– Почему бы и нет?
– Если у тебя есть время.
– Патрик, – она мягко улыбнулась, – для вас и для Габби у меня всегда есть время. Спасибо, что позвонили. Я заеду за вами в десять утра.
– Храни тебя Господь, деточка.
– И вам хороших снов.
Эйлин встала, сняла джинсы и мятую футболку. Пошла в ванную, долго чистила зубы и принимала душ. Вернувшись в комнату, она услышала шум струящейся воды. По оконному отливу барабанил дождь. В темном квадрате окна возникло лицо Эйлин. Мокрые волосы прилипли к лицу, словно дождь был внутри комнаты. Ей на мгновение показалось, что это не отражение, а кто-то смотрит на нее снаружи. Она провела рукой по стеклу.
«И дождь смывает все следы» – девушка не могла вспомнить мотива песенки, но слова засели в голове. Нет. Не все. Ничего бесследно не уходит. Почему полиция закрыла дело, вернее, нет, не дело, а глаза на исчезновение Криса и его подельника? Почему не стали искать? Старую колымагу «Вольво» нашли возле гольф-клуба, но кофра с пленками в ней не оказалось, как, впрочем, и маячка.
Заявление о нападении Эйлин писать не стала. Зачем? В полиции не идиоты работают. Если засаду сделали не на той заправке, что на выезде из Торки, а на той, что на въезде, то это не ошибка, а умысел. Стало быть, кому-то очень не хотелось поймать кого-то, а если так, то и следующие попытки вывести злоумышленников на чистую воду замылят так же, как и первую. Ничего. У Эйлин хорошая память, и она умеет ждать. Крис Кампелл – профессиональный пройдоха. Он еще на чем-нибудь да попадется, и уж тогда… тогда он заплатит и за ее страх, и за порванные джинсы, и за пропажу отцовских архивов.
«Может, к утру утихнет», – подумала Эйлин, забираясь снова в постель.
Дворники на лобовом стекле равномерно оставляли два прозрачных полукружья. Все остальные окна были исчерчены зигзагами дождевых струй.
Эйлин припарковалась у дома викария. Улица была тиха и пустынна. Ни детей, спешащих в школу, ни даже собачников, тянущих на прогулку своих питомцев. Боковым зрением сквозь сетку из дождевых дорожек Эйлин различила одинокую фигуру человека в длинном плаще с капюшоном, сильно надвинутым на глаза. Впереди он толкал красную тележку почтальона.
«Неужели Карл? – подумала Эйлин, но лица не было видно, а открывать дверцу и рассматривать его более пристально не хотелось. – Да и какое это имеет значение?! Человек делает свою работу, а ты свою…»
Выходить из машины не было желания, и Эйлин несколько раз посигналила. Занавеска в окне возле входной двери колыхнулась. Очевидно, старик уже поджидал ее, но не на крыльце, а прятался от дождя в прихожей.
Она все еще смотрела в сторону почтальона, а в пассажирское окно уже постучали. Из-под купола большого черного зонта в него заглядывало бледное лицо викария. Эйлин только сейчас заметила, что он все еще носит модные в 1980-е годы удлиненные бакенбарды. Их белизна делала лицо священника еще ýже и бледнее.
– Сочувствую туристам. Ждут-ждут жители Альбиона лета, чтоб хоть чуть-чуть погреться и в море искупаться, а погода-то раз – и опять свинью подложит, – говорил старик, складывая зонтик и усаживаясь поудобнее в машине.
– Согласна. Наверное, у Всевышнего не все его дети любимые. Кое-кто – пасынки. Видать, мы, англичане, в чем-то провинились. Не балует он нас.
– Да, похоже, мы все провинились. Никого он особо-то не привечает. По крайней мере, здесь, – в земной жизни. Но есть надежда, что следующая будет более комфортной.
– И вы в это верите, отец?
– По долгу службы – должен верить, – он с горечью ухмыльнулся, – мне многое дóлжно. Я хоть и в сане, но все равно человек и, как и большинство из нас, слаб и беспомощен.
Похоже, эти слова увели каждого в свои мысли. В машине повисла тишина, но она была приятной: не давила и не раздражала.
Щетки монотонно рисовали свои прозрачные веера.
Они вышли из машины. Патрик неловко пытался делать сразу два дела: открыть свой зонт и закрыть дверцу автомобиля. Ни то, ни другое ему не удавалось.
На помощь с крыльца прибежала Маргарет Фостер. Коротко поздоровавшись, она защебетала:
– Какое несчастье, какое несчастье…
Патрик стоял с полузакрытым зонтом и беззвучно шевелил губами.
– Маргарет, – Эйлин схватила менеджера за рукав, – в чем дело? Говорите толком. Что с Габби?
– Как? Разве вы не знаете? Разве вы не поэтому приехали?
– Что? Что мы должны знать? – Эйлин уже не просто держала ее за рукав, но отчаянно за него дергала.
– Габби вчера упала.
– И?
– Слава богу, только предплечье сломала. Мы тут все как чумы боимся переломов. Самые страшные – это переломы шейки бедра. Вы же знаете, в ее возрасте… Для многих это становится началом конца.
– Как же! «Шейка бедра»! Рождение, дорогая миссис Фостер, ро-жде-ние – вот что является началом конца. Не морочьте мне голову! – прикрикнула Эйлин на бедную администраторшу и тут же пожалела об этом.
Лицо Маргарет выражало такую неподдельную боль, как будто у нее самой все кости ее сухого, поджарого тела были переломаны.
– Где она?
– У себя в комнате. Ее вчера вечером вернули из госпиталя. Наложили гипс, но в стационаре держать не стали.
– Какая рука? – уже более спокойно спрашивала Эйлин.
– Слава богу, левая.
Эйлин сразу же заметила изменения в комнате Габби. Обычная односпальная кровать, прежде стоящая вдоль стены слева от двери, теперь была заменена на функциональную с электрическим приводом, поднимающим изголовье и регулирующим высоту. Поперек над больной простирался мостик столика-подноса, а сама кровать была выдвинута на середину комнаты. Высокое «вольтеровское» кресло со спинкой-ушами, журнальный столик и торшер – все было сдвинуто в угол комнаты, что моментально превратило ее из милого старушечьего будуара в больничную палату. Даже веселенькие бледно-желтые в мелкий цветочек обои не помогали.
Эйлин развернула кресло к кровати, жестом пригласила викария сесть в него. Чмокнула старушку в прохладную щечку.
– Пойду, поищу второй стул и организую чай.
Она вышла из комнаты.
«Теперь понятно, почему администрация „Обители“ пускает посетителей только по предварительно оговоренным дням и часам. Тогда у них уют и птичий щебет, а так… бардак и казенщина».
Эйлин бесцеремонно вошла в гостиную, поискала глазами стул полегче. Ей приглянулось плетеное кресло в форме подковы. Удобное и легкое. Она подхватила его и, не обращая внимания на протестующий лепет санитарки – мол, нельзя без согласия миссис Фостер, – выставив ножки кресла впереди себя, как таран, проследовала по коридору. У двери замешкалась. Ножки явно не проходили в дверной проем.
Она поставила кресло у двери и прислушалась к разговору стариков.
Эйлин ожидала услышать голос Патрика, читающего молитву, но вместо благочестивой речи духовника из-за полуоткрытой двери доносились звуки явной перебранки. Громким шепотом, строго чеканя слова, как бы впечатывая их в сознание викария, Габби говорила:
– Да, я мало что помню, но я же не сумасшедшая. Скажи мне, что там происходит.
– Габби, ты и вправду ничего-ничего не помнишь?
– Крохи. Как в тумане. Что-то приходит, а я не могу отличить – то ли это вчерашний сон, то ли реальность пятидесятилетней давности.
– Я не знаю, как начать. Мы были в доме одни – ты и я. Артур и Генри в пивоварне. Анна – в очередной раз в клинике. Малышка Эйлин – в школе. Был изумительный полдень. Ветерок играл занавеской, и ее прозрачные тени бегали по твоим обнаженным плечам и груди. Восхитительное чувство близости и покоя. Мне так жаль, что ты ничего из этого не помнишь. – Он помолчал и продолжил: – И тогда, в этой тишине, как гром, раздался тяжелый стук шагов. Его ботинки, наверное, были подкованы металлическими набойками. Каждый шаг по кафелю холла буквально звенел.
– Как шаги Командора? – уточнила Габби.
– Звонче. Он явно предполагал, что дом пуст, и открыл замок отмычкой. Мы оба испугались, но подумали, что это банальный грабитель. Он застал нас врасплох. Ты быстро нашлась и предложила ему взять шкатулку с украшениями. Ты даже сама открыла дверцу в твоем бюро. Помнишь? У тебя был такой секретер с красивой резной крышкой, а под ней потайное отделение.
– Бюро? Какое бюро? Что ты выдумываешь?! – запротестовала Габби.
– Успокойся. Не в нем сейчас дело. Этот тип не хотел драгоценностей. Он говорил о каких-то фильмах из архивов Генри. И тогда ты состроила одну из своих хитрых мордочек, приложила палец к губам и велела ему подождать за дверью. Ты шепнула мне, что у тебя есть план. Мы быстро оделись, и ты повела нас вниз.
Эйлин за дверью боялась пошевелиться.
– Ты все правильно придумала. Притворилась, что знаешь, где лежат те фильмы, которые Генри снимал, и заманила злодея в винный погреб.
– Я не хотела его убивать. Я только хотела его там запереть и спокойно проводить тебя. Нас не должны были видеть вместе, а потом я бы вызвала полицию.
– Негодяя сгубило любопытство. Он выглянул из погреба, увидел туннель и вышел на площадку лестницы, ведущей вниз, к воде…
– Да! Помню! Я захлопнула за ним дверь…
– А я… Я был так зол на него…
Снова повисло молчание.
«Ну, ну же! Что дальше?» – Эйлин мысленно подгоняла викария.
Он как будто услышал ее.
– Габби, я за годы служения Господу нашему Богу выслушал множество исповедей. Мне казалось, что я нес груз чужих тайн с достоинством, что наступит день, когда мне придется открыть свою. Но тебе… Я не могу больше молчать…
– Мне ты можешь смело исповедаться. Я все равно через минуту все забуду, – она хихикнула, – а ты облегчишь душу.
– Тот тип, понимаешь, когда он вышел на площадку, то оказался спиной ко мне. Он смотрел вниз, а я… Я просто дал ему пинка… Просто пнул его в зад. Я видел, как он потерял равновесие, как покатился вниз по той чертовой лестнице… Я вернулся в погреб и закрыл дверь. Мне было все равно: ушел ли он, уплыл, добрался ли до берега. Я не хотел ничего знать… Но теперь я знаю. Я знаю, что он умер там – внизу, на дне туннеля. Говорят, что сразу. Что у него сломано основание черепа. Но, если бы я его не толкнул…