– Что это? – вскричал на Максима Степаныча главный начальник.
– Волосы, – говорит Максим Степаныч. А он уж выпивши был.
– Что?
– Волосы, ваше превосходительство.
– Посадить его на гауптвахту! – сказал главный начальник. Ну, и посадили Максима Степаныча на гауптвахту и проморили его там трое суток. Максим Степаныч был такой же человек, как и наша братия: видим, что нас ни за что обидели, если свой брат – отколотим, а начальство выругаем, а потом хоть и отдерут, все же нам любо, что мы его выругали; ну, и он был мстительный. Однажды его секретарь за что-то обидел. Вот он пришел утром рано, забрался в его комнату и облил чернилами какой-то журнал, листах на двадцати, и ушел петь с певчими на похоронах. А журнал нужный был, нужно было его в этот день к главному начальнику нести. Ну а главный начальник и посадил секретаря на гауптвахту… Так и теперь: вздумал Максим Степаныч удрать какую-нибудь штуку, – и то над кем же? Над самим главным начальником! Иной из нашего брата и подумать об этом не посмел бы. И сделал-таки штуку. Шел он однажды с похорон пьяный до того, что едва стоял, и ухает песни, а самого пошатывает направо и налево. Только он поравнялся с главным правлением, и едет к нему навстречу главный начальник. Он идет да ухает. Главный начальник видит – человек в горнозаводской форме, осердился, что у служащих такие беспорядки да безобразия, и велел кучеру остановить лошадей.
– Кто ты такой? – кричит он Максиму Степанычу.
Тот остановился и кричит: «Проваливай!» Главный начальник не понял и спрашивает снова: «Кто ты такой?»
– Немазаный, сухой… – И пошел Максим Степаныч своей дорогой.
Главный начальник вошел в бешенство, вылез из тарантаса и догнал его.
– Я тебя спрашиваю, кто ты такой?
– Петр Петров Пастухов.
– Отчего ты пьян?
– Пьян и еще выпью, – говорит Максим Степаныч и побрякивает деньгами: – Пойдем в кабак.
– Что? Как ты смеешь говорить мне это? – И главный начальник ударил его по лицу.
– Ты не дерись, сам сдачи дам. Эка птица!.. – Главный начальник видит, что с пьяницей ничего не сделает, махнул рукой солдатам, кои у гауптвахты были, и как те подошли, он сказал им взять его и держать до тех пор, пока я не распоряжусь с ним! «Я тебе задам!» – сказал он Максиму Степанычу… Увели солдаты Максима Степаныча на гауптвахту: ну, да ему не привыкать стать сидеть; он говорил солдатам: «Что, каков! Сделал-таки штуку… А здесь квартира готовая…»
На другой день получилось от главного начальника в горном правлении приказание: сослать Облупалова урочно-рабочим на богословские заводы. Богословские заводы – казенные, и край там самый бедный, потому холодно и хлеб дорог; туда ссылали людей за преступления да за разные разности. Ну, и сослали туда Максима Степаныча.
Вот оно что значит с сильными бороться: как муху придавили.
Всякому известно, каково из урядников вдруг сделаться урочно-рабочим. Уж коли урядника трудно получить писцу, хорошему человеку, а из урочного работника и не думай быть урядником. Не знаю, что бы сделал над собой Максим Степаныч, да только у него в заводе много было из уставщиков да других чинов товарищей по уральскому училищу, да в главной конторе, при горном начальнике, служили его товарищи по горному правлению, – знали его; ну, они-то и поддержали его. Горный начальник любил музыкантов да певчих и велел ему быть певчим, а на работы не велел ходить, а в свободное время писать в конторе велел. Теперь Максим Степаныч понял, что бороться с начальством нельзя, и стал слушаться начальников; стал опять певчим и ходил в контору ради того, чтобы скуку провести, а пьянствовал уж редко и то – кто к себе его позовет. Так он и бился два года.
Приехал туда, в завод, тот же главный начальник. Был он в церкви у обедни, и понравились ему певчие. Только стоит он в церкви и посматривает на клирос, а там Максим Степаныч в то время регентом был. Кончилась обедня, главный начальник и говорит на обедне горному:
– Хорошо поют певчие, хорошо. Дать им двадцать пять рублей. Кто регент?
– Рабочий Облупалов, – говорит горный начальник.
– Позвать его!
Пришел Облупалов.
– А, это ты?
– Виноват, ваше превосходительство!
– Как он живет? – спросил главный начальник горного.
– Отлично, – говорит горный начальник.
– Пьет водку?
– Нет.
– Ну, Облупалов, я тебя прощаю. Смотри, не попадайся мне вперед таким на глаза. Не то сделаю. – Потом и говорит горному начальнику: – Возвратить ему урядника, а из завода не выпускать!
Воротили Максиму Степанычу урядника и определили в контору, потом столоначальником сделали. Хорошее ему было житье в заводе, все любили его, а если любил он выпить, так пил уж не по-прежнему. Тут, в заводе, он женился, взял мастерскую дочь; хотя у отца ее и не было денег, да она молодая, красивая была и больно ему по сердцу пришлась. С женой он там жил годов пять и двоих детей – сына и дочь – прижил, а когда уволили его из горного ведомства, он и уехал с женой да детьми в наш город, и остановился в отцовском доме, и отца призрел, а жене велел уважать отца и ничем не попрекать. В гражданскую службу он не пошел, а записался в мещане и занимается теперь у одного купца-золотопромышленника бухгалтером в конторе, и жалованья получает тридцать пять рублей в месяц, и живет лучше иного чиновника. Дом он поправил и сделал в нем три горницы и кухню, а в огороде сад хочет развести…
Тимофей, как уволили его, тоже в мещане записался и по-прежнему занимается мастерством; толстый стал, только уж он теперь много вина пьет, все ром, да в карты начал поигрывать и проигрывает деньги. Жена его толстая стала, а как это наденет кринолин – ужасть какая широкая! Не любят наши мастеровые кринолины, а жены то и дело порываются хоть обруч с бочки да напялить… Срам! Ну, Тимофей да жена теперь еще гордее стали, потому у них знакомых много.
Вот Максим Степаныч – так душа-человек. Любезный, обходительный, со всяким поговорит хорошо, и совет даст, и денег даст. Со мной он больно хорош: все мне книги разные дает. И жена его, Парасковья Яковлевна, такая же. Все наши бабы ее любят да завидуют ей. А кринолины она не носит и ходит попросту. И дети у них, не в пример нашим, такие разумные да толковые: и книжечки читать умеют, и стихи наизусть знают, и много на улице не балуют. Максим Степаныч сам их обучает да ласкает, а чтобы ударил когда – ни за что! «Я, говорит, хочу их воспитать как должно, а потом сына отдам в гимназию, а дочь – в женское училище».
Таковы-то были три брата Облупаловы.
По-моему, Максим из всех их лучше, потому, значит, он всех больше перетерпел, и не загубил себя, и другим вреда не сделал, а хорошее дело сделал: отца призрел. Любо посмотреть на старика: делает он по своей охоте, ест что хочет, все его любят, дети Максима его забавляют, и он их тешит. Любит он и выпить, и как выпьет, целует Максима: «Золото ты у меня! Бог тебя наградит, голубчика…» Потом жену его целует и говорит: «Красавица ты моя писаная. Всех ты баб наших лучше. Не серди моего Максюточку, будь к нему ласковее!» Потом детей их ласкает: «Внучаточки! куплю я вам перчаточки! постреляточки, куколки мои…»
Глумовы
I
Таракановский чугунно-литейный и медно-плавильный завод с Круглой горы представляет вид разбросанного шестиугольника. Как раз под самой горой справа пруд, а в нем есть два маленьких острова, поросшие ивой; с южной стороны вытекает из пруда небольшая речка, сперва скрывающаяся в лесу, а потом правее идет по голой, покатистой местности и точно убегает в гору с сероватою почвою, – гору без лесов и кустарников, как и гора Круглая. Немного левее, как будто под самой горой, а на самом деле в полуверсте от горы, построены две четырехугольные каменные фабрики с красными крышами, четыре длинных здания на заднем плане, потом впереди фабрик плотина с вешняками. Но эти фабрики кажутся довольно мизерными сравнительно с остальною массою пестрых и черных домов с высокими крышами и маленькими садиками, сплотившимися так тесно друг с другом, что трудно с первого раза найти в этой массе какой-нибудь промежуток. Но это только для первого впечатления. Если же постоять подольше и приглядеться, то начинает проясняться вот что: заводские дома построены большею частью на холмистых местах, пересекаемых ручейками, летом высыхающими, а весною причиняющими своим разливом значительные ущербы в домашнем хозяйстве таракановцев. А так как холмы никто не трудился сравнивать и они, согласно законам природы, устроились как пришлось, то от этого происходит то, что с горы нельзя различить промежутков между домами. Здесь не мешает еще прибавить, что когда на горе существовала будка, то ни один караульный не мог положительно сказать в случае пожара, чей горит дом, потому что ему казалось всегда пламя не в том месте, где оно было. Это недоумение объясняется безалаберной кучей строений. Почти в середине массы домов виднеется голубая церковь, около церкви лес; правее виднеется что-то похожее на весы, потом длинное одноэтажное белое здание с садом; рынка же на площади вовсе не видать. Берега пруда с правой стороны высокие, крутые, потому что, как говорят таракановцы, гора Круглая пустила по правому берегу пруда отросток. Этот отросток, впрочем, имеет на себе густой сосновый и березовый лес, куда летом бедные таракановцы ходят за малиной, а богатые ездят пить чай, закусывать, одним словом – благодушествовать под зеленью. Особенных видов в правой стороне нет: лес и лес, то горы, поднимающиеся высоко, то холмы, чуть-чуть виднеющиеся в промежутках леса, то где-нибудь лес горит, – и вся эта масса с лесом и горами наконец точно упирается в небо, как будто тут ей и конец. Налево же к пруду выходят огороды с банями без крыш, построенными ближе к пруду для того, чтобы летом было удобнее из бани окунуться в воду, а зимою на берегу пруда охладиться, что, впрочем, многим дорого обходится, потому что с пруда часто дует резкий холодный ветер…
Завод, вместе с людьми, принадлежит частному лицу (мы взяли несколько лет назад). Поэтому у обитателей завода особый характер, отличительный от других человеческих разрядов тем, что мужчины – преимущественно рабочие на заводе: рабочие в рудниках, рабочие в лесах, рабочие на фабриках. За эту работу в старое время они получали провиант, имели покосы, на господский счет строили дома и пользовались несколькими свободными днями в году. Все они управлялись своим начальством, тоже крепостными людьми; начальников у них было много: десятник, со