о было не Божие благословение, а прикосновение мужчины к женщине. Не знаю как, но я почувствовала это и не испугалась. Наоборот. Его ладонь источала такую силу и благодать, что я перестала бояться не только мужа, но и всего на свете.
Удивительно, но мы теперь чаще встречаемся. Не то чтобы я специально ищу повод с ним увидеться, но это происходит как-то само собой. То он вдруг придет на незначительное мероприятие, организованное каким-нибудь фондом, где оказываюсь и я. Или мы можем случайно встретиться в супермаркете. Казалось бы, с чего одинокому викарию отовариваться в супермаркете? Ан нет, зачем-то воля Божия его туда приводит.
Он по-прежнему частый гость в нашем доме.
Я подписалась на каталог «Книга почтой». Артур не проявляет никакого интереса к современной литературе, а Патрик – наоборот. Я, как только прочитываю книгу, сразу же передаю ему. Он буквально «проглатывает» ее за пару дней, и потом мы можем часами обсуждать того или иного героя, те или иные повороты сюжета. У нас возник наш собственный клуб любителей книг. Клуб из двух членов. Необходимости расширять его нет ни у него, ни у меня.
Наша с ним духовная близость (о какой-либо другой, естественно, не может быть и речи) вселяет в меня буквально неограниченные силы и одновременно успокаивает. Я перестаю так болезненно реагировать на все то, что происходит вокруг в повседневной жизни: на сильно подурневший характер мужа, на бестолковую невестку.
Я с удовольствием наблюдаю развитие романа ее сестры с молодым доктором. Их старания скрыть свою любовь так чисты и наивны, что, подглядывая за ними, я чувствую, как в моей собственной душе зреют романтические чувства. Предметом их, конечно же, становится Патрик. Понимаю, что это неправильно, но ничего не могу с собой поделать.
Надин, однако, ведет себя не всегда ровно. Все-таки она со странностями. Есть в ней что-то неуловимо зловещее. Какая-то тайна, воспоминания о которой всплывают в ней время от времени и превращают ее из вполне симпатичной девушки в базарную хабалку. Где только она такой лексики набралась? Похоже, что до театральной труппы она работала на фабрике и жила в рабочем общежитии, причем не самом чистом и дружелюбном. Но надо отдать ей должное: она старается. Она буквально впитывает манеры и образ жизни, приличные для молодой женщины.
Почему все это вдруг всплыло в моей памяти? Зачем?
Не успею допить чай, как придет эта корова Маргарет и начнет своим неестественно сладким голоском убеждать, что надо вставать с постели, что в моем возрасте статика – это смерть, что надо двигаться и идти на завтрак. Господи, ведь ты убрал из моей памяти миллион всяких воспоминаний, зачем ты оставил эти крошки, которые, как надоедливые мухи, все летают и летают. У меня уже нет сил их отгонять. То утро я помню, как вчера. Нет, такое высказывание из моих уст звучит как насмешка. Как раз то, что было вчера, я и не помню, выражаясь языком моей внучки – от слова «совсем».
Помню, что накануне всю ночь не спала, дочитывала «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу. Читала с трудом. Слезы пеленой застилали страницу. Благодаря этой книге моя любовь к Патрику стала, наконец, осязаемой. Я смогла себе признаться, что чувствую к нему нечто гораздо большее, чем дружбу. Я поняла, что могу и должна выпустить свою любовь наружу. Я знаю, что он испытывает то же чувство, но никогда не решится сделать первый шаг. Хотела признаться ему сразу, но потом решила: пусть он сначала тоже прочтет эту замечательную книгу.
В то утро я вышла из дома с намерением сделать три дела: отнести Патрику новые книги, выпить с ним чаю и заехать в садовый питомник. Работник питомника сказал по секрету, что они ожидают поступление рассады клубники из оранжереи Букингемского дворца. Отказать себе в удовольствии есть на завтрак ту же клубнику, что и королева, я, естественно, не могла.
В дверях я встретилась с Надин. Она возвращалась с дежурства из госпиталя, где пару раз в неделю работала ночной няней в отделении новорожденных. Я была в восторге от этой идеи доктора Расселла. Что может быть более поучительным для молодой женщины – будущей матери, чем работа с младенцами в медицинском учреждении.
В руке у нее была большая спортивная сумка. Я даже удивилась:
– Как ты, Надин, все успеваешь? И в госпитале, и у доктора в офисе, и еще спортом занялась. Каким?
Она засмеялась.
– Ой, миссис Колд, это не спорт. Это учебный материал. Хочу Анну научить кое-чему.
Я так спешила, что не стала вдаваться в подробности. Старшая сестра учит младшую. Это ли не замечательно. Материал. Наверное, опять что-то экстравагантное шить будут. Надин молодец. Стоит ей увидеть, пусть даже мельком, в фильме или в телевизоре какой-нибудь наряд, как она может его повторить буквально на следующий же день.
Мы с Джефри – нашим садовником – обсуждали, куда лучше высадить клубнику, когда я услышала звуки ссоры и плач в спальне Генри и Анны. Одновременно кто-то захлопнул там окно, да с такой силой, что оно разбилось, и осколки стекла посыпались нам на головы. Удивительно, что никого не поранили. Я, естественно, пулей помчалась наверх.
Анна сидела в кресле у того самого разбитого окна. Обычно она проводила в кресле время, читая. Но в этот раз у нее на коленях лежала не книга, а кукла-голыш. Меня поразил вид этой куклы. Она была какая-то красно-синяя. Ножки для куклы слишком длинные, свисали у Анны с колен, и между ними были явно видны половые признаки младенца-мальчика. Рядом с креслом стояла Надин и, отвернувшись от сестры, аккуратно собирала с подоконника куски разбитого стекла.
Услышав мои шаги, она обернулась и спокойным голосом сказала:
– Извините, миссис Колд, это всего лишь моя оплошность – я не удержала раму, когда закрывала окно.
– Какое, к черту, окно! Это что еще такое? – В ту минуту я не поняла, отчего не могу дышать – от быстрого бега по лестнице или от ужаса увиденного.
Надин как ни в чем не бывало вежливо улыбнулась:
– Не беспокойтесь, миссис Колд. Я принесла его Анне, чтобы она попрактиковалась в уходе за младенчиком. Ведь уже год, как Генри вернулся, а у них все еще нет ребеночка. Думаю, что Анна боится забеременеть, так как не знает, что нужно делать с малышом. Она же не имеет представления ни о том, как купать, ни как пеленать. Вот, я принесла этого, – она кивнула на колени сестры, – показать, как надо ухаживать за новорожденным.
– Но… но… но… – слова никак не могли сложиться у меня в голове, – но ведь он мертв!
– Да. Мертв. Не могла же я ей сразу доверить живого. Врачи тоже, знаете ли, сначала на мертвяках практикуются, прежде чем живого человека разрезать.
– Что-о-о? – Услышанное не укладывалось у меня в голове. – Ты принесла мертвого младенца сестре, чтобы она попрактиковалась и не боялась родить ребенка?
– Ну да. А что тут такого?
– Надин! Ты или сумасшедшая, или монстр! – От гнева и ужаса у меня закружилась голова. Я опустилась на край кровати. Я не могла дышать. – Надин, немедленно – ты меня слышишь?! Немедленно забери его и отнеси назад, где взяла, – только и смогла проговорить я. – Анна, пожалуйста, отдай ей ребенка.
– Нет, – сказала Надин и снова отвернулась к окну, продолжила собирать осколки. Они мелодично позвякивали в тишине комнаты.
– Или ты немедленно избавишь мой дом от этого… ребенка, или сама никогда больше не переступишь его порог! – Я не узнавала свой голос.
– Хорошо, – согласилась Надин, – как скажете. Только не сейчас. Я верну его в госпиталь ночью. Когда там мало народу. Не могу же я его публично снова в кроватку положить. И вообще, может быть, мы его просто похороним где-нибудь в укромном месте?
– Что? Мы? Мы его похороним? Нет, ты точно сумасшедшая.
– Зря вы так расстроились. Он же все равно был мертвый, когда я его взяла.
«Вон! Ты монстр! Ты… ты… не человек, не женщина!..» – слова ярости толпились у меня в голове, но я не могла их произнести. В горло как будто впился шип терновника.
Я ушла в свою комнату и провела остаток дня в молитвах. Я молила Бога принять душу мертвого малыша. Я молила Бога вернуть разум Надин и не отнять его у Анны. Еще я просила Господа нашего Бога дать мне силы пережить все это.
К вечеру, когда Генри вернулся из пивоварни, Джефри уже вставил стекло в окно их спальни. К ужину Анна спустилась заспанная. Очевидно, Надин перед уходом дала ей какое-то успокоительное. У меня не было ни сил, ни желания выяснять какое.
На вопрос Генри «Ужинает ли Надин с нами сегодня?» я спокойно ответила, что нет, ее вызвали в госпиталь на внеочередное дежурство.
Габби все-таки нашла в себе силы встать с кровати. Распахнула дверцы шкафа. «Надо бы попросить Эйлин купить мне что-нибудь новенькое, – размышляла она, перебирая вешалки. – Смерть, как видно, за мной не спешит… Одежки все старые… Может, если надеть что-нибудь новенькое, то эта дура с косой все-таки обратит на меня внимание да и заберет наконец». Она так и стояла перед раскрытым шкафом, когда в дверь постучали.
– Вот и хорошо, вот молодец. Сама встала, сама одеваешься, Габби, – голос Маргарет звучал так, словно она говорит с маленькой девочкой, а не со старухой восьмидесяти шести лет, – пойдем на завтрак.
На следующий день в новостях был репортаж из госпиталя. Камеры в упор показывали искривленное горем лицо матери. Озаряемое вспышками, оно неестественно блестело, и слезы катились по ее сияющим щекам. Женщина заикалась, плакала и умоляла вернуть ей малыша.
Я поняла, что Надин так и не сделала этого. Я даже думать не могла, на что еще эта бессердечная тварь может быть способна.
А еще через день она исчезла.