- Напишу, напишу. – обещает прапорщик жене.
- Так сейчас и напиши, - настаивает Настя.
- Некогда мне, - Саблин открыл ящик с доспехом.
Он вчера выговор устроил Калмыкову и Ряжкину за то, что те в оружейку не зашли и ущерб не оценили, а у самого шлем исковеркан. Хорош он будет на плацу – командир первого взвода в побитом шлеме на сотенном смотре. Аким вертит главный и самый сложный предмет доспеха. Вздыхает. Сзади серьёзная вмятина. Из-за этого камера заднего обзора задралась и глядит вверх, влево. Гнездо для левого микрофона вывернуто с мясом.
Да… Шлем-то ему хорошо поломали. Ремонт обойдётся недёшево. Да и время займёт.
«Ладно, если оружейник «голову» до смотра не починит, у Червоненко возьму на один денёк. Правда, у него старая модель, ну да ладно, может, отцы-атаманы не обратят внимания».
Старый товарищ, конечно, даст ему шлем, пока он свой чинить будет. А потом стал Аким доставать другие части доспеха из ящика… «О Господи».
Доспех весь у него побитый-покоцанный. Неплохо их там тогда нелюди на заброшенной заставе прижали. Он достаёт части кирасы из ящика. «Таз», набедренники… Вся, вся броня посечена осколками. Внешние приводы на что крепкие – и даже среди них есть погнутые.
Прапорщик, глядя на свою избитую кирасу, морщится, ставит её рядом, оглядывает правую голень, на которой привод держится на честном слове, и… решает вдруг, что ушли они с той заставы живыми – чудом.
«Повезло всё-таки».
Да… Доспех нужно было приводить в порядок. А тут и жена уже в дверях стоит, видит, что он осматривает броню свою… И сразу начинает пыхтеть:
- Ты что?! Опять куда-то мылишься?
- Да угомонись ты! – говорит Саблин и добавляет негромко, себе под нос: – Вот дура-баба, – и потом снова в голос: – Говорю же тебе, смотр на носу… Полковник, все офицеры придут роту нашу смотреть… Вот хорошо, что вспомнил, броню к оружейнику отнести нужно, чтобы подправил.
- Да? Ну ладно, - жена чуть успокоилась. – Ну, иди кушать. Оладьи готовы, яйца пожарила тебе на сале.
Он любит яйца на сале, да ещё если с молодым степным луком, и оладьи из кукурузной муки тоже очень уважает. Вот только настроения у него сейчас никакого нет.
- Погоди малость, приду, - обещает он жене. – Детей корми.
- Спят они ещё. Иди, а то стынет, – говорит Настя и уходит на кухню.
А прапорщик остаётся один… Он продолжает рассматривать побитую броню. А так как жена ушла, то он спрашивает, кричит ей на кухню:
- Я что-то не слыхал, Юрка-то во сколько пришёл?
- Уж к одиннадцати, - отвечает Настя.
«А сейчас дрыхнет, встать на учёбу не может».
Прапорщик вздыхает. Настроение у него не очень… Но это не от нерадивости старшего сына.
Настроение.
Ну и у кого оно будет, если предстоят траты рублей эдак в тридцать? Понятное дело: когда человек ломает свою броню в призыве на войне, то тут, конечно, общество ему ту броню восстановит; если утрачена часть безвозвратно, так новую выдадут бесплатно из общего кошта – на, дорогой казак, только воюй. А когда выданное тебе обществом имущество ты ломаешь на своих промыслах, здесь уж как говорится, извини-подвинься: ремонт из своего кошелька. «Вот зараза какая, а? Кажись, крепко придётся раскошелиться». Саблин прикидывал в уме и понимал, что тех денег, которые он получил от Елены, того аванса в девять десятков рублей, на ремонт брони, покупку новой рации и новую лодку уже не хватает.
Аким достаёт те серебряные слитки Мурманского казначейства, что передала ему Мурашкина при встрече. Красивые, новые. Потом достаёт свои медные рубли из коробки. Пересчитывает. Ну, все затраты покрыть хватит, а вот если ещё обещанные деньги товарищам выплатить… уже нет.
До сих пор он даже не задавался вопросом: что там за груз он тащил через полболота? На сей счёт Аким был прост: не мои дела, нечего в те ящики лезть. Но это было до того, как он узнал, вернее уверился в том, что Савченко мёртв. Теперь же, когда за те ящики так уцепилась яркая женщина Леночка Мурашкина, да ещё и эти навязчивые разведчики из Четвёртой дивизии… тоже интересовались…
А сейчас, когда дела у него складывались как в поговорке: посчитали – прослезились, снова всплывал у него этот вопрос. «Мурашкина за те ящики грозилась хорошую деньгу дать. Не продешевить бы. Взять бы с неё столько, чтобы на всё хватило: и на новую лодку, и с товарищами рассчитаться, и дом для Юрки, если вздумает жениться, поставить, и учёбу ему оплатить… - Саблин сам себе усмехается. – Ишь как размахнулся-то, раззадорился, однако. Не хуже Настёны размечтался».
Но мечты мечтами, а вопрос-то с ящиками назревал. Назревал-назревал, да вот и назрел. Деньги были ему нужны, и Мурашкина могла решить его трудности. Вот только перед этим Саблину не мешало бы узнать, что он ей отдаёт.
«Надо бы глянуть, конечно».
***
Кудесов – ему уже давно за шестьдесят, но всё равно Иван считается лучшим оружейником полка и на покой не уходит. У него задраны на лоб специальные очки с толстенными линзами. Мастер глядит на прапорщика с сочувствием.
- Слушай, Аким, – он разворачивает к Саблину его собственный шлем и протягивает очки, - бери, смотри. Шов по манжету.
- Шов? – прапорщик берёт очки и через мощные линзы рассматривает то место, куда Кудесов указывает пальцем.
А там вдоль стыка идёт едва различимая, и то лишь в увеличительном стекле, трещина.
«Вот зараза, а?!».
- Видишь… Она так и идёт вдоль всего манжета… И вот… вот она… уходит на затылок… И вот заходит под антенну, и вот за камеру заднего вида… - продолжает мастер. – Понимаешь… Её просто так не заварить… Плазма всю начинку сожжёт… Нужно демонтировать процессор и весь видеоблок… плату рации снимать… антенну снимать… Всю «голову» разбирать придётся. А потом уже варить… И то… - тут Иван делает паузу и качает головой. – Не знаю даже… Шлем-то восстановлю, но прежней прочности уже не будет. Одна видимость будет, Аким, второй такой «подарок» в затылок словишь – контузией уже не отделаешься.
Лодка, а теперь ещё и шлем… Прапорщик снова расстраивается, хоть опять в чайную беги.
- Это что же… новый шлем покупать? – невесело спрашивает он.
- Шлем весь… да нет, не нужно, купи новую «голову», железку с уплотнителями и створками, а начинку я тебе всю твою переставлю, она у тебя в порядке вроде… Хотя тоже нужно будет протестировать всё.
- Это сколько же пустая железка будет стоить? – интересуется Саблин. – Рублей семнадцать, кажется?
- Семнадцать, - говорит ему мастер, на него покосившись, - стоила «голова» прошлой серии, а в этой, - он постучал по шлему Саблина, - карбида титана побольше будет. Поэтому она и удар такой вынесла. Она-то подороже будет.
Саблин невесело кивает: ну да… ну да… понятно. И спрашивает:
- Ну и сколько будет стоить такой шлем без начинки?
***
По большому счёту он был доволен своими людьми; народ в его взводе подбирался неплохой, опытный, хотя из старых казаков к нему никто не пошёл: старики своих взводов не меняют. Прижились там, заняли руководящие должности, и повышенным окладом в новую роту их не перетащить. Ну да ничего, почти треть его людей имела за плечами по десять призывов. Когда казаки выстроились на плацу, ему и не к чему было придраться. Оружие у всех в порядке, пыльники, брюки, броня – всё в порядке. Рации, РЭБ, всякое нужное оборудование – всё новое. Бронетранспортёр с капремонта, грузовик вообще с завода.
Долго держать людей на плацу под солнцем он не стал, зашли в здание полка, обосновались в актовом зале. Тут взводный и его зам переговорили с каждым казаком в отдельности. То был простой разговор. Кто из какой роты ушёл, кто кого знал, кто с кем рядом живёт. Про рыбалку иной раз заговаривали. Про ранения. В общем, Аким знакомился со своими подчинёнными, и это знакомство заняло у него почти два часа. Впрочем, почти всех он знал, так или иначе: с кем-то служил, с кем-то учился, с кем-то на пристанях виделся всё время, кого-то видел на собраниях общества.
- И сколько у нас некомплект? – спрашивает комвзвода у своего зама, когда почти со всеми уже побеседовал. – Трое, что ли?
- Трое, - откликается зам, заглянув в бумаги.
- Штурмовых не хватает? – уточняет Аким.
- Так точно, - отвечает Саша, проглядывая списки. – Не хватает только штурмовиков.
И когда они с Каштенковым уже заканчивали с бумагами и уже отпустили подчинённых, тут ему на личный коммутатор пришло сообщение: «Батя, ну что, сможешь сегодня в госпиталь заскочить?».
Старший сын его очень редко вот так беспокоил, скорее Олег ему мог написать на службу. Антонина могла, да, писала частенько. А Юрка нет… Саблин такого и не припомнил. Может, поэтому он и недоумевал: «Заскочить в госпиталь? К этому Пивоварову, что ли?».
И тут же новое сообщение от сына: «Бать, не пиши ничего, просто приходи в госпиталь, я тебя жду».
И, видно, лицо у Акима поменялось от этих странных сообщений, а зам это сразу и приметил:
- Чего? Кто там тебе строчит?
- Да Юрка, просит в госпиталь зайти.
И Каштенков сразу стал серьёзным:
- Это из-за последней твоей контузии? – и так как Аким ему не успел ответить, сразу добавляет. – Ну так чего ты? Иди. С этим всем лучше не баловать. Голова всё-таки, – Саблин хотел ему сказать, что это не из-за головы сын его зовёт в госпиталь. Но Саня его подгоняет: – Иди, я с бумагами разберусь сам.
Аким соглашается и кивает: ладно, пойду; но перед выходом вспоминает:
- Калмыков с Ряжкиным придут, скажи, чтобы подождали. Я скоро.
- Ладно, скажу, - обещает замкомвзвода.
Глава 14
В дверях госпиталя хороший тамбур, обдув, фильтрация, всё, как и должно быть. Дальше полумрак и прохлада фойе, там несколько женщин. Ждут, скорее всего пришли к мужьям, что находятся тут на излечении. Он снимает фуражку и маску, кивает им: доброго дня. Женщины кивают ему в ответ. Саблин подходит к регистратуре, а там миловидная медсестра, совсем молоденькая, ей, наверное, и семнадцати нет, а уже беременная.