тник, нарядчик, штейгер, урядник, приказчик. Последних бывало и по два в заводе, и они были главными рычагами всего заводского дела. Выше приказчика был управляющий, служивший заводовладельцу по найму и заменявший своею личностью владельцев, которые на завод никогда не заглядывали. Случалось, что господа делали управляющими и своих крепостных, но редко. А так как над рабочими постоянно существовало свое начальство, крепостное, то у таракановского заводоуправления существовали свои домашние законы – словесные или письменные приказания и наставления. Тесно связанные с внутренней обстановкой жизни рабочего люда, эти законы вошли в обычай каждого человека, который ни возражать им, ни противиться не смел, а даже сам, в семейном своем быту, применял эти законы к делу.
Таракановцы – народ рабочий, и чем они отличаются от других рабочих, так это разве тем, что в прежнее время они должны были работать всякую работу, где и что им дадут. Мало-помалу у таракановцев сложился характер, состоящий в том, чтобы надуть свое крепостное начальство, выйти сухим из воды, сгрубить кому угодно, осмеять того, кто поддается, обругать в сердцах того, кто больно жмет, работать подобно машине и в свободное время отводить горе за водкой или пивом в дружеской компании, в которой можно и подраться. От этого и оттого, что рабочие работают по нескольку человек вместе, у них существуют товарищества, основанные на том общем интересе, чтобы работать вместе, пить вместе, жить дружно, в случае промаха кого-нибудь из товарищей, например в краже чугуна, меди, в порубке леса, не выдавать своего, – на основании того заключения, что крепостное начальство, желая откупиться на волю, воруют где сотнями рублей, а где и больше. Не мешает заметить, что большинство рабочих были раскольники, и хотя со временем раскольники слились с православными, но и теперь еще можно найти настоящих раскольников на Козьем Болоте; у них сложился своеобразный заводский взгляд на разные вещи, не говоря уже о предрассудках и разных суевериях. Книг никто из рабочих не читал, потому что книг не было, да если бы и были, то читать умели немногие, выучившиеся самоучкой, и поэтому у таракановцев существовала с испокон веку практика, а о теории они и понятия не имели. На основании вот этой-то практики они и строили разные убеждения, заключения и мнения, а как практика все-таки вертелась на том, чтобы работать, потому что без работы голодным насидишься, то каждая рабочая артель горячо отстаивала свое занятие: кайловщик, рабочий в рудниках, хотя и ненавидел свое занятие, потому что оно очень тяжело и уносит много здоровья, однако не любил слесаря, подзадоривал на драку куренного рабочего и водил вообще компанию с рудничными рабочими; слесарь, человек большею частью работающий дома, с презрением относился к фабричному рабочему и подзадоривал на драку портного или сапожника, надеясь в то же время на свою силу и ловкость, и т. д.
Женский пол занят преимущественно хозяйственными домашними делами, рождением и кормлением детей. Зная, что муж в доме глава, хозяин и кормилец, жена боится в чем-нибудь огорчить мужа, потому что хоть как ни дери горло (а таракановския женщины очень голосисты), а с мужем не справишься. Но все-таки нельзя сказать того, чтобы таракановская женщина была забита вконец. Правда, ее умственное развитие останавливается при выходе замуж или при рождении второго ребенка, но ведь и мужья тоже недалеки в умственных способностях, хотя далеко превосходят женщин доказательствами, называя притом женский язык балалайкой. Стоит только послушать, как соберутся три женщины и о чем-нибудь разговаривают; мало того, что они голосят без умолку, нет, каждой хочется перекричать остальных, ввернуть такое слово, чтобы остальные рты разинули, и хорошо еще, если они не передерутся; а между тем весь этот крик происходит оттого, что каждой хочется показать другой, что и она умна, и что муж ее не пешка какая-нибудь, или что у нее, слава Богу, не один ребенок. Мало этого: муж, не посоветовавшись с женой, не заведет чего-нибудь для хозяйства, не даст денег в долг, не позовет гостей на праздник. Кроме этого, так как те мужья, которые работают в рудниках, домой возвращаются через неделю или через две недели, а те, которые работают на фабриках, – поздно вечером, то жены в домах делаются полными хозяйками, и мужья, возвратившись домой, не имеют права вмешиваться в женское хозяйство; так, например, если пропадет корова – дело женское; муж только побранит жену за слабый надзор; то же и с курицами, и с овечками; пропади же лошадь в отсутствие мужа – муж здорово исколотит жену; потеряйся сапог или шило – жене быть битой. И все это обясняется очень просто: муж – хозяин всего своего имущества и из любви к жене предоставляет ей право не только безапелляционно распоряжаться хозяйством, но и, так сказать, дарит ей для забавы корову, куриц и овечек, от которых большею частью пользуются его дети. Умеет она владеть коровой – владей, а не умеет – сама виновата; пропала – покупай на свои деньги.
Занятий у обоего пола таракановцев очень много; но эти занятия обеспечивают их кое-как. Работать на сторону приходится очень немногим мужчинам, а женщины работают только на свои семейства, да и то, как говорится, бегает, бегает – все ноги обегает, еле-еле до постели доберется. Жизнь женщины на заводе все равно что колесо, медленно двигающееся, и только разве какой-нибудь важный, выходящий из ряда обыкновенных, случай явится в какой-нибудь день, – только тогда это колесо приостановится ненадолго. Зато и бывает же отдых этому колосу, – такой, где женщина не только вполне являет себя хозяйкой дома, по даже делается госпожой над всем домом. – Это заводские праздники.
II
Много разных Глумовых в таракановском заводе: Глумов приказный в главной заводской конторе, есть Глумов портной, есть Глумов нарядчик, пяток других Глумовых уже находится на спокое, а пять еще находится в работах или в самом заводе, или в других заводах, подведомственных таракановскому; и большинство этих Глумовых в родстве между собою не состоит. Но все эти Глумовы – ничто в сравнении с известным родом Глумовых, – родом Якова Петровича. Вот этих-то Глумовых знает почти весь завод, начиная с маленьких ребят. Потомки Якова Глумова гордились своим предком, потому что он сумел один поставить крест на соборную колокольню губернского города. Дело было так: Яков Глумов обладал порядочной силой и ловкостью; он занимался преимущественно постройкой домов. Пристрастившись к этому занятию, он ушел на заработки, и вот в губернском городе ему представился случай отличиться: нужно было поставить крест на соборной колокольне. Все рабочие, участвовавшие при построении собора, затруднялись поднять крест на колокольню; недоразумение состояло в том, каким образом подняться по шпицу, имеющему вверху пространства две четверти ширины. Другое бы дело – из нутра продеть; но из нутра неловко, да и одному не справиться, а двоим тесно. И странное дело: четыре человека занимались обивкой шпица, но никто из них, кроме Якова Глумова, не решился исполнить такое трудное дело, потому что всякий боялся: ну, как слетит сверху! Колокольня стояла два месяца без креста; начальство вызывало охотников, предлагало большие деньги, но желающих не являлось, а Яков Глумов – еще за два месяца хваставшийся товарищам и горожанам на работе, в питейных и на рынке, что как ни помаются, а без него не подымут креста – помалчивал. Он был человек гордый и ждал, что за ним придут, ему поклонятся. И он не ошибся. Явился архитектор, рассыпался в любезностях, наговорил кучу вздору и стал упрашивать Глумова. «Нет, – отвечал Глумов, – я – человек семейный и за что же я стану жизнь свою губить?» – «Пять тысяч назначено тому, кто поднимет крест». – «Я разе пять тысяч стою своим детям: дети от меня науку только что начали примат». Наконец уломали кое-как Глумова взяться за дело. Назначен был день, народу к собору собралось чуть ли не весь город, да еще приезжих сколько понаехало. Леса с колокольни еще не были убраны до колоколов, а выше – лесов не было. Крест стоял у перил. Но Якова Глумова не было. Наконец явился и он. Это был низенький человек, с бледным лицом, одетый очень просто. «Четыре человека со мной!» – крикнул Яков Глумов, гордо озирая праздную толпу, – и пошел. Через полчаса он был на колокольне, полчаса его не было видно, через час он явился на колокольне и кричал стоявшим на лесах рабочим: «Привязывайте крест!», но так как они возились долго, то он спустился сам и сам обвязал крест, как нужно. Потом он привязал крест на спину и, где задевая за крышу, где по веревке, в полчаса добрался до шпица. Отдохнув немного, он в пять минут очутился на верхушке шпица и сел, как ни в чем не бывало. Это очень удивило народ. Когда же он спустился со шпица, его осыпали расспросами: каким образом мог он сидеть на шпице; но он отвечал: «Это дело мое». Собрав много денег, Глумов стал гулять, и хотя городское начальство сначала поблажило герою, но наконец дурачествам Глумова не было границ, и его принуждены были послать в таракановский завод, где он еще больше стал бесчинствовать, на основании того, что он – герой и героем его прозвали большие люди.
Этот Глумов, как говорят, сгорел с вина, и после его смерти не осталось ни копейки денег сыновьям и дочерям.
Сыновья Глумова пошли в отца, но им, подобно отцу, героями не случилось быть, а приходилось пользоваться отцовской славой, на основании которой один из братьев был даже выбран Козьим Болотом в старшины, т. е. в начальники над раскольниками; но это начальство продолжалось недолго: его посадили в острог и сослали в каторжную работу за какое-то преступление.
В настоящее время существуют в Таракановском заводе внуки Якова Глумова: Тимофей Глумов, Маланья Степановна с дочерью Прасковьей и двумя сыновьями, Ильей и Павлом.
Живут они в Козьем Болоте, в десятом доме по левую руку. Здесь кстати заметить, что новых домов тут не строят на том основании, что с новым домом много хлопот, да и у рабочего человека очень немного свободного времени, которое идет на починку сапогов или кое-каких поправок; нанять же для этого плотника не на что. Кроме этого, рабочие, на старости лет обратившиеся в раскольников, такого мнения на счет новин, что строить новый дом и грех, и гордость, – потому что, какого мнения будут остальные товарищи: осрамят и будут грызть всю жизнь. Подобный случай действительно был. Один рабочий сломал ветхий дом, находившийся ближе к фабричному порядку, зиму он прожил в избушке, выстроенной в огороде, а на другое лето выстроил дом с избой и комнатой. Все обитатели Козьего Болота корили его, называя отщепенцем, т. е. отделившимся от них, и тем, что он на показ себя выставляет, желая уверить всех, что он – человек богатый и на прочих плюет. Рабочий не находил покою нигде, жену его еще больше ели, ничего ей не давали в долг, а если она по простоте своей давала кому-нибудь муки, квасу или соли, то ей долг не возвращали, считая мужа ее богатым человеком; наконец дом этот во время страды сожгли, и рабочий переселился в солдатский порядок. (Порядком называется часть завода, имеющая свое особое мирское управление – нечто вроде отдельной деревни.)