угой реальности.
Это существо… я тебе про него не рассказывал? Ладно, ни к чему столь мелодраматично вздыхать.
На этот раз Азазел вовсе не был раздражен тем, что его вызвали. Он был просто рад. По крайней мере, так он сказал.
Он танцевал на месте, делая крошечными ручками странные жесты, суть которых я не мог понять.
— Ему втройне повезло, что ты меня вызвал, — пропищал он. — Иначе я бы его сепотулировал. Я бы расфлаксил ему модинем. Я бы…
— Что бы ты сделал? И кому? — без особого интереса переспросил я. — И зачем?
— Он назвал меня словами, которые ни одно уважающее себя существо себе не позволит, — сказал Азазел с достоинством, почти несовместимым с его пискливым голосом и крошечными размерами. — Законченный сасквам!
Я позволил ему немного остыть. В своем собственном мире он был столь же мелкой личностью, как и в нашем, и его постоянно толкали и пинали, что было, в общем-то, неплохо, поскольку именно его постоянно уязвленное «я» вызывало у него желание мне помогать. Ему было крайне необходимо демонстрировать свои возможности.
— Мой друг — алкоголик, — сказал я.
— Ага, — согласился Азазел. — Он ходит голый с алками. Кто такие алки?
— Нет-нет. Алкоголь — это органическая жидкость, которая в малых дозах действует возбуждающе, но в больших пагубно влияет на разум и здоровье. Мой друг не в состоянии отказаться от больших доз.
На мгновение лицо Азазела приобрело озадаченное выражение.
— А, ты имеешь в виду фосфотоника?
— Фосфотоника? — столь же озадаченно переспросил я.
— Народ моего мира, — объяснил Азазел, — наслаждается разного рода фосфатонами. Мы нюхаем фосфор, пьем разнообразные растворы фосфатов, лакаем фосфопировиноградную кислоту и так далее. — Азазел содрогнулся, — В чрезмерных количествах подобное считается вредной привычкой, но я обнаружил, что небольшая доза фосфорилированного аммония после еды отлично способствует пищеварению. Немного фосфама желудку не повредит. — Азазел потер свой шарообразный живот и облизал красные губы маленьким красным язычком.
— Вопрос в том, — сказал я, — как излечить моего друга-алкоголика и убедить его завязать.
— Завязать?
— Я имею в виду, бросить пить по любому поводу.
— Это просто, — сказал Азазел. — Детская игра для существа с моими познаниями в технологии. Мне нужно просто изменить вкусовые центры в его мозгу так, чтобы алкоголь на вкус казался ему чем-то отвратительным — например, экскрементами.
— Нет, — возразил я, — Ни в коем случае. Это уже слишком. Разумная доза алкоголя, к примеру такая, какую позволяю себе я, не более кварты в день, укрепляет силы, и незачем кого-либо лишать такой возможности. Прояви свою мудрость, о Могущественный, и придумай что-нибудь другое.
— Хорошо, — сказал Азазел. — Есть какой-нибудь способ превратить употребление алкоголя в достоинство? Есть пьющие, которыми все восхищаются?
— Есть ценители хорошего спиртного, — подумав, ответил я. — Есть люди, которые прекрасно разбираются в напитках и выделяют среди них те, что обладают наивысшим качеством. Обычно к ним относятся с немалым восхищением.
— Твой друг — не из таких? Он не различает высокое и низкое качество?
— О нет, нисколько. Он готов пить самогон, шампунь, лак для обуви, антифриз. Удивительно, что ничто, похоже, не убивает его на месте.
— В таком случае я изменю рецепторы его мозга таким образом, что он сможет различать любые разновидности алкоголя, сколь бы близки друг к другу они ни были, и выбирать лучшую. Его будут считать уже не презренным алкоголиком, а достойным восхищения ценителем. Собственно, я и сам обладаю подобными качествами по отношению к нашим фосфатонам и часто потрясал большие компании своими способностями…
Он продолжал свой рассказ, полный утомительных подробностей, но я слушал его если не с радостью, то с терпением — так мне хотелось помочь Камбису.
Какое-то время спустя я зашел к Камбису в гости, надеясь, что его мрачный настрой наконец прошел и из дома он меня на этот раз не выгонит. Оказалось, что мне действительно нечего было опасаться. Алкоголики — прекраснодушные люди, которые быстро забывают прошлые неприятности, да и все остальное тоже.
Вот только Камбис отнюдь не выглядел прекраснодушным. Он сидел на полу в окружении множества бокалов, наполненных различного вида жидкостями, и на лице его застыло мрачное выражение.
— Камбис, что случилось? — тревожно спросил я.
— Понятия не имею, — ответил Камбис, — но я, похоже, начал осознавать, какая же все это дрянь. Вот, Джордж, попробуй.
Это оказался темный портвейн, довольно крепкий, как я ощутил после небольшого глотка.
— Превосходно, старик.
— Превосходно? — переспросил он. — Ты серьезно? Ему недостает аромата!
— Я не заметил, — возразил я.
— Ты и не мог заметить, — презрительно бросил он. — К тому же он не настолько выдержанный, каким должен быть. Ты не почувствовал, что он несколько резкий?
— Нет. Вообще.
Камбис закрыл глаза и покачал головой, словно от моей тупости ему стало не по себе.
— Наверное, это — самое лучшее, что я смог найти в своей коллекции, — сказал он. — Попробуй.
Это был вишневый ликер непревзойденного качества. Я едва не вскрикнул, ощутив великолепие его букета и мягкость вкуса.
— Потрясающе! — восхищенно проговорил я.
— Едва терпимо, — сказал он. — Могу понять добрые намерения идиотов, но где-то во время приготовления на его пути попался ржавый гвоздь. И теперь в нем ощущается пусть не всеобъемлющий, но явно неприятный металлический привкус.
— Я ничего такого не заметил, — возмущенно возразил я.
— Потому что ты не заметишь даже единорога, который воткнет рог в твою толстую задницу, — грубо ответил он.
Я не мог больше не замечать его злобных насмешек и вдруг обнаружил в нем черту, которую никогда прежде ему не приписывал.
— Камбис, — сказал я, — а ведь ты точно трезв.
Он посмотрел на меня и проворчал:
— А чего ты ожидал? Здесь нет ничего, что я в состоянии пить. Все это помои и отрава.
В последующие месяцы я вынужден был признать, что произошло нечто странное. Азазел не подправил вкусовые рецепторы Камбиса таким образом, что все спиртные напитки стали казаться ему на вкус экскрементами. Он просто наделил Камбиса способностью отличать превосходное качество, и в поисках недостижимого идеала Камбис вел себя так, будто любой напиток, не соответствовавший этому идеалу (то есть все напитки), имел вкус экскрементов.
Камбис стал не просто трезвенником, он стал настоящим образцом трезвости. Он ходил с прямой спиной, сурово глядя перед собой, рано ложился спать, рано вставал, стал удивительно пунктуальным во всем и был безжалостен к тем, кто хоть немного отклонялся от пути истинной добродетели. Нормальное человеческое поведение напоминало ему недостаточно выдержанные напитки с металлическим привкусом.
Моя дорогая юная племянница Валенсия была вне себя от горя. Она мяла в руках мокрый носовой платок, и лицо ее было покрыто пятнами.
— Камбис стал трезвенником, как ты и хотела, — заметил я.
— Да, он трезв как стеклышко. — сказала она. — Как жидкий воздух. Да, все идет как надо — Она несколько раз всхлипнула, прежде чем снова взять себя в руки. — Его должность в финансовой фирме его отца, которая раньше была синекурой, теперь стала витриной для его талантов. Его называют «тираннозавром с Уолл-стрит». Им повсеместно восхищаются как воплощением американской финансовой предприимчивости, и собираются целые толпы, чтобы посмотреть, как он безжалостно эксплуатирует вдов и сирот. И делает он это столь искусно, что постоянно удостаивается аплодисментов и даже упоминания в речи министра финансов.
— Наверняка он этим гордится, — сказал я.
— Действительно гордится. Его жесткость вызывает всеобщий восторг, а его открытое порицание лжи, воровства и обмана, если только это не требуется для получения прибыли, только приветствуется. И тем не менее…
— И тем не менее?
— Он охладел ко мне, дядя Джордж.
— Охладел? Ты наверняка шутишь. Ты столь же добродетельна, как и он.
— О да, во всем, — согласилась она. — Я сплошная добродетель. И тем не менее — не знаю почему — я его больше не устраиваю.
Я снова отправился проведать Камбиса. Это оказалось нелегко — он настолько посвятил себя своему бизнесу, что ему не хватало двенадцати часов в день на то, чтобы обманывать публику, назначая Министерству обороны завышенную цену за зубочистки и колпачки для бутылок. Так что его окружали секретари, помощники и адъютанты, и, чтобы их обойти, мне потребовалось все мое умение и обходительность.
Наконец мне удалось добраться до его большого кабинета. Камбис хмуро уставился на меня. Он немного постарел, поскольку поглотившая его трезвость прорезала вертикальные борозды на щеках и превратила когда-то веселые и искрящиеся глаза в твердый непрозрачный мрамор.
— Что, во имя Тофета, тебе нужно, Джордж? — спросил он.
— Я пришел, друг мой, — сказал я, — от имени твоей возлюбленной, Валенсии.
— Моей… кого?
Я вынужден был признать, что это дурной знак.
— Валенсии, — повторил я. — Светловолосой девушки, прекрасной и добродетельной, и созданной для любви.
— А, да, — Камбис взял со стола стакан воды, хмуро на него посмотрел и поставил обратно. — Кажется, я ее помню. Она мне не подходит, Джордж.
— Почему? Ее считают весьма привлекательной многие знатоки в этой области.
— Знатоки, ха! Ничего не понимающие бездельники! Джордж, эта женщина пользуется духами, от которых стошнило бы мускусную крысу. К концу дня, несмотря на духи, я ощущаю неприятный запах тела. Ее дыхание порой отвратительно до невозможности. У нее есть привычка есть швейцарский сыр, сардины и прочую дрянь, запах которой остается на ее языке и зубах. Я что, должен купаться в этих омерзительных испарениях? Кстати, Джордж, я чувствую, ты и сам забыл помыться сегодня утром.
— Ничего подобного, Камбис, — горячо возразил я. — Я принимал душ.