— Ладно, найдём островок для ночёвки, — произносит Саблин. — Главное, чтобы выдр не было.
— Найдём, — подтверждает Калмыков. — Найдём без выдр.
«Ладно, пойдём… В болоте нам всем ночевать не впервой… Посмотрим…».
Саблин готов к длинной и тяжкой дороге, да и те казаки, что идут с ним, тоже. Он был в них уверен.
Глава 25–26
Глава 25
— Всё, больше приёма нет! Всё «живое» осталось там… — сказал Ряжкин, указав рукой на юго-восток, в сторону Ягельной. Он расположился с рацией и блоком РЭБ в середине лодки. И по-военному доложил: — Эфир чист, только радиомаяк третьей заставы. В поле видимости РЭБ электромагнитных импульсов нет.
И так как Станция пришлых теперь осталась позади, Денис сменил курс, стал брать севернее. На Горки.
Саблин вглядывался в окружавший его недружелюбный мир. Рогоз тут тёмный, весь в пыльце, растёт плотно, протоки оставляя для прохода узкие, да и в протоках вырывается из воды пучками так, что Калмыков больших оборотов не держит. Ему приходилось всё время маневрировать. Ряски тут немного, но вот тина, она везде, серая её масса лежит прямо под поверхностью воды, сантиметрах в десяти, Денису время от времени приходится резко прибавлять газа, чтобы освободить от налипавшей тины винт мотора.
Калмыков, конечно, был прав: с такой скоростью за два дня до Горок им не дойти.
Теперь Аким вспоминал эти места. По молодости сюда наведывался с товарищами. Пока был не женат или пока жена была молода. Так же, как и Денис Калмыков, хотел заработать денег, хотел налимов брать, или драгоценных черепах, хотел привозить в Преображенскую полные садки улиток. Тут, на отмелях вдоль русел рек, на течениях, они хорошо плодились. Тогда прапорщик был молод, и две недели в болоте не казались ему слишком утомительными. А деньги здесь можно было — при удаче, конечно, — заработать неплохие. Потом пошли дети, живность, за участками нужно было следить. Налимы, черепахи и улитки… Ну, это конечно, не так выгодно, но зато недалеко от дома на скользких стекляшках и с уродливых карасей можно было иметь приличный доход, если уметь их добывать. А он умел.
И теперь эти далёкие от дома воды казались ему нехорошими, опасными. Повезло ему, что Вася вспомнил про Дениса Калмыкова. Тот в этих местах бывал часто. Прапорщик оборачивается назад и, переложив свою двустволку на правый локоть, говорит:
— Денис!
— Ась? — откликается тот с кормы.
— А как же ты один тут ходишь?
Калмыков отвечает не сразу, думает, что ли, и потом говорит:
— Да так и хожу. Ружьишко к колену приставлю, винтовочку с предохранителя сниму, на дно рядом положу, да и иду помаленьку.
— Бакланы?
— Ага… Их тут немного, стаи небольшие, но бывают яростные, особенно в дожди, от голода, тогда с ними держи ухо востро, — сообщает Калмыков. — И выдры тоже, но их в рогозе сразу слышно, сильно шуршат, и ходят они поодиночке… Так что бакланы тут поопаснее будут. Но хуже всего тут крабы…
— Ну, крабы и у нас злые… — замечает Ряжкин.
— Нет, Вася, не скажи, — не соглашается с ним Денис. — Тут они лютые, все, как на подбор, по два-три кило весу будут, стоит к берегу встать и не углядеть, как они уже на лодку взобрались, тент прожгли и там вещи жрут. Я как-то устал и прилёг к утру, и без внимания… Так они тут же тент прожгли, в лодку влезли, один мне сапог прожёг, я проснулся от того, что кислота ногу обжигает, а ещё один проводку от фонаря к генератору обглодал, половину изоляции сожрал, а у меня другой проволоки не было, а без носового фонаря попробуй поплавай поутру. Пришлось до ближайшего посёлка тащиться. Ремонтировался там.
«Отчаянный человек».
— Ладно, Денис, — говорит Саблин, а сам рассматривает товарища: и КХЗ у того весь штопаный-перештопанный, и маска старая, и башмаки, кажется, ещё те, что прожёг ему краб. Если так, Аким не удивился бы. — Давай поменяемся… Отдохни, перекури.
— Да я и не устал, — отвечает Калмыков. — Я привычный.
Так они и идут не спеша по бескрайнему болоту, что появилось на месте вечной мерзлоты.
К вечеру, пока ещё не стемнело, стали искать себе островок для ночлега, и нашли небольшой, поросший ивой и рогозом. Обошли… Ни выдр, ни шершней на нём не было, шершни вообще нечасто забираются так глубоко в болото, зато весь песок был усеян скорлупой карасиных яиц. Видно, рыба выходит сюда ночами откладывать яйца. А крабы ею и яйцами ужинали.
— Ты глянь, сколько тут карася! — удивляется Ряжкин. — Слышь, Аким, а стекляшки со щукой тут много, как ты думаешь?
— Немало, — отвечает Саблин. — Тины тут сколько угодно, амёбы сантиметров пять на поверхности, не меньше, и ловить здесь рыбу некому… Чего же ей тут не быть? Так что… Должна быть тут рыба.
Стало темнеть, на болото опускалась ночь. Прилетел почти не пыльный, слабый тут, в болоте, вечерний заряд, он стряхнул пыльцу с рогоза и ивы. После казаки поужинали, помылись немного, накрыли лодку брезентом, соорудив себе привычный для болотных рыбаков ночлег, разбились на караулы и стали готовиться ко сну. Первым нёс караул Денис. Он уселся рядом с лодкой на теплый песок с винтовкой. И покуривал. Под брезентом можно было снять респиратор, но было душно, да ещё и работающие рация и блок РЭБ добавляли тепла. Саблин решил вылезти и облиться водой, не питьевой, болотной, фильтрованной, воды у них было в достатке; он, отмахиваясь от насекомых, от которых гудит воздух, стал лить на себя, прямо на гимнастерку, воду, и вдруг остановился, заметив на востоке фиолетовый столб, уходящий в чёрное небо, к звёздам.
— Денис, видал? — спрашивает прапорщик.
— Чего? — уточняет Денис.
— Над Станцией зарево. Видал, как полыхает?
— А, антенны горят, да… Сегодня отменно полыхают, — говорит Калмыков. — Обычно так ярко они не светятся.
— Сколько мы от Станции прошли? — прикидывает Саблин. — Километров двести?
— Ну, от Ягельной мы прошли километров сто семьдесят, а от Ягельной до Станции по прямой, по-моему… километра двадцать три будет. Где-то двести…
— Двести километров, а как видно…
К ним из лодки вылез и Ряжкин, он тоже уставился на фиолетовый столб и тоже удивился:
— Ты глянь какой! Никогда такого не видал. Мы же рядом проходили, в Ягельной ночевали… Такого не было…
— Не было… Нужно будет на обратном пути спросить у казаков на заставах, чего это они так нынче полыхают, — говорит Денис.
— А в Ягельной, наверное, сейчас почти как днём светло, — продолжает Василий. — Что же там за энергии такие?
— Мне как-то предлагали сходить узнать, что там за энергии, — вспоминает Саблин.
— Кто это тебе предлагал? — удивляется Денис.
— Городские, — за Саблина отвечает Ряжкин. — Аким одно время работал на них…
— Это ты тогда такую лодку купил? — спрашивает Калмыков.
— Угу, — прапорщик не хочет продолжать эту тему. Уж больно ему не нравились те времена.
А тут кстати Денис светит фонарём на корму лодки и тут же вскидывает винтовку, хлопает короткий выстрел, и краб, что карабкался на лодку, разлетаясь на куски, падает в болото.
— Ладно, пошли спать, — Саблин выливает на себя воду, а всё, что осталось, льёт на Василия, и они лезут под брезент.
Последний караул, с часу ночи до трёх, нёс сам Саблин. Антенны над станцией подугасли, теперь лиловый столб не был столь ярким. А после полуночи оживились крабы и караси. Караси, плоские и неповоротливые в своих сегментированных панцирях, выползали из воды на песок медленно, ещё и хлюпали на мелководье. Их было и видно, и слышно. Аким не трогал эту полезную живность.
«Хороший здесь карась, пусть размножается».
Пятью такими рыбинами он мог дня три кормить своих свиней, почти не расходуя кукурузы. Не сказать, что свиньи и куры любили такую еду, но, когда голод побеждал, ели, жевали, хрустя панцирями рыб.
А после полуночи полезли и крабы. Дробовик, а тем более ружьё десятого калибра, бьёт так, что сразу разбудит казаков в лодке, да и мощные патроны на такую подлую мелочь, как краб, расходовать было жалко. Поэтому Аким взял «Т-10–20» Дениса. Хлопок у винтовки лёгкий, а крабу хватит за глаза. И за свой караул он убил девять-десять, а может, и одиннадцать гадов, что пытались взобраться на лодку. Только брызги разлетались кислотные, после которых, как он потом выяснил, на брезенте появились маленькие круглые дыры.
В три утра он поднял своих товарищей: пора ехать. Те встали и собрались, умылись, поели буквально за десять минут, а потом столкнули лодку с берега и пошли дальше по предрассветной темноте на запад, на Горки.
Глава 26
А после короткой остановки на обед и заправку двигателя, где- то после полудня, глубины стали расти. Вместо тины пошла ряска, а рогоза становилось меньше. Теперь Аким уже вспоминал эти большие участки открытой воды, затянутые только ряской.
Он взглянул на Калмыкова.
— Скоро омуты пойдут?
— К вечеру, — кивал тот.
Теперь, когда всё время маневрировать и пробираться через протоки было почти не нужно, Денис держал высокие обороты, и говорить стало заметно сложнее. Лодка теперь шла быстрее. А к их короткому разговору подключился и Ряжкин.
— Места глухие! — прокричал он.
— Глухие? — уточнил Саблин.
— Сколько едем — ни слова в эфире! Словно людей вообще тут нет!
— Тут всегда так! — кричал ему в ответ Калмыков. — Иной раз три дня едешь, ни одной лодки не встретишь. Поэтому я сам по берегу хожу, поближе к людям.
— Денис, а страшно тебе тут не бывает⁈ — кричит ему Василий.
— Страшно… Страшно — нет, — отвечает Калмыков. А потом, помолчав, добавляет: — Но тоскливо бывает, — и уточняет: — По ночам так оно особенно. Мошкара шуршит, рогоз ветром качает, а в нём кто-то чавкает… Крабы опять же… А вокруг никого, даже слово некому сказать… Тут да, тоска случается.
«Тоска случается…».
Аким глядит на этого невысокого и, можно сказать, щуплого казака в старом КХЗ, видит его блеклые, серые глаза, и в который раз удивляется ему.