— Вот… Только мы высунемся из ворот, он нам врежет картечью по борту, одного заряда хватит, и опять паяться придётся… Не уплывём мы так.
Мог бы и не говорить, прапорщик глядел через бойницу и всё сам понимал. Офицер сюда солдата не зря посадил.
— А ещё один по крыше шаркает сейчас… — Денис замолкает…
Та-та-та-та-та…
…доносится из смежного помещения, и он продолжает: — Сейчас не слышно, но как становится тихо, я его слышу, он на крыше, — всё и так понятно, но Калмыков, словно маленькому, ему разъясняет: — Будем выходить, полоснёт из своего автомата сверху.
— Будете выходить, — вдруг говорит Саблин, — так закинете сначала ему на крышу гранату. Или пару.
— Будете? — удивляется Денис. — А ты?
— Я с вами, — говорит прапорщик, а сам через бойницу всё выглядывает сидящего в рогозе солдата переделанных.
«Лишь бы он один там был». И потом, не глядя на Дениса, спрашивает:
— Граната, тесёмка есть?
— Растяжку поставить? — сразу догадывается товарищ.
— Да. В проходе. Только лодку сначала носом к воротам разверни.
— Понял, — отвечает Денис.
Саблин же идёт на свет, он возвращается туда, где Василий держит комнату в одиночку.
— Вася!
— Чего? Уходим уже? — Ряжкин весь серый от бетонной пыли.
— Да, Денис лодку запаял, — отвечает Саблин; ему кажется, что кто-то стоит за стеной у окна, но у него осталась всего одна граната, — Вася, иди в комнату отдыха, на восточную дверь поставь растяжку, как скажу, ты дверь приоткроешь и дашь в кусты пару очередей… Отвлечёшь того, что на крыше…
— А потом? — спрашивает Ряжкин и встаёт; он, пригнувшись, идёт в комнату, где стоят кровати.
— Потом дверь не закрываешь, пусть заходят, а сам бежишь к Денису, садишься в лодку. Встанешь на нос лодки, и Денис тихим ходом носом лодки ворота приоткроет, а ты закинешь пару гранат на крышу. А то там на крыше…
— Да, я слыхал, — отвечает радист.
— И смотри, там Денис вход к стапелю тоже минирует…
— И про то слыхал, — отзывается Василий.
Саблин присаживается у большой двери, за генератор, там хорошее место, осколки не так секут, и теперь всё-таки враг сбивает ставень с последнего окна. И почти сразу за ним в окно влетает ещё одна граната…
Пуфф…
Хорошо, что сел за генератор, его не достают осколки, но за этой маленькой гранатой в помещение закидывают большую, на литр примерно, чёрную пластиковую банку, из которой, плотный, как зубная паста из тюбика, начинает струиться белый дым. Первые секунды дым просто выходит из банки, а потом начинает бить, вырываться с силой и шипением…
— Токсин! — объявляет Саблин и сразу выключает систему вентиляции. Входные прорези для воздуха на маске тут же закрываются створками, а на мониторе появляется надпись:
«Кислород 97%».
— Травят нас? — спрашивает Ряжкин из комнаты отдыха.
— Да, вот… — отвечает Саблин, только он не верит, что офицеры у переделанных такие дураки, что не понимают они, что броня рассчитана на противодействие ОВ.
А дыма от этой одной банки столько, что в помещении уже ничего не видно, сплошная белая пелена. Аким увеличивает чувствительность микрофонов, и делает это не зря. Тут же он слышит, как тот, кто топтался за стеной, забегает за угол и начинает шуршать у окна, выходящего на запад.
Саблин выскакивает из своего укрытия и оказывается рядом с тем окном… Проемы на заставе узкие, огромному солдату в такое влезть будет непросто, но вот разведчик… Прапорщик различает через дым его угловатые плечи и плоскую маленькую голову, всё это уже здесь, его сегментированная грудь уже приподнялась над подоконником, а неприятные хитиново-гладкие руки в длинных редких волосках уже цепляются за стены…
Он вскидывает дробовик…
Пахх… Перезарядка…
Он хотел выстрелить ещё раз, но первый выстрел вымел гада из окна, и прапорщик сразу отпрянул от проёма, когда на улице что-то мелькнуло. Картечница… Один громкий выстрел, второй, а за ними… Что-то влетело и покатилось по полу…
— Граната! — объявляет он, хотя никого тут, кроме него, нет. И прикрывает камеры на шлеме перчаткой.
Пуфф…
На сей раз его обдало градом осколочков, два ударили в перчатку, один из осколков был крупный. И Саблин почувствовал боль в руке. Поднёс перчатку к камере… Вмятина была солидной.
«Неужели кость сломал⁉».
Он пробует сжимать пальцы… Да, пальцы слушаются, но боль в кисти руки весьма ощутима.
— Я всё! — рапортует Ряжкин. — Дверь заминировал. Аким, скажи, когда открывать её и когда стрелять.
— Денис, а у тебя как? — спрашивает Аким.
— Я тоже всё! Вход минировал, лодку развернул, жду приказаний, — отвечает Калмыков.
Глава 41
Саблин, загоняя патрон в дробовик, чтобы был снаряжён полностью, встаёт; за стеной кто-то есть, это точно, но у него осталась всего одна граната, и он быстро идёт к Калмыкову, в проходе останавливается: тут висит дым, нужно быть осторожным, чтобы не зацепить растяжку; он находит нитку и переступает её, подходит к пирсу, возле которого на чёрной воде едва заметно покачивается лодка.
— Денис, дай-ка ружьишко моё и пару патронов к нему, они в рундуке.
— Аким, ты объясни задачу-то! — из комнаты отдыха просит радист.
Да, пора уже объяснить товарищам задачу, и он, забирая своё ружьё десятого калибра у Дениса и проверяя его, начинает:
— Вась, откроешь восточную дверь, дашь пару очередей по кустам, отвлечёшь на себя того, что на крыше сидит, потом бегом бежишь к Денису, он уже отопрёт ворота. Вася, встань на нос лодки и приготовь гранаты; заводите мотор и ждёте сигнала; как я вам скажу, так вы чуть-чуть приоткроете носом ворота, и ты, Вася, закинешь на крышу две гранаты…
— Уж больно мудрёный план! — Ряжкин, кажется, сомневается. — Получится ли?
— Ты, Вася, делай, а я выйду наружу и вас прикрою, — говорит ему прапорщик, сам же подходит к бойнице, которая слева от ворот, и через неё выглядывает наружу.
Солдат переделанных так и сидит в рогозе. Аким видит его мощное плечо и часть пуза с ляжкой.
«Это повезло, что Денис его заметил».
— Выйдешь? — удивляется Калмыков и напоминает Саблину: — Там же пухлый с картечницей сидит.
— А это, по-твоему, для кого? — Саблин возвращается к лодке. — Патроны давай.
Берёт у товарища патроны, идёт к лестнице, спускающейся в воду, и не спеша, но в то же время и не мешкая особо, начинает спускаться по ней в зыбкую черноту воды, кинув на ходу:
— Я вам скажу, когда начинать.
«Кислород 87%».
Компрессоры тихо урчат, гоняя воздух по замкнутому циклу, в воде сразу становится прохладнее. Фонари снова высвечивают муть, и он делает первый шаг, он уже знает, куда идти, там впереди, вверху, светлое пятно.
Он проходит под воротами, и сразу становится светлее. Над головой плавает ряска, до неё прапорщик может дотянуться рукой; он понимает, что она покрывает не всю поверхность воды, а значит, лучи его фонарей можно разглядеть с суши, и Саблин фонари выключает. И идёт не спеша дальше.
На самом деле очень непросто определять расстояние в воде, а ещё сложнее соотносить его с расстоянием на суше. Солдат сидел в рогозе метрах в тридцати от ворот… А он прошёл под водой сколько? Метров десять?
«Кислород 81%».
А ещё у него болит левая кисть, когда ею шевелишь, боль короткая, но острая, кажется, рука начинает опухать, но он старается о ней не думать, это всё потом… потом… Сейчас постепенно глубина начинает падать, если при спуске в воду она была два метра, не меньше, то теперь… Он уже начал пригибаться, чтобы, не дай Бог, на потревожить ряску шлемом. Наконец он прошёл ещё десять метров и, присев на колено и подняв ещё мути со дна, остановился.
— Денис! Слышишь? Вася?
— Слышу я, — откликается Ряжкин.
— Я тоже, — говорит Калмыков.
— Я на месте, ты, Денис отпирай ворота, только тихонько постарайся.
— Я засовы смазал уже! — отвечает Денис. — Открою тихо.
— Молодец, правильно… Как отопрёшь, так заводи двигатель и жди Васю, а ты, Василий… начинай.
— Есть, — отзывается Ряжкин.
Сам Аким замирает, ждёт. Он надеется услышать выстрелы, но ничего не слышит, в воде тихо, муть уже осела, прохладно, всё словно замерло, только ряска над головой ходит, гоняемая ветром.
— Ну, Вась! Как там у тебя? — наконец спрашивает он.
— Так я уже в лодке! Ждём, когда ты скажешь выходить!
Ну вот, и его время пришло.
Саблин взводит на своём большом ружье курки, начинает медленно привставать, чтобы не привлечь к себе внимания солдата, сторожившего ворота. Вот уже и свет… Аким прищуривается. Это камеры поднялись над водой, вот только ряска немного мешает, налипает на шлем, но одной фронтальной левой камеры ему хватило, чтобы увидеть врага. Аким рассчитал всё верно, вышел на него правильно. До жирняка в рогозе было не больше пятнадцати метров. Саблин разгибает ноги, воды ему по грудь, он вскидывает ружьё; и теперь видит лицо двухсоткилограммового монстра и понимает, что тот тоже его заметил. Нет, физиономия от этого у солдата никак не изменилась, он оставался всё так же бесстрастным, холодные глаза, маленькие для вросшей в плечи лысой головы, были спокойными, но вот его пальцы… Пальцы солдата тут же сжались на картечнице, что лежала у него на жирной ляжке…
Саблин уже мог стрелять, но ему ещё нужно было вылить воду из стволов, на это ушла секунда, за которую переделанный, не меняя ни позы, ни выражения лица, успел поднять своё страшное оружие…
Но прапорщик всё равно успел выстрелить первым…
Ба-бахх…
…разнеслось над болотом. Уж если десятый калибр бьёт, так его слышно очень далеко. Отдача у ружья дикая, Акима даже в броне заметно откидывает назад. Хорошая горсть картечи бьёт солдата в лапищу, чуть выше локтя. И едва не отрывает её.
— Вася, выходи, кидай гранаты, — приказывает Саблин, а сам жмёт на спуск снова…
Ба-бахх…
Вторая порция картечи ударяет солдата в его огромное брюхо и разрывает его… Аким уже думает вытянуть висящий на плече дробовик и доработать солдата из него…