— Саблин! Здорово… А ты куда?
— Да завтра приду… — Аким пожал командиру руку. — Нынче народа что-то много.
— Так тебе теперь вон туда, — он указал в конец коридора. Там был отдел, где регистрировались офицеры. — Погоны у тебя теперь вон какие красивые. Иди, там никого сейчас нет.
И вправду, в офицерской канцелярия никого не было, и дежурный вахмистр его сразу, вписав в журнал, поставил на учёт. А когда Саблин уже собрался уходить, в канцелярии появился вестовой и сказал ему:
— Господин прапорщик, вас полковник вызывает.
— Полковник? — удивляется Аким.
— Так точно.
— Сейчас? — продолжает удивляться прапорщик.
— Да. Сейчас.
Ну, раз полковник зовёт, надобно идти. Он поднимается на второй этаж штаба, тут уже не душно, кондиционеры работают хорошо, и народа нет никого. И Аким, придя в приёмную полковника, докладывает адъютанту:
— Прапорщик Саблин прибыл.
— Садитесь, прапорщик, надо подождать, — ответил ему адъютант и указал на мягкий стул. — Можете курить.
Аким снимает фуражку, закуривает и ждёт почти полчаса, пока его наконец не вызывают. Курит и всё думает: зачем его вызвал полковник? Провинность какая? Ну, так звание не присвоили бы. Наградить хотят? Так награду и без полковника вручили бы. Да и особо не за что, награждать-то. Спросить, что ли, у адъютанта? Но тот вроде как занят. Бумажки какие-то разбирает. В общем, прапорщик решил подождать.
Полковник Волошин одно время уходил в другое подразделение, но полгода назад вернулся во Второй пластунский полк командиром. В свой полк. Так как сам он был из станицы Болотной родом, и Второй полк был его родным полком. И Саблина он знал лично. Поэтому он привстал и протянул Акиму руку.
— Здорово, Аким, садись… — полковник указал на стул перед своим столом.
Прапорщик пожал начальнику руку и сел, куда приказано.
— Кури, — Волошин придвинул к нему пепельницу.
— Да уже накурился, — ответил Аким. — Спасибо.
— А чаю?
— Нет, благодарствую, господин полковник.
— Ладно, — тогда полковник перешёл к делу. — Раз накурился и не хочешь чая, значит, начнем. А дело у нас такое, Аким… В общем, на фронте не всё идёт так, как хотелось бы, и отцы-атаманы приняли решение создать у нас в полку ещё одну сотню. Шестую.
«Ах вот оно что… В новую сотню перевести надумали. Но для того разговоры с полковником не нужны. Приказ он подпишет, мне его пришлют, и всё! Я в новом подразделении».
— Так вот, Аким, — меж тем продолжал полковник. — Я подумал в эту шестую сотню тебя командиром первого взвода назначить.
«Командиром первого взвода?».
А вот это было для Акима неожиданностью. Первый взвод в любой сотне считается лучшим. А его командир — это… Сотник, подсотенный, хорунжий… и четвёртый в сотне по старшинству начальник — это командир первого взвода. И звание у него — старший прапорщик, а бывает, что и хорунжий.
А полковник тем временем продолжал:
— Сотником туда назначен будет твой знакомец, хороший командир Короткович. Ты же с ним служил уже.
Короткович. Ну да… Аким уже служил под его началом, вот только отношения у них тогда не очень ладились. Честно говоря, Саблин недолюбливал Коротковича. Да, он его хорошо знает, служили вместе и даже, бывало, разговаривали по-простому, но с тех пор много воды утекло, и Короткович стал требователен — после получения нового чина. Требователен, если не сказать придирчив. И готов был выполнять приказы, несмотря на потери. Потери. Да, это офицеры-станичники, выходцы из Болотной, волновались о своих земляках, а Короткович здесь, в станице, бывал только по делам и тогда жил в офицерском общежитии. Посему и не был-то Аким рад такому командиру.
— Замом у него будет подсотник Уваров, — продолжал полковник, — ты его не знаешь, он с запада, из Двадцать третьего полка. Человек, дело знающий. Девятнадцать призывов за плечами, — Аким слышал о таком офицере первый раз. — Ну и ещё один твой знакомый, наш, станичный, хорунжий Голец.
Вот Митяя Гольца Саблин знал хорошо, это был толковый казак и заядлый рыбак. С ним прапорщик служить в одной сотне не отказался бы.
— Сотня будет полнокровная, выборная, кадры для сотни в станице есть, — объяснял полковник. — Первый взвод, кроме тебя и твоего зама, — тридцать человек. В твой взвод пойдёт ещё один номер к снайперам, также усилим одним казаком отделение РЭБ, а ещё две единицы добавим в отделение штурмовых. Кроме твоего взвода, будет ещё четыре стандартных взвода по двадцать пять казаков.
Всё это звучало, конечно, сильно. Но Саблин не спешил ничего отвечать. Много было у казака вопросов.
Командир первого взвода в выборной сотне… Что ж тут сказать… То большой почёт. Но всё равно он был не готов вот прямо сейчас соглашаться. И, видя это, полковник ещё ему говорит:
— Заместителя и приказных в отделения назначаешь сам, зови кого хочешь, список взвода утверждаешь сам, оружие и снаряжение самое последнее, всё лучшее.
«Ишь ты! Как красиво у него всё выходит. Один вопрос только: к чему такую сотню собирают? С усиленной снайперской группой, усиленной группой РЭБ и усиленной группой штурмовиков?».
— Подумать бы надо, — наконец произносит Аким.
— М-м… — кивает Волошин и добавляет с едва заметным ехидством: — С женой посоветоваться.
Саблин молчит, он не любит, когда на него давят в момент, когда нужно принимать важные, ответственные решения.
— Ладно, Аким, — соглашается полковник, — подумай, подумай, а пока думаешь, я первый взвод за тобой оставляю. Других искать не буду, вот только ты не долго думай. Определись до шестнадцатого. А то уже шестнадцатого числа я собираюсь приступить к комплектации взводов. И составлять списки хочу с уже утверждёнными командирами.
— Есть определиться до шестнадцатого, — обещает прапорщик.
Глава 13–14
«А какое сегодня число-то? Третье?».
Он вышел из приёмной полковника, фуражка на затылке, как в молодости носил, сам задумчивый. Предложение полковника его серьёзно заинтересовало. Выборная сотня, первый взвод — такое не всякому предложат. Видно, ценят его. Правда, Саблин, признаться, сам не понимал, за что его выбрали. Не чувствовал прапорщик, что он лучше других взводных. А их в каждой сотне по четыре человека. Двадцать человек взводных. Причём в полку были командиры взводов намного старше его. Умудрённые опытом казаки. Но предложили взвод именно ему.
Он спустился по лестнице на первый этаж канцелярии полка. А там всё та же толчея, шум, накурено. Прапорщик уже пробился к двери, и там, почти на выходе, его вдруг поймали за рукав, и он услышал:
— Ядрёный ёрш! Саблин! Это что у тебя? Да ты никак теперь со звездой? — он по голосу, по манере говорить, по словечкам заковыристым сразу узнал своего соседа по улице и одноклассника Коляна Кулькова, который и держал его за рукав.
— А погоны какие! — он уже крепко жал руку Акиму и звал ещё одного человека: — Вася, иди сюда… Вась, ну… Гляди, кого я поймал! — продолжал Николай, не выпуская прапорщика из крепких рук.
Саблин знал, кого он зовёт. То был Вася Ряжкин, также его старинный приятель, с которым он по первости ходил за рыбой, пока не купил свою собственную лодку. Аким рос вместе с ними, первые разы именно с ними ходил в болото и ездил с ними в степь за саранчой. Правда, так сложилось, что воевали они в разных сотнях. Призывы у них были в разное время, виделись они потому нечасто. И Вася тут же появился рядом и сразу обхватил Саблина за плечи и сказал радостно:
— Здорово, Аким.
— Здорово, Василий, — Саблин был тоже рад его видеть.
— Вася, видал, у него погоны какие? — говорил Кульков, немилосердно вертя Акима, чтобы и все остальные казаки, что были рядом, видели его.
— Саблин, ну что… — продолжал Кульков, — ты лычки замылил, не проставился, звезду-то хоть обмоешь с нами?
— Так не было вас тогда, — оправдывался Саблин. — А так, конечно, выпить нужно, давно не сидели. Приглашаю вас, господа казаки, в чайную, как освободитесь.
— Так пошли, — сразу оживился Николай.
— А вы, что, тут все дела поделали? — спросил Аким.
— А… — Кульков махнул рукой. — Никуда эти дела не денутся. Поехали.
— Да, поехали, а то сейчас весь народ, как на учёт встанет, в чайную попрётся, ни одного стола свободного не будет, — согласился Вася.
— Только человечка одного захватим, — предложил Аким.
— Червоненко, что ли? — сразу догадался Николай.
— Ну да… — говорит Саблин. — Его.
— Погнали.
Заехали за Юркой, он торчал у своих сушилок на берегу и обрадовался, когда увидал своих старых приятелей. Бросил дела на своего помощника и поехал выпивать с казаками. И вовремя, еле успели занять хороший стол в чайной, как туда стали набиваться другие посетители. Юра Червоненко стянул КХЗ, в котором он был, повесил его на вешалку у стены, сел к столу, огляделся в предвкушении приятного застолья, увидал, что сидящий рядом с ним Саблин заулыбался, и спросил:
— Ты чего, прапорщик?
— Юра… А чего у тебя с лицом-то? — посмеиваясь спрашивает Аким своего старинного приятеля.
— А чего? — не понимает Червоненко. А сам трёт щёки пятернёй. — Чего с ним? Ты про что?
— Так Аким имеет в виду, что у тебя твоя тыква больше в шлем не влезет, — смеётся вместе с Саблиным Кульков. — Ты когда последний раз в броню-то залезал?
Да, Юра заметно располнел за последнее время. Он пропустил призыв. Не пошёл на войну. После последнего тяжёлого ранения, полученного при, казалось бы, пустячном деле, после которого он едва выжил, он стал призывами манкировать, хотя до выслуги ему было ещё не близко. Впрочем… он мог себе это позволить. Червоненко не боялся, что его исключат из казачьего круга, из «общества». Ему от отца, заслуженного казака Степана Червоненко, достались хорошие участки на берегу болота. Пологие, ровные выходы к воде. Там Юра развернулся: поставил поначалу одну сушилку, где выпаривал на поддонах болотную воду, собирал сухих амёб, прессовал из них брикеты, а на те брикеты был спрос. Города на севере скупали болотных амёб. Раньше их брали как топливо и как добавку в корм для скота, а потом научились вырабатывать из них азот. И оказалось, что эти мерзкие одноклеточные, отравившие всю пресную воду, очень нужны для повышения урожайности. Тут Юра уже не терялся и поставил ещё две сушилки на берегу, и дела у него пошли хорошо. На трёх сушилках на него работало шесть человек, не считая ещё помощника, который выполнял роль управляющего. Не стеснялся Червоненко и сыновей своих ставить на сушилку. И даже в полуденную жару заставлял их работать. Дескать, ничего, пусть знают, как она, копейка, зарабатывается. Ведь за их учёбу денег отдавал он немало. На самом деле человек он был хоть и болтливый, острый на язык, но вовсе не злобный. Червоненко никогда не обижался на шутки в свой адрес и теперь, когда товарищи над ним смеялись, посмеивался вместе с ними и пояснял им: