— Устойчивые множественные радиопередачи, пять и шесть километров, север ровно.
— Так это Горки, — говорит Денис. Он уже закончил одеваться и теперь, как и его товарищи, полностью в броне.
— Рации работают, — добавляет Ряжкин. — Четыре штуки, и это только на передаче. Может, там случилось что… — размышляет он вслух. — А может, там всегда так.
Аким молчит. Он не знает, как тут всегда. Он думает. Да и Денис тоже, видимо, не знает.
Они отлично идут, открытая вода — это всегда хороший ход. И места тут обжитые, на одной из отмелей прапорщик замечает лотки — ловушки на ерша. Да и людей всё больше им попадается. Одна лодка проплыла, а потом и вторая. Вторая была большая. И народа в ней было шесть человек. И народишко тот был вооружённый. Глазели они на казаков с интересом. А лодка меж тем у них шла весьма бодро, несмотря на свою величину. На корме у неё два хороших двигателя.
И едва эта лодка прошла мимо, Вася и спросил:
— Слышь, Аким, а нам нужно в эти Горки заходить? Есть там у тебя дела? Или, может, сразу на Мужи двинем?
И мысль эта показалась Саблину весьма здравой. Ему тоже не понравились людишки в последней лодке, что разминулась с ними. Он много лет не бывал в этих местах, но ещё с молодости помнил тот не очень надёжный и не очень приятный народ, что тут собирался. И рассказы Дениса о сволочах и ворах его нисколько не удивляли. Но был один нюанс.
— Зайти придётся, — произнёс он. — Масла у нас меньше канистры.
Тут с ним никто спорить не стал. Оказаться на том, на левом берегу без запаса топлива никому не хотелось. Мало ли что…
Глава 27–41
Глава 27
Горки. Название соответствовало месту. Болото и река не смогли выжить отсюда людей из-за десятка возвышенностей, которые тянулись вдоль русла реки и на которых и располагались здания. Облепленные панелями и ветряками дома ютились, теснились, жались один к другому, дорастая до трёх этажей. Кажется, и жить тут особо негде, но, прикинув, Аким понял, что народу здесь проживает больше, чем в Болотной. Намного больше.
Между возвышенностями иногда были проложены мостки, но чаще между ними нужно было плавать. Посему вокруг были лодки. Десятки самых разнообразных лодок. Саблину понравилось то, что рогоз везде вокруг островков был срезан. Из воды торчали лишь обрубки. Значит, кто-то тут следил за этим, а значит, тут должен был быть какой-то порядок. И, словно уловив его мысли, Ряжкин говорит:
— Рогоз вырубили… Молодцы.
— Это у них тут дело обязательное, — объяснил Калмыков. — Когда в прошлом годе я тут был, тоже рогоз был порублен. У них Свуль за тем следит.
— Кто следит? — сразу не понял Ряжкин.
— Свуль… Это у них так зовут главаря местного, — объясняет Денис. — Он у них тут выборный.
— Типа нашего станичного кошевого?
— Ага. А ещё он судья тутошний.
— Свуль, — хмыкнул Ряжкин. Он всё ещё не понимает. — Свуль… Это что, должность такая или имя?
Но Калмыков ему этого разъяснить не смог:
— Да хрен их тут поймёшь. Я ж не видел его никогда, этого Свуля.
Почти сразу от реки, на одном длинном островке, возвышалось двухэтажное здание. А рядом с ним, у мостушек с двумя десятками лодок, стоял кривенький сарай, а над ним — большой пластиковый щит, тоже покосившийся, а на щите — надпись кривыми буквами: «Масло». Туда на малых оборотах и повёл свою лодку Саблин. Оглядывая всё вокруг, он то и дело менял зум камер, чтобы разглядеть всё получше, а сам говорил товарищам:
— Купим две канистры и сразу пойдём дальше.
— А тут котлеты из саранчи хорошие дают, тыкву распаренную, — заметил со вздохом Калмыков.
Саблину и самому, конечно, надоел кукурузный крахмал и семечки из тыквы, что ели они последние два дня.
— Да, опять же нужник нормальный нужен, и помыться хочется, — заметил Ряжкин.
— Да где это всё искать, — сомневался Аким. — Проваландаемся тут дотемна, потом ночевать придётся.
— Нет, всё тут, в этом доме, — сказал Денис. — Тут у них и главный, и столовка тут, и умывальни. За час управимся.
— Ладно, — согласился прапорщик, оглядывая самое большое здание островка и направляя лодку к свободному месту у мостушки, — но лодку без присмотра не бросаем.
— Есть лодку без присмотра не бросать, — оживился Денис.
А по мосткам, увидав их, уже бежал к лодке паренёк лет тринадцати-четырнадцати и, подбежав, прокричал:
— Кидай фал, привяжу вас!
Одежда на нём была плохонькой, респиратор — старым, а очков, перчаток и ботинок не было вообще.
— Мы сами, — через внешний динамик ответил ему Калмыков, но было поздно. Василий уже кинул парню верёвку: привязывай, раз ты такой проворный.
— Зря ты ему дал, — бубнит Денис, — теперь он денег просить будет.
И тот схватил её, подтянул лодку поближе и стал привязывать хитрым узлом, а сам смотрел, что там есть в приплывшей лодке, и болтал при этом:
— Здравы будьте, господа казаки, а не нужно ли вам вещи из лодки до комнат вынести?
— Нет, не нужно, — говорит Аким, выставляя на мостки две пустые канистры и вылезая из лодки. — Сходи со мной лучше за маслом. Канистры бери, — он оборачивается к Ряжкину. — Вась, Денис, вы помыться хотели, поесть — идите. Только недолго, я тут вас жду. Ехать нужно.
Парень тут же схватил канистры и пошёл за Саблиным. А Аким у него и спрашивает, поглядев на потрескавшиеся, грязные и страшные ступни ног:
— А что же ты без ботинок?
— Нет их у меня, украли, когда пьяный был, — беззаботно отвечает парень. — Ну так то ничего. Скоро Увар будет собирать ватагу, он мне купит, я с ним на Камень пойду за добром.
— Значит, у вас тут воруют? — уточняет Саблин.
— А как же… — босоногий, кажется, смеётся. — Место-то воровское, — Ии тут же говорит прапорщику. — А ты, казак, лучше мне денег дай, я тебе масла дешевле куплю.
— Нет.
— Ну и ладно, — не расстроился босоногий. — Слышь, казак, а как записаться в пластуны?
— Так нет ничего проще, — отвечает Саблин. — Езжай до любой казацкой станицы, записывайся в полк и иди в призыв, послужишь полгодика, покажешь себя, и общество решит, брать тебя к себе или не брать. Если поймут, что ты хороший воин, так сразу зачислят в реестр, а не поймут, так ещё в один призыв пойдёшь. А если запишут в полк, сразу надел земли получишь, подъёмных какую копейку, на лодку да на снасти.
— А броню сразу дадут? — интересуется паренёк.
— Первым делом, как в призыв начнёшь собираться, так тебе вахмистр из оружейки и выдаст, — и тут Аким усмехается: — Только ты не думай, что броню тебе спереть удастся.
— Думаешь, не получится? — честно интересуется парень.
На это Аким ничего ему не говорит, лишь ухмыляется; удальцы типа этого мальчишки тоже думали, что броню можно украсть. Пытались, Саблин о том слыхал. Он идёт дальше, перехватив дробовик поудобнее. Они наконец зашли в кривой сарайчик с надписью, а там противный, грубый такой дедок заправляет. Борода тощая, три волоска, седая, глаза раскосые и злые.
Кажется, Саблин ему сразу не приглянулся, и дед попросил с него денег почти в полтора раза больше, чем Аким отдал бы за топливо в той же Ягельной.
— Нескромно просишь, — заметил ему Аким, но так — беззлобно.
— Не нравится, — зло запыхтел дед, — езжай на юг, там, в станицах, у дружков своих казаков купишь себе дешевле.
— Казак, — шептал Акиму парень, — ты лучше заплати, больше у нас тут никто маслом не торгует.
Аким подумал пару секунд и его послушал, выложил требуемые деньги. А когда босоногий взял канистры и они вышли на улицу, Саблин у него и спросил:
— А чего это дед — казаков, что ли, не жалует?
— Не жалует, эт точно… Он же из ульминских татар, что из Когалыма; он говорил, что в молодости был богат, и его род был богат, а вы у них отбили угодья саранчёвые. А ещё сынка у него убили недавно. В прошлом годе, как раз в осенние дожди.
— Что-то ты, братец, брешешь, — отвечает ему Саблин. — Как могли болотные казаки отбить у когалымских татар барханы с саранчой. Где болота и где Когалым?
— Ну, может, не вы, может, это степные у него отбили угодья, — тут же находит, что сказать, парень, — видно, для него, что вы, что степные — всё одно. Да и было то лет сто назад, кто же теперь, кроме него, про то вспомнит?
Они вернулись к лодке, Саблин в неё спустился и, принимая канистры от босоногого, спросил:
— А кто же сына у него убил?
— А вот это точно ваши, болотные, — заверил его парень. — Тут в прошлом годе большой рейд наши устроили, за раз пять контролеров на Камне разобрали, ну и, когда уходили, стали через Обь переправляться как раз напротив станицы Обнинской… А за ними шли переделанные… Много их шло…
— То в сентябре было? — вспомнил Аким. Событие было громким. Тогда по всем болотным станицам прошёл слух, что большой отряд переделанных напал на станицу Обнинскую. Атаман Болотной даже начал было собирать охотников братам в помощь, но всё улеглось.
— Точно, в сентябре, — подтверждает босоногий. — Тогда из Салехарда к обнинским пришли военные, только тогда все переделанные отошли. А обнинские казаки с тех пор воспрещают мимо их станицы нашим ходить. А кто идёт вдоль их берега, тех беспощадно топят. Вот и Джамбулатку его так потопили, вот он и злобствует на казаков.
— Ясно, — говорит Аким и ждёт, а паренёк не уходит. — Ты никак денег хочешь?
— Да уж за труды… — говорит босоногий и протягивает руку.
— И сколько же тебе дать за труды? — Саблин лезет в внутренний карман пыльника.
— Да хоть пятачок!
— Хоть? — прапорщик замер от такого пожелания. — Это что же… Пять копеек за пятнадцать минут? Это двадцать копеек за час? — он, командир взвода, даже в зоне боевого соприкосновения с противником такого жалования не получал. — А не жирно?
— Эх, казаки, болотные, — качает босоногий головой с сожалением, но протянутую руку не убирает. — Прижимистый вы народ. Ну, дай хоть три копейки, не зря же я старался.
— Двух хватит, — говорит Аким и ссыпает из с