые снаряды. Через несколько секунд оно выплевывало их с ревом, все глохли.
Доложив командиру о выполнении приказания, Зеленцов стал подавать снаряды.
По шляху от города, наперерез Особой армии, двигались немецкие части. Об этом на командный пункт сообщили радисты-наблюдатели. Еще раньше разведка доложила, что город, словно бочка сельдями, набит немецкими войсками. Возле каждого дома — автомашины, танки, орудия. И артиллеристы выполняли приказ — до последнего снаряда. Били по шляху, били по городу. Скоро на горизонте, в стороне города, поднялась черная туча: начались пожары.
Наблюдавшие за шляхом радисты сообщили:
— Немцы сворачивают с дороги…
Артиллеристы переносили огонь.
Миша, смахивая рукавом гимнастерки пот с лица, подносил и подносил снаряды. И думал: «Жалко города… красиво там».
А в ушах стояло:
— До последнего снаряда!
Через Веселые Ключи предпоследними проходили артиллеристы. Израсходовав все снаряды, они вывели из строя орудия и пешком торопливо шли мимо цепей стрелкового полка, прикрывавшего со стороны города отход армии. Веселые Ключи уже обстреливала гитлеровская артиллерия. В разных концах села горели избы.
Вечернее небо, затянутое облаками, озарилось отблесками пожаров. Подымался колючий северный ветер. В селе Миша услышал сзади винтовочную трескотню. Захлебываясь, залаяли пулеметы.
Наступавшие немцы наткнулись на стрелковые цепи полка прикрытия.
Командир батареи Иващенко матерно выругался. Идущий сзади него Зеленцов удивился — комбат никогда не ругался.
— Вы что, товарищ комбат?
— Подлецов много на свете… Мерзавец!
Не договорив, он бросил взгляд на безмолвно черневшие силуэты изб.
Миша не поспел переспросить комбата. Иващенко досказал сам:
— Негодяй из этого вот села… Вызвался провести полк кратчайшим путем к броду через Веселую. Завел в эти чертовы пески и сбежал. Греется теперь у бабы, сволочь!
«Из этого села? — Зеленцов даже остановился. — Нет, что-то не то!»
Бегом догнав комбата, он спросил:
— Кто он?
— Что — кто? — не понял Иващенко.
— Фамилия… кто в пески завел?
— Черт его разберет… кажется, Дьяконов. Или — Дьячков. Точно, Дьячков. Тебе-то зачем? — Иващенко остановился и выжидающе поглядел на Мишу.
— Я же из этого вот села, — ответил Зеленцов, — из Веселых Ключей. Да вот, проспал…
Недалеко взорвалась мина; оба они пригнулись. Было слышно, как прошуршали по земле горячие осколки. Мимо пробегали артиллеристы. Комбат спросил:
— А его знаешь?
— Как же… Вон его хата — через одну. Дьячков Петр Андреевич. Только не знал, что он в нашем полку.
— Да не в нашем… Прибился вчера откуда-то, мать его… Документы в порядке, партбилет…
В памяти Миши всплыл далекий полузабытый случай, о котором одно время долго говорили на селе. В районе организовали первую МТС. Пяток новеньких, только с завода, тракторов поставили в большой сарай, названный гаражом: у помещика Подольского, в бывшем имении которого расположилась Ключевская МТС, в этом сарае раньше хранились сельскохозяйственные машины.
Ночью сарай вспыхнул со всех сторон. Сбежавшиеся крестьяне крючьями растащили сарай по бревну, но тракторы надолго выбыли из строя.
Работники милиции не смогли докопаться до истинной причины пожара — дело было сработано чисто. Лишь на селе поговаривали, что поджег Дьячков. Несколько раз его таскали в милицию, но явных улик не было. А сейчас опять — Дьячков. Кто он? Зеленцов знал, что Дьячков пришел в село в двадцать пятом году лудильщиком посуды. Как-то прижился, к нему постепенно привыкли. Он пристал в зятья к одинокой вдове-солдатке Агриппине Волковой. Ходил первое время по окрестным селам паять миски, лудить самовары. Потом втянулся в хозяйство, вместе со всеми вступил в колхоз.
Миша выпрямился.
— Поищем, товарищ комбат?
Немного поколебавшись, Иващенко согласился.
— Идем. Только вряд ли он дома.
— Знаю. Все теперь в погребах.
Иващенко вынул револьвер, и они, согнувшись, перебежали улицу. Прямо через плетень перелезли во двор Дьячкова, и Миша первым подошел к погребу. Когда откинул окованную кровельным железом крышку, из глубины в глаза плеснулся красноватый свет керосинового каганца.
— Кто там? — послышался из погреба настороженный голос.
Миша шепнул комбату:
— Он! — и спрыгнул в погреб. За ним, чертыхнувшись, почти свалился Иващенко.
Дьячков с серым не то от страха, не то от слабого света каганца лицом стоял босой на домотканой дерюжине. На табуретке перед ним лежало нарезанное кусочками сало, стояла начатая бутылка мутного самогона.
Тяжело дыша, Иващенко, пригнувшись, шагнул к нему.
— Пропиваешь?
Дьячков метнулся к каганцу, стоявшему рядом с небольшой иконой, Иващенко в этот момент вскинул руку и выстрелил ему в голову. Придушенно вскрикнула жена Дьячкова, опускаясь на колени.
— Не плачь! Это стервец, каких мало! — крикнул женщине Иващенко и выстрелил в Дьячкова еще раз.
Они вылезли из погреба, вышли на улицу. Сдерживая шаг, Иващенко прислушался к трескотне выстрелов.
— Стихает немного. Не любит немец ночи. Может, к своим заглянешь, Зеленцов?
Миша остановился, с трудом сказал:
— К своим далеко… Вот сюда, если можно… Только взглянуть, товарищ комбат…