За два месяца общения с кузеном Генри познал и азы марксизма-ленинизма, и теорию маоизма, а заодно (весьма в общих чертах) учения Руссо и Бэкона. Рассказы о «Лете любви»[10] буквально взорвали ум подростка, и его распирала жажда действия.
Дело закончилось тем, что Ален где-то, каким-то чудом достал два билета на рок-фестиваль в Гластонбери. Генри не мог поверить в свое счастье. Он слышал об ежегодном фестивале, проводимом последние семь лет, но даже мечтать не мог побывать на нем.
Вишенкой на торте оказалась еще одна неожиданная удача. При входе на территорию фестиваля разыгрывалась лотерея, главным призом которой был ужин с самим Майклом Ивисом. Фермер, любитель музыки, отдал примерно полторы тысячи акров своей земли под площадку для проведения концертов. Там была выстроена сцена, установлены шатры, мобильные туалеты, даже несколько душевых кабин. Хозяин этого грандиозного праздника устраивал для двадцати счастливчиков ужин у себя в доме. Генри навсегда запомнил и ужин, и те четыре дня, которые перевернули его мир!
Генри Колд, юноша семнадцати лет, приехал на фестиваль с палаткой, рюкзачком и парой привязанных к нему резиновых сапог, а уехал в том, что было надето: джинсах, футболке и ветровке. Он ни секунды не жалел ни о чем. Другое дело – родители.
Артур глубоко переживал ссору с сыном, о старшей Эйлин и говорить не приходилось. Если бы не поддержка доброго друга семьи – преподобного Патрика и долгие часы разговоров с ним, чтения Библии и прочих книг, затрагивающих сущность человеческих отношений, она бы, наверное, с ума сошла.
За восемь лет скитаний по коммунам хиппи, свободных художников и поэтов Генри повидал и узнал многое. Он даже год проработал в израильском кибуце – водил трактор.
Затем на смену юношескому нигилизму пришел умеренный либерализм. С взрослением стала приходить мысль о том, что пора бы и профессию приобрести. Он выбрал себе вполне пристойную – оператор «Би-би-си»: всегда в гуще событий, всегда окружен интересными, неординарными людьми.
К сожалению, дух противоречия вонзился занозой в сердце молодого мужчины. Хоть житейская логика и одержала победу над бунтующим разумом, но сфера чувств все еще пребывала в состоянии поиска. С женщинами Генри вел себя цинично холодно, порой даже жестоко. Как только возникал малейший намек на постоянство отношений, он тут же разрывал связь. Единственной женщиной, с которой продолжались отношения, была Дороти, и то только потому, что виделись они случайно и нечасто. Акты любви между ними происходили скорее символически: каждому хотелось вновь погрузиться в то первое чувство, которое они испытали тогда в роще за зданием школы.
На Пасху 1990 года Генри приехал в Торки. Размолвка с отцом давно была забыта, в семье на эту тему было наложено негласное табу. Никто не вспоминал того скандала. Слишком тяжелые последствия он спровоцировал. Все были осторожны. В разговорах были сдержанны, старались не затрагивать скользких тем.
Прошлым летом Дороти закончила университет и вернулась в родные края. Ей не терпелось поделиться всем тем, что она узнала за годы учебы. Лучший способ излить поток знаний – это стать либо писателем, либо учителем.
Выбрав второе, она подала заявку на должность младшего преподавателя в университете города Эксетер – всего-то тридцать пять миль от Торки, но вакансия открывалась только с сентября следующего года, а пока она приняла предложение от родной школы Сент-Джеймс вести факультатив по истории, тем более что Сент-Джеймс сам был историей[11].
На следующий день после приезда Генри позвонил подруге детства. Молодые люди замечательно проводили время. Каникулы, весна, поездки в близлежащие рыбацкие деревушки, романтические пикники на свежей изумрудной траве, сквозь тонкие стебли которой проклевывались разноцветные чашечки крокусов…
Через две недели после отъезда Генри Дороти проснулась от головокружения. Она села в постели, к горлу подкатила тошнота, и молодую женщину вывернуло прямо на пол возле кровати.
На следующий день все повторилось. Теперь она уже была готова и успела добежать до туалета. Сомнений о причине недомогания ни у кого не возникло.
Ни у самой Дороти, ни у ее матери не стоял вопрос сохранять ребенка или нет. Религиозность родителей, их глубокая вера в догмы католицизма, да и собственные моральные убеждения Дороти не могли допустить убийства новой жизни.
Также на семейном совете решили не ставить в известность отца ребенка. Дороти даже подумать не могла о том, как повести с Генри разговор на эту тему.
Мучимая токсикозом, похудевшая, она с трудом довела занятия в школе до конца семестра. В первый день летних каникул Дороти упала в кровать и, обессиленная, пролежала в ней, не вставая, почти неделю. В самом конце июля в животе вдруг что-то булькнуло. Ребенок отчаянно стукнул ножкой, поворачиваясь в тесном пространстве материнской утробы, и… токсикоз как рукой сняло. Следующие четыре с половиной месяца беременности были если не самыми счастливыми, то приятными и радостными уж точно. Она не могла дождаться минуты, когда увидит личико своего малыша.
Дороти не сомневалась, что это будет мальчик, и назовет она его в честь того месяца, когда он был зачат. Март – месяц бога Марса. Бога войны и плодородия.
Мартин родился 15 декабря 1990 года.
Глава 17Генри
Та весна оказалась богата на любовные откровения. Их группа снимала видеоочерки о центрах досуга в разных частях Британии. Вязание в технике кроше и самодеятельные хоры Генри воспринимал со снисходительной улыбкой: чем еще могут развлечь себя жители крошечных деревушек, где магазин, почта и полиция находятся в одном здании – только входы с разных сторон.
Он был приятно удивлен, когда их микроавтобус свернул к ферме, затерянной среди холмов западного Уэльса. Картина чем-то напомнила ту, которую он видел на фестивале в Гластонбери. Странные люди в национальной одежде жителей Индии скорее походили на паломников на привале возле буддистского храма, чем на хиппи, сбившихся в небольшую коммуну.
Таша Штерн, редактор их съемочной группы, средних лет, незамужняя и потому полностью отдавшаяся работе на «Би-би-си», объяснила ситуацию. Они будут снимать репортаж о центре реабилитации трудных подростков. Эдакий социальный эксперимент возвращения юных правонарушителей в общество. В программу занятий входили: медитация, дыхательная зарядка, йога и классы йога-танцев.
Анна оказалась одной из участниц эксперимента. Ее невысокая, но стройная фигурка обещала сильно раздобреть годам к сорока, но пока была гибка и изящна. Сама же Анна проявляла абсолютную неуемность в постели. Йога помогла освоению некоторых поз «Камасутры», или, возможно, все происходило наоборот.
У Генри было всего три съемочных дня, и он не стал тратить их на выяснение первопричины привлекательности Анны. Будущая миссис Колд отдавалась так, словно смыслом секса являлась не услада тела, а акт просветления души. Ее объятия казались веревками, кандалами, которые приковывали к этой женщине каждую клетку тела Генри. Невозможно было просто насладиться таким удовольствием и, как это часто случалось в его быстротечных романах, банально слинять.
Генри был уверен, что с поиском единственной суженой покончено: вот она! В день отъезда он сделал предложение. Анна моментально согласилась. Генри еще грузил в микроавтобус штативы и кофры с камерами, а Анна уже стояла во дворе фермы, закутанная в свое единственное и потому лучшее сари. Возле ее ног лежала ковровая сумка бедуинских кочевников.
Он привез невесту в дом родителей. Медовый месяц растянулся на два, а в августе Генри вернулся в Лондон. Ему предстояла отправка в Кувейт.
Боец информационного фронта – как он сам себя шутливо называл – приехал на побывку в Клиф-Хаус в канун Рождества в недельный отпуск. В доме царила подобающая событию атмосфера – мерцание свечей, запахи мандаринов, корицы и кардамона, неяркий блеск старинных елочных игрушек.
Этот праздник благочестия и зимней тишины мог стать одним из многих, мало отличающихся друг от друга, если бы не появление свояченицы. Генри и не знал, что у жены есть сестра. Да что там сестра. Он и жену-то толком не успел узнать. Ведь в мае все случилось так спонтанно. Теперь, в декабре, рассматривая избранницу в интерьере семейного дома, он испытывал смутное чувство. Какой-то червячок шевелился в душе. Нет, не разочарования. Скорее, очарования, но не женой, а ее сестрой. Надин своим буйством буквально взорвала семейный праздник. Генри отгонял мысли об этом, уговаривал себя, что сделал свой выбор и пора перестать видеть в других женщинах их возможные прелести.
Лучший способ избавиться и от разочарования, и от очарования – это хорошая долгая прогулка вдоль пустынного зимнего пляжа, в конце которого стоит дом старой надежной подруги.
Генри решил сделать Дороти сюрприз и прийти без звонка, но с подарком: небольшой золотой фигуркой верблюда – типичным ближневосточным сувениром.
Нахлобучив красную шапку Санта-Клауса, засунув руки глубоко в карманы, он уверенно шагал вдоль морской кромки к дому подруги. Песок вперемешку с ледяной крошкой звонко хрустел под тяжелыми армейскими ботинками.
– Какая приятная неожиданность, – сказала Дороти, открыв дверь и подставляя щеку для поцелуя.
Генри протянул бархатный мешочек с подарком:
– С Рождеством!
– И тебя тоже. Извини, не знала, что ты приедешь. Думала, ты в Лондоне.
Он вошел в дом. В гостиной у камина стояла корзина-колыбелька.
– О, у вас гости? – удивился он. – Сестра приехала? Твой новый племянник?
Изображая интерес, Генри наклонился над ребенком.
– Нет. Не гость и не племянник, а будущий наследник этого дома.
Она достала из корзины крошечный сверток. Из белизны оборок выглянуло розовое личико. Еще не сфокусированные серые глазки смотрели на незнакомого мужчину. Ребенок скривился: то ли улыбнулся, то ли вот-вот заплачет.