– Фарисей чертов, – прошипела она, – какая-то там миссис Мор ему важнее родной матери. Я есть хочу, а он на конвейере, видите ли, помогает. Свежую газету принес? – Градус злости в ней явно понизился.
Карл с готовностью вложил газету в некрасивую, с распухшими от артрита пальцами руку. Снял куртку и, уже направляясь в кухню, через плечо бросил:
– Опять ищешь новости о событиях в Клиф-Хаусе.
– Не твоего ума дело. Ланч скоро? Говорю же: я голодна.
– Сейчас, сейчас. Все готово, только разогрею.
«Старая ведьма. Ведь и вправду же все готово. Дел-то – тарелку в микроволновку поставить, так ведь нет. Нужно, чтобы еще и обслужили. Нарочно же! Чтобы я тут побегал туда-сюда и виноватым себя чувствовал. А в чем моя вина? В том, что она меня родила?»
Через несколько минут обед был на столе. Посредине на чугунной подставке стоял небольшой керамический казанок с ирландским рагу, плошка с вареным картофелем и зеленой стручковой фасолью.
Карл только теперь, при виде еды, ощутил, насколько и сам он голоден. Он зачерпнул полный половник жаркого и уже почти донес до своей тарелки, когда сухой и жесткий, как осенний лист, голос остановил его:
– Куда? Ты что, не знаешь? Матери надо наложить в первую очередь, потом уже о себе думать.
– Тебя не поймешь: то ты сама себе наложишь, я, видите ли, не те куски тебе выбираю, то требуешь, чтоб тебя обслужили.
– Ты прекрасно знаешь, что с моим артритом я не могу толком поварешку до тарелки донести. Но тебе же на это наплевать.
– Мам, может, тебе и вправду пора в дом престарелых переехать? Тебе там не только тарелку нальют, но еще и с ложки накормят. – Он отломил большой кусок от хлебной буханки и протянул его матери. – Ешь уже. Не морочь мне голову. Тебе сколько картошки: одну или две?
– Сколько ни говорю, все как об стенку горох. Не вари зеленые овощи под крышкой – они от этого темнеют и теряют цвет. Тоже мне, в мишленовые повара нацелился. Простых секретов не знаешь.
– Я и варил фасоль без крышки, просто она заждалась.
Он придвинул ей тарелку, вставил вилку в скрюченные пальцы и, не глядя на мать, с удовольствием принялся за еду. Ему нравился не только процесс придумывания новых блюд и их изготовление, но и поглощение тоже.
За едой не проронили ни слова. После ланча Карл привычно собрал со стола посуду.
– Тебе чаю или кофе? – так же обыденно спросил он.
– Я бы кофейком побаловалась, – откликнулась она и, с грохотом отодвинув стул, встала из-за стола.
Дом был маленьким. Он казался маленьким, еще когда Карл мальчиком первый раз переступил его порог, а теперь тридцатишестилетнему мужчине со старой растолстевшей матерью в нем и подавно не повернуться.
От обеденного стола до кресла перед телевизором, где мать проводила все время (с перерывом на сон и еду), было ровно два шага. Она, тяжело подволакивая ногу, сделала их и так же тяжело опустилась на подушки кресла. Развернула газету. Стала жадно искать глазами колонку полицейских новостей.
Карл поставил на табурет рядом с креслом кружку с кофе и блюдечко с тремя крекерами.
– Что ты мне печенье, как в тюрьме, поштучно выдаешь? А если я хочу больше?
Он пропустил реплику мимо ушей.
«Захочешь – сама возьмешь. Лишний раз пройтись по дому тебе, старая жаба, только на пользу, – злорадно подумал он. – Нет. Так дальше продолжаться не может. Пора что-то предпринимать».
– Карл, ты еще не ушел?
Он промолчал и даже как будто затаился.
– Не молчи. Я же знаю, что ты тут. Принеси мне ножницы.
– Что ты там все вырезаешь? – Он кивнул в сторону газеты. – Опять про скелеты в шкафах этих Колдов?
– Сказала же, не твоего ума дело.
«Чертова кукла. Всегда так. Держать вилку она не может, а ножницами орудовать – так пожалуйста. На раз».
Настроение опять испортилось. Он ушел в свою комнату и рухнул на кровать, как был: не снимая ботинок, в джинсах и толстом свитере. Пристроил на животе планшет. Вставил в уши наушники. Мир замкнулся, и на экране поплыла заставка пропущенного вчера эпизода реалити-шоу «Три поваренка».
Глава 13Габби. Прошлое
Кружок света от ночника сиял на темном потолке над кроватью. Он был похож на вход в туннель. На жерло того колодца. Только там круг был голубой, а этот желтый. Если в него долго и внимательно смотреть, в нем оживают фигуры и события.
То испорченное Рождество очень расстроило Анну. Кажется, ей стыдно за поведение сестры. Невестка моя и так не блещет ни чувством юмора, ни быстротой ума, а тут и подавно сделалась задумчива и кисла, как викторианская барышня, у которой годы подпирают, а подходящего жениха не только в округе, но и в соседних графствах найти не могут. Даже мой дорогой такой веселый, такой оптимистичный сын не может ее развеселить. Что-то эта негодница Надин ей сказала или сделала, что она вот уже неделю в хандре пребывает.
Если честно, у меня тоже настроение не самое приподнятое. Радость от побывки Генри омрачают мысли о его скором отъезде назад в Кувейт. Снова на войну. Хоть он и вооружен всего лишь камерой – солдат информационного фронта, – но враждующей стороне не важно, что у тебя в руках: камера или автомат.
Генри уверяет меня, что всегда носит бронежилет и каску. На мои мольбы держаться подальше от передовой он только смеется и поглаживает меня по голове, приговаривая: «Мамуля, на войне только и новости, что на передовой. Как же я могу их освещать из тыла?» Как будто здесь в Англии «освещать» нечего?!
Новогодняя ночь прошла без особого веселья. Как по заказу: погода в наших краях в эту ночь из года в год почему-то бывает особенно мерзкой. Опять шел мелкий дождь, и густой и липкий, как кисель, туман застилал все вокруг.
В детстве, по какой-то своей семейной традиции – уж и не знаю, откуда она у нас завелась, – с двенадцатым ударом часов моя мать всегда открывала парадную дверь, приглашая Новый год войти в дом, а мы – отец и малышня – бегали по дому с вениками и полотенцами и гнали Старый год к задней двери в кухне. Веселью не было конца.
Теперь мы уже не играем в эту игру. Молодые пошли в соседний паб, а мы с Артуром скучали дома. Вышли в полночь в сад посмотреть на фейерверки, но сквозь пелену тумана их почти не было видно.
За дверью в коридоре послышался рокот тележки. Дежурная сестра развозила вечерние лекарства. Габби по-детски сложила губы трубочкой, принимая из рук сестры маленький бумажный стаканчик с несколькими таблетками на дне. Опрокинула его в рот и послушно запила водой. Сестра заботливо расправила одеяло и протянула руку к ночнику, но Габби запротестовала: «Нет-нет. Я сама. Я еще немного почитаю». Сотрудница «Обители» только усмехнулась. Ни на прикроватном столике, ни у кресла не было не одной книги. Ох уж это старичье…
На следующий день после отъезда Генри – да, точно, на следующий день – Артур с утра ушел в море на рыбалку. Невестка моя весь день у себя в комнате просидела, только к ужину вышла. Кухарку Марианну и ее дочку отпустили на всю неделю после Рождества. И хорошо. В доме стало тихо. Вечером я сама на ужин рыбу жарила.
А на следующий, на четвертый день нового года раздался стук в дверь. Я открыла и…
Боже праведный! На пороге стояла Надин. Ее не узнать: красивые пышные волосы висят плетьми вдоль лица и, как занавес, закрывают ужасный его вид. Ее левый глаз тонет в огромной гематоме и не открывается, правая щека расцарапана так, будто девушку волокли лицом об асфальт. Верхняя губа разбита, из уха течет кровь. На ней даже пальто не было. Только платье с наполовину оторванным воротником. Чулки в дырах.
– Боже мой! – только и смогла воскликнуть я. – Что с тобой? Кто тебя так? Тебе надо в госпиталь и в полицию!
– Не надо. Ничего не надо. Можно, я прилягу? – И она упала мне на руки.
Конечно же, мы все бросились к ней на помощь. Артур ее подхватил на руки, отнес в гостиную (ту самую, где десять дней назад она устроила настоящий дебош, но сегодня никто об этом даже не думал). Я отправила Анну привести гостевую комнату в порядок для комфортного проживания: постелить чистую постель, затопить камин. Сама же поспешила к шкафчику с медикаментами. С перепугу налила Надин полное ухо перекиси водорода. Может, и слишком много, но кровотечение остановилось. Я оттерла запекшуюся кровь с ее лица, и сердце мое сжалось. Мне казалось, что это Генри, мой мальчик, лежит передо мной, и я успокаиваю его раны. Тем временем Анна заварила чай, и Артур добавил в него хорошую порцию рома.
Кое-как мы подняли ее с дивана, крепко держа под руки, помогли подняться на второй этаж дома в спальню. Надин явно не понимала, где она, и не помнила, что с ней случилось.
– У нее, наверное, легкое сотрясение мозга, – предположил Артур.
Мы с Анной раздели ее и уложили в постель. Анна сказала, что одежду нужно сохранить как доказательство на случай, если Надин станет лучше или, наоборот, она умрет, а нас могут подозревать в ее смерти.
Я ответила ей, что она читает слишком много детективов, что Надин через пару дней придет в себя, и тогда она, Анна, сможет поиграть в детектива и выяснить, кто совершил над ее сестрой такое чудовищное насилие, а пока…
Я подхватила с пола рваные, когда-то бывшие женской одеждой тряпки и, недолго думая, бросила их в камин.
– Валентин, Валентин, прекрати это… – прошептала Надин онемевшими губами.
И непонятно было: то ли она зовет его на помощь, то ли умоляет прекратить избиение.
Желтый круг на потолке мерцал, то расширялся, то сужался, как будто дышал в унисон со старой женщиной. Глаза ее были полуприкрыты, но веки дрожали, и одинокая слеза сползала по виску за ухо. Она тихо шептала, словно пересказывала давно забытую историю.
…Боже мой! Уже неделя прошла, а Надин все еще лежала почти в коме. Разговаривать не могла и тяжело дышала. Я все-таки пригласила врача. Доктор Грегори Расселл – друг семьи и компаньон Артура в его рыбацких рейдах. Он внимательно осмотрел Надин и обнаружил, ко всему прочему, еще три сломанных ребра и один качающийся зуб. По всему было видно, что тот, кто нанес ей такие увечья, – безжалостный негодяй, монстр. Слава богу, барабанная перепонка оказалась не повреждена и зрение, как и слух, по уверению врача, должны восстановиться после того, как гематомы спадут.