– Ты хочешь сказать – «пока» не готова?
– Нет, я вообще не готова. Джим, мне 27 лет, если я пойду на новые отношения, то с перспективой строить семью, рожать детей.
– То есть ты хочешь сказать, что я не подходящий генетический материал? – Ей показалось, что в его голосе прозвучала нотка обиды.
– Нет. Я совсем не это имела в виду. Не ерничай. Я думаю, что, когда уйдет острота новизны и отношения станут более… – она пощелкала пальцами в поиске правильных слов, – «бытовыми», что ли, то наша семейная жизнь будет невыносимой.
– Почему?
– Потому что мы оба выбрали себе профессии, которые занимают все наше время и все наши мысли. Нам законом положено сидеть за двумя разными столами в противоположных сторонах зала суда. Наши выводы и доводы – всегда полярные. Как ты себе представляешь нашу совместную жизнь? После шести часов слушания тяжбы, споров и доказательств, брошенных в адрес друг друга, мы выходим из здания суда, садимся в одну машину, едем домой, ужинаем, сидим рядышком на диване, смотрим телек и в одиннадцать ноль-ноль дружно ложимся в постель. Ты читаешь материалы одного дела, я – другого.
– Да. Именно так я себе и представляю нашу совместную жизнь. Не вижу в ней ничего плохого.
– Плохое в ней только одно. Это утопия. Ни ты, ни я никогда не сможем отделить мух от котлет и работу от жизни. Эти мухи будут виться над нами как над трупом. И любовь постепенно превратится в труп.
– М-да. Учат же вас на юрфаке ораторскому искусству. Ничего не скажешь. И, главное, место ты нашла для объяснения подходящее. Так сказать, и похоронила, и надгробием привалила.
– Джим, я не хотела тебя обидеть. Я правда очень, очень тебе благодарна. Ты подарил мне, наверное, лучшую ночь в моей жизни, но я трезво смотрю на вещи. Много лучших ночей быть не может. Давай оставим память о ней как лучшее из того, что мы будем помнить.
– Посмотрим. Я не сдаюсь так легко.
Оба помолчали. Она наклонилась и положила его букетик у основания камня.
– Надеюсь, ты назначил такое срочное свидание не только для того, чтобы поставить меня в известность о желании развестись.
– Нет. Я узнал еще кое-какие подробности о твоей тете.
– Я, собственно, и поспешила сюда, потому что оказалось, что толком ничего не знаю не только о ней, но и о своей матери. Вот, смотри, – она протянула руку к надгробному камню, – я даже не знала год ее рождения. Знаю, что умерла, когда мне было десять, и это все. Удивительно, как в семье никто ее никогда не вспоминал.
– Наверное, вспоминали, но не при тебе. Берегли психику девочки.
Помолчали. Джим протянул ей руку. Эйлин, как ребенок, послушно вставила свою ладошку в большую, теплую руку взрослого мужчины. Он помог ей обойти могилу, и они неспешно побрели назад к церкви. Поравнявшись с массивной дубовой дверью, не сговариваясь, повернули к ней. Он потянул на себя кольцо ручки. Дверь оказалась незапертой и с тяжелым, уставшим скрипом открылась, пропуская пару внутрь.
– Ну, рассказывай. Уж тут нас никто не подслушает. Если только они. – И Эйлин кивнула в сторону витража, заполнившего всю стену за алтарем.
Там в трех стрельчатых арках окна светилась сцена Благовещения. Композиция оказалась классической, но очень удачно вписалась в оконный проём: в левой – коленопреклоненный архангел Гавриил. Одно его крыло было срезано аркой, у зрителя возникало впечатление, будто оно осталось снаружи, и потому носитель благой вести как бы находился в движении. Некогда ему тут задерживаться. В правой арке Дева Мария. Она будто придавлена неожиданной новостью: удивлена и не рада, но не смеет противиться Божией воли. Художник явно вложил долю иронии в трактовку сюжета. Самая красивая часть триптиха – центральная. В ней подробно изображены какие-то мелкие зверюшки: не то хорьки, не то мыши, – а также цветы и деревья, ветви которых клонятся под грузом плодов. В голубом небе, как будто пришедшем в картину снаружи, парит белоснежный голубь.
– К сожалению, моя весть не такая благая, как эта, – проговорил Джим. – Все гораздо более приземленно и даже банально. Твоя тетя отсидела шесть лет из назначенных тридцати. Она вышла в 1985-м по УДО и с довеском: через полгода после освобождения она родила мальчика. Естественно, ребенка забрали службы опеки. Отцовство не установлено.
– Ну, это-то как раз вполне понятно. Во-первых, тогда еще не было теста ДНК, а во-вторых, какая разница, кто из надсмотрщиков – проказник. Не держать же ее беременную в тюрьме?
– В том-то и дело. Ей сделали новые документы. Как положено при досрочном освобождении малолетки, ей изменили имя, фамилию и год рождения. Кстати, в документах она «повзрослела» на два года.
– И это тоже понятно. Несовершеннолетняя беременная – это же дополнительные вопросы.
– Вот именно, – кивнул Джим, – в придачу к новому паспорту еще и сертификат швеи выдали. Устраивайся, девушка, сама. Скажи спасибо, что на свободе.
– И как ты-то все это узнал? Насколько я знаю, информация о смене паспортных данных засекречена даже для полиции. Ее можно получить только по разрешению судьи. Когда ты успел?
– Эйлин, ты нарочно задаешь такие вопросы? Хочешь, чтобы я поверил в твою умственную отсталость? Или ты думаешь, что услугами хакеров могут пользоваться только плохие ребята?
– Нет. Как я погляжу, хорошие ребята тоже не чураются пользоваться запрещенными методами.
– Слушай! Ты что, сменила профессию? Говоришь как прокурор. Ты же прекрасно знаешь, что пользоваться разрешенными методами слишком долго. Почему не спрашиваешь, как ее теперь зовут?
– Звали.
– Не понял. Ты опять знаешь больше, чем я?
– Ага. Ее новое имя было Надин Купер. Но она умерла-утонула-исчезла в 1993 году.
– Откуда знаешь?
– Тайна следствия.
Эйлин было раскрыла рот – сказать, что знает, вернее, не знает наверняка, а на девяносто девять процентов уверена, что новое имя ее тетки – Стефани Батлер, – но спохватилась. Она вдруг отчетливо ощутила, что рядом с ней на дубовой лавке, отполированной до блеска задами благочестивых прихожан, сидит не любовник и даже не друг семьи, а детектив-инспектор. И что она – Эйлин Колд – не является его осведомителем, а наоборот, она – независимый адвокат. Известной ей информацией она обязана делиться только с судьей и коллегией присяжных.
Со стороны входной двери послышался скрежет. Тот, что ни с чем не спутаешь. В замочной скважине поворачивался ключ. Молодые люди переглянулись, не сговариваясь, вскочили с мест и бросились к выходу.
– Погодите, погодите!
– Не запирайте дверь!
На их крики та широко распахнулась. В проеме стоял викарий. Он выглядел растерянным.
– А вы что тут делаете?
– Странный вопрос, отец. Что могут делать прихожане в здании церкви? – Джим иронично улыбнулся.
– Да, – подхватила Эйлин, – я вот могилу мамы навещала, а у Джима…
– А я по делам расследования зашел…
– Ну-ну, – покачал головой старик, – хорошо, что я вас тут на всю ночь не запер. Тут по ночам довольно холодно. Да, даже летом.
Все трое вышли в наступающий вечер. Диск солнца завис апельсиновым шаром почти над самым горизонтом. Еще несколько мгновений, и ночь заступит на свое короткое дежурство.
– Прощайте, дети мои, храни вас Господь.
Викарий повернулся и зашагал по дорожке, огибающей церковь и ведущей сквозь небольшой садик к его дому.
Он отошел на несколько шагов и обернулся.
– Эйлин, я уже не вожу машину, мне самому не добраться. Возьми меня с собой, когда в следующий раз поедешь навещать бабушку.
– Конечно, Патрик. Габби будет только рада. Она с большой теплотой всегда говорит о вас.
– Да. Мы с ней были очень близки… Я имею в виду – были очень близкими друзьями.
Глава 34Операция «Степная лиса»
Крис снова сидел в холле гольф-клуба, вертел в руках бесполезный телефон (правила заведения запрещали пользоваться гаджетами в баре и в гостиной). Он поглядывал в сторону барной стойки, как бы прикидывая: успеет ли осушить еще одну пинту до того, как Дэвид закончит игру. Он снова и снова прокручивал в голове последние новости.
Придется признаться Дэвиду, что задание он провалил. Не то чтобы провалил-провалил, но не выполнил в полном объеме. Ну кто ж мог подумать, что эта чертова Эйлин так скоро вернется домой. Ведь он, Крис, все так хорошо продумал. Накануне сумел тихо пробраться в сад. Обнаружил, что в нескольких окнах вынуты рамы, и, главное, как удачно – в окнах первого этажа. И еще одна удача: строители до сих пор не вернулись на объект. Стало быть, вход в дом свободен. Дурачки эти богатые буратинки. Они думают, что если у них большой дом, высокий забор и парочка камер тупо смотрит на подъездную дорожку и на входную дверь, так они и в безопасности. Наивные ребята. Камеры эти отпугнут только шантрапу-пацанчиков, которые лезут в дома за тем, что можно унести в кармане и быстро толкнуть: часы, телефоны, ювелирку мелкую, – но Крис Кампелл – профессионал и знает, как отличить настоящую камеру от камуфляжной.
И все-таки как ни крути, а придется признаться, что он ошибся. Не рассчитал время. Никак не ожидал нос к носу столкнуться с хозяйкой. Девка оказалась ловкой. Мало того что умудрилась забаррикадироваться у себя в комнате, так еще и полицию вызвала.
Но Дэвиду этого не объяснишь. Он старый служака. Получил задание – изволь выполнять. Какой ценой – это уж твоя забота. Из-за такого его отношения друзья и вляпались тогда в историю возле Абдали.
Нет, чтобы проверить, подождать, когда вертолеты подойдут. Все ему надо было доблесть свою демонстрировать. Еще и журналиста позвал, чтобы тот его удаль солдатскую запечатлел.
Деревня стояла на самом краю скалы у основания глиняной шахты. Жители деревни, в основном женщины и дети, промышляли изготовлением кирпичей. Лазутчик из местных сообщил, что кирпичи – это так, для отвода глаз, а на самом деле в шахте прячутся кувейтские талибы, сотрудничающие с иракскими военными.