Все забыли про чай. Три пары глаз следили за каждым движением Стефани Батлер. Она же, расправив оборки юбки, проверила, красиво ли лежат на груди кисти бахромы, и продолжила:
– Иногда я пытаюсь вспомнить лицо того подонка, который регулярно трахал меня в тюрьме, но не могу. Сколько ни представляю его себе, столько вижу либо фотографию отца, либо морду того идиота Валентина. Тоже мне артист! Спасибо твоей бабушке, Эйлин. Она спасла меня от него.
– Как? Как она это сделала?
– Очень просто. Когда он меня избил, я не стала заявлять в полицию. Но Эйлин-старшая имела свои представления о добре и зле. По-моему, ее садовник однажды встретил подонка в темном проулке и как бы случайно сломал ему пару ребер. Удивительно, у Адама не было одного ребра, и он навсегда остался с Евой, а тут всего-то два сломанных – и бедняжечка Валентин, наоборот, избавил меня от своего присутствия.
– Понятно. Он что, такой горячий был или было за что пустить в ход кулаки? – не унималась Эйлин.
– Ха! «Горячий»! Да он вообще был лишен каких-либо чувств. Я думала, у нас с ним любовь, что он меня понимает. Дернул меня черт за язык признаться ему, что у меня сынок есть. Закинула удочку: мол, хорошо бы его из приюта забрать. Зажить семьей. А он вон как все повернул! Ему, видите ли, чужой спиногрыз даром не нужен был.
Она замолчала, явно ожидая слов сочувствия.
– Но все же в вашей жизни были и достойные мужчины. Эрик Батлер, например? – спросила Эйлин.
– Эрик?! Нашла о ком говорить! Да он же был повернутый на своей сестре. Ему в каждой женщине виделась она. Он, когда мы с ним бывали близки, в момент оргазма буквально орал: «Стефани-и-и-и». Вот я и решила – буду Стефани. А что? – Она снова замолчала. – Вы не подумайте, я не самка богомола. Мне не нужно убивать мужчин. Они и так для меня все мертвяки. Кроме одного. – Она перевела взгляд на Карла. – Мой единственный мужчина – это мой сын.
– Вы имеете в виду, что Карл – ваш биологический сын? – удивилась Эйлин.
– Ну да. А как же иначе? Ведь меня же и из тюрьмы выперли по УДО, чтобы я там, не дай бог, не родила. Не успела родить, как у меня его сразу служба социальной опеки забрала. Что они там могут опекать?! Ничего, кроме собственного шкурного интереса. Ведь затраты государства на институт расселения сирот по семьям – баснословные. Сунули мальчика в какую-то приемную семью, и всем хорошо. Бюрократам – зарплата, семье – субсидии, а ребенку что? Казенная видимость заботы! Нет уж. Родная мать пусть и в строгости, пусть без сюсюканий, но любит настоящей материнской любовью. С ней ничто не сравнится.
– То есть то, как ты меня гоняла, это и есть любовь? – Осипший голос Карла прозвучал как порыв ветра в сухих ветвях дерева.
Он вдруг вскочил на ноги, выбежал из гостиной.
Оливия сделала движение встать с дивана и последовать за ним, но Эйлин взглядом остановила ее.
Мисс Батлер как будто и не заметила выходки сына. Она повернулась к Оливии и продолжала, глядя ей в лицо:
– Не гоняла, а воспитывала настоящего мужчину.
– И как? Воспитали? – с ядовитой улыбкой спросила Оливия.
– Прям! Какой мужчина хочет стоять целый день у плиты?!
– Профессия – еще не показатель мужественности. Кстати, лучшие повара мира – мужчины, как, впрочем, и модельеры. И те и другие вносят в дело не только задачу – накормить и прикрыть наготу, но сделать и то и другое красивым.
– Про это ты – как там тебя, Мисс Пресса? – оборвала Стефани Оливию, – в своей газете пиши, а меня учить уму-разуму уже поздно. – Ее голос опять зазвенел стальными нотами.
Эйлин не вслушивалась в их разговор. «Биологический сын? Карл – мой кузен? Час от часу не легче!»
Она с трудом вернулась мыслями к гостям.
– Тетя Пенни-Надин-Стефани, уж и не знаю, как к вам обращаться. Как же вам с вашей биографией удалось оформить документы на усыновление?
– О, тут «спасибо» еще одному умному идиоту.
– Кого вы имеете в виду?
– Доктора. Кого ж еще! Он все не мог меня забыть. Плакал как ребенок, когда я снова в его жизни появилась. Всего-то он не знал, да ему и не обязательно было знать, но я ему покаялась, что, мол, так и так, есть у меня ребеночек. Хочу забрать. Усыновить. Обещала, что, если он поможет мне с ходатайством и прочими справками, я к нему вернусь. Он, как послушная собачка, все трюки выполнил. Все бумаги подписал. Ну, а дальше, как говорится, семейная жизнь не сложилась.
– То есть вы хотите сказать, что он знал, что Стефани Батлер и Надин Купер – один человек?
– Ну да.
– Зачем вам было еще раз менять имя? Красть у Эрика свидетельство о рождении Стефани?
– А кто бы юной преступнице Надин Купер ребенка на усыновление отдал?
– Вы же сами сказали, что доктор вас любил. Уверена – вы могли бы пожениться и подать на усыновление как семейная пара.
– Кто тебе сказал, что я хотела семью? Я хотела то, что это гребаное общество у меня украло. Почти насильно отобрало. Сына. Моего сына.
Эйлин положила ногу на ногу и скрестила руки на груди. Оливия, этот язык тела, напряглась.
– Зачем вы здесь, в Торки, остались? Не проще ли было уехать куда-нибудь, где вас никто не знал? Где за вами не тянулся бы шлейф ваших проделок?
– А он и не тянулся. Мне тоже, знаете ли, семьи хотелось, но по-другому. Родни, что ли. Все-таки у меня здесь как-никак сестра оставалась. И семейка у нее была не бедная.
– Помогали?
– А попробовали бы не помогать! Ты думаешь, что два скелета в шкафах нашлись – и все? Ремонт закончите и заживете как ни в чем не бывало? Сладко да гладко? Как бы не так!
– Минутку, вы что? И меня шантажировать собираетесь? – Эйлин, услышав угрозу, даже подалась вперед.
– Нет. На тебя у меня пока досье нету.
– А на остальных есть?
– А как же! И на папочку твоего, и на бабулю с ее любовничком.
– Нет! Это переходит все границы. Тетя! Угомонитесь или закон вас угомонит.
Мисс Батлер неожиданно легко встала из своего кресла:
– Ты меня законом-то не пугай. Пуганая я. За чай спасибо. – Она кивнула Оливии и снова посмотрела на Эйлин. – Веди себя хорошо, племянница. Я за тобой приглядываю.
Оливия опустила глаза к столику, где стоял нетронутым поднос с чашками.
– Карл. Карл! – гаркнула Стефани так, будто звала десятилетнего сынишку с улицы домой уроки делать. – Кому говорю! Домой пора!
Карл из холла заглянул в гостиную.
– Я хочу остаться. Я тебе такси вызову.
– Еще чего! На такси деньги тратить. Отвези меня, а дальше катись куда хочешь. На все четыре стороны.
Не прощаясь, она царственно прошла к выходу из комнаты. Проходя мимо камина, сняла с его полки фотографию Анны в старинной серебряной рамке.
– Это я себе на память возьму.
Карл стоял в дверях. Вид у него был растерянный. Он чуть посторонился, пропуская мать, обернулся на девушек. Его плечи приподнялись, как бы изображая: «Что я могу поделать?» Руки взметнулись к лицу. Так ребенок прячется от взрослых – «я тебя не вижу, значит, я невидим». Он резко повернулся и, не говоря ни слова, последовал за матерью.
Оливия застыла с открытым ртом.
Эйлин крепче сплела руки на груди.
Входная дверь захлопнулась.
Глава 41Эйлин
Оливия потянулась к чайнику.
– Еще горячий. Тебе налить? Судя по раскладу, надо бы чего-нибудь покрепче выпить.
– Оли, пить в первой половине дня – дурной тон и дорога к алкоголизму, – покачала головой Эйлин.
– Да? А такие стрессы с утра пораньше – это разве не дорога в дурку? – ухмыльнулась Оливия.
– Дорога, но не в дурку, – согласилась Эйлин.
Эйлин расслабила руки, закинула их высоко над головой, выпрямила ноги, сладко потянулась. Легко встала, потирая ладони о колени.
– Куда ты? – удивленно спросила Оливия.
– В полицию. Но сначала надо сделать один звонок.
Она вышла. Оливия осталась сидеть на диване. Она тоже так и не притронулась к чаю.
Из холла до Оливии донеслись скрип, шелест бумаг и позвякивание чего-то металлического. Эйлин выдвигала ящики комода и что-то искала среди старых листков с рекламой доставки пиццы и китайской еды, ключей и прочей мелочи.
Вернулась со старой, вдрызг обтрепанной телефонной книжкой. Большинство записей было сделано рукой Габби. Многие вычеркнуты с пометкой на полях «RIP».
– Доктор Расселл? Добрый день. Да, это я, Эйлин Колд. Да, да. Как самочувствие? Завтракаете? Поздновато, однако. Время к ланчу. Плохо спали? Понимаю. Недавно встали? Это ничего. Ваш возраст позволяет вести свободный образ жизни. Мистер Расселл, помните, в мой прошлый к вам визит вы рассказывали про мою тетю? Еще вы сказали, что помогли ей найти место в госпитале Бристоля. А вы не помните случайно, когда это было? Ну, я имею в виду, когда Надин покинула Торки? Что вы говорите? В марте 1993 года. Вы не возражаете, я вам еще позвоню, если будут вопросы? Как вы сказали? «В любое время дня и ночи»? – Она весело рассмеялась. – Нет-нет. По ночам я сплю. Доктор, да вы озорник! Но теперь вы не мой лечащий врач, и на вопрос, сплю ли я одна, я имею право не отвечать. – Эйлин нажала кнопку отбоя. – Старый козел! – Она в сердцах метнула телефон в угол дивана.
– У врачей свое чувство юмора, – заметила Оливия.
– Если бы он шутил… Он врет! Вернее, не так. Он врет выборочно. Стефани же сама сказала нам, что он помог ей с бумагами для усыновления ребенка. Значит, он знал и знает о том, что она никакая не Надин, а Стефани Батлер. Но не говорит.
Эйлин задумалась. Автоматически отпила холодный чай. Скривилась и поставила чашку назад на поднос.
– Слушай, Оли, а если он знает о ней больше, чем говорит, знает ли он что-либо о младенце из нашей каминной трубы?
– Вполне возможно.
– Ну-ка, подруга, пошли наверх к компьютеру. У меня есть идея.
Оливия с готовностью поднялась со своего места. Потянулась было к подносу, но Эйлин ее остановила:
– Потом, потом. Холодный чай никуда не убежит. – И, уже поднимаясь по лестнице и повернувшись вполоборота к подруге, она продолжила вслух свои размышления: – Судя по рассказам старого доктора, Надин вполне приятно жилось в этом доме и так же приятно работалось у него в офисе. Плюс дело шло к женитьбе. С чего бы это ей срываться с места и ехать в Бристоль? Снимать там комнату у Джеммы Стар и терпеть любовника, который называет ее чужим именем? Что-то серьезное должно было случиться в марте 1993 года. Ты так не думаешь?