VI
Петр Саввич жил в старом порядке с сродным братом Иваном Яковлевичем. Дом у Ивана Яковлевича был новый и состоял из кухни и комнатки, которая называлась светелкой: в ней было три окна и довольно светло, а стены и потолок оклеены бумагой. Здесь было довольно чисто, даже больше было мебели, посуды и одежды, чем в доме Глумовых. И это потому, что Иван Яковлевич женился не на бесприданнице, получил за нею перину, три подушки, халат и даже самовар, так как родные невестки были православные и любили в праздник пить чай. Иван же Яковлевич еще в детстве отстал от раскола. Жена Ивана Яковлевича нельзя сказать, чтобы была красивая, но женщина молодая, здоровая, полная, и главное – у нее в руках дело скоро делалось. У них был уже ребенок – девочка, которая еще качалась в зыбке. Ребенка все любили; даже Петр Саввич по нескольку раз брал, маленького червячка, как он называл малютку Марью, и учил ее Богу молиться, знать папу, маму и дядю. Ребенок был бойкий, дядю любил даже больше своих родителей: при первом слове отца или матери: «А где Боженька?» – ребенок обращал головку к двум образам, висевшим в переднем углу, и колотил правой ручонкой по груди, что очень забавляло не только родителей, но и посторонних.
Иван Яковлевич преимущественно занимался деланием кадок, бочонков и набиванием на те и на другие обручей железных и деревянных, и так как во всем заводе было только двое мастеров по этой части, то работа у него была всегда, только половина денег уходила на водку. Впрочем, он пил не постоянно; но если ему попадалась рюмка водки, то его уже трудно было остановить, и если бы жена не приберегала деньги, не запирала накрепко вещи и потом не уходила куда-нибудь, то пришлось бы плохо обоим, так как у них корова еще была очень молода и молока давала мало. Трезвый Иван Яковлевич был славный человек; постоянно занимался делом, не совался в женское хозяйство и, занимаясь чем-нибудь, больше напевал песни; но пьяный он лез драться, хоть будь тут и друг и враг, отчего и сам бывал частенько бит. Жена его, Маремьяна Кирилловна, была существо смирное, тихое, так что, если она куда-нибудь сядет с шитьем или с чулком, только и слышно ее, когда она с ребенком возится.
Петр Саввич любил эту семью, которую он называл голубями, и завидовал их жизни. Иван же Яковлевич с женой тоже были ласковы с ним, от угла и стола не отказывали; но пьяный Иван Яковлевич кидался на Петра Саввича с кулаками и тузил его в спину за то, что Петр Саввич будто бы приударивает за его женой, причем, если тут была Маремьяна Кирилловна, доставалось и ей на калачи. Впрочем, трезвый Иван Яковлевич говорил Петру Саввичу: «Ну, ты, брат, не сердись, что я тебя побил. Нрав у меня уж такой дрянной с детства. Вся моя забава в жизни – напиться и подраться с кем-нибудь, кто на глаза попадется… А что я тут жену приплел, так это тоже шутка, потому я ее знаю и тебя знаю; ведь шила в мешке не утаишь».
На другой день после свидания с Прасковьей Игнатьевной, утром, напившись чаю, Петр Саввич принялся было за починку своих сапог. Поковыряв немного шилом подошвы, он вдруг обратился к Ивану Яковлевичу, затоплявшему в кухне печь, потому что Маремьяна Кирилловна кормила грудью ребенка.
– Послушай-ко, брат, что я у тебя хочу попросить…
– Ну?
– Нет ли у тебя с рубль денег?
– На что опять? На водку, поди, – взъелся Иван Яковлевич.
– Нет, мне на дело нужно. Знаешь ли, что я хочу сделать? – Хочу я угостить нашего казначея и отца Петра.
– Выдумывай. Так вот и пошел сюда казначей.
– Думаешь – не пойдет?
– Даю руку на отсечение. Если бы ты учителем был в школе и тогда бы он не пошел, а сказал бы: «Приду!» ну и жди его: покамест бы стали ждать, водку и выпили бы. Да на что тебе непременно казначей понадобился, да еще с отцом Петром?
– Я думаю опять в учителя пробраться.
– Гм!.. Ну, это мудрено што-то после такой истории, как глумовская. Ну а твоя невеста что?
Петр Саввич на это ничего не отвечал.
– Ты, брат, не сердись, право… А вот не лучше ли тебе сходить к Переплетчикову. Приказчиком-то он недавно, теперь принимает всякие просьбы, потому дело новое, нельзя же сразу цепной собакой сделаться. А он, слыхал я, брат, из ученых; в столице бывал. Это что-нибудь да значит.
Петр Саввич поковырял еще сапог, положил его под лавку и стал одеваться.
– Не знаю, что будет, – говорил Петр Саввич. – После такой истории мне, право, совестно проситься опять туда же, откуда выгнали. Проклятое житье!
– Гордость одна тебе мешает. Ведь тоже жили же до тебя учителя, да еще какие дома настроили: в две да в три горницы.
– А честно ли свое дело-то они исполняли?
– Найди ты честного человека, я тебе полштоф водки поставлю. Право! Да вот хоть бы я: честно это заводское добро воровать? Ведь я железо беру из кузницы, а знаю, что оно воровское и мне попадает почти даром. А что я заклепываю обручи дома, – это тоже разве честно, потому что полиции то и дело боишься; хорошо еще, нет такого молодца, который бы донес. А ведь все нужда. Так и ты со своей гордостью шляйся по миру.
– Да я тебе заплачу за все…
– Ну, друг, я тебя словом не обидел, а только говорю к делу. Вот ты тоже думаешь жениться; ну и поживи…
– Полно тебе, Иван Яковлевич, толковать-то пустяки! Когда, так от него слова не дождешься, а тут так уж больно речист стал, – сказала мужу Маремьяна Кирилловна.
Иван Яковлевич замолчал, а Петр Саввич вышел.
Не весело у него было на душе. Все, что он видел теперь вокруг себя, казалось мрачно; люди, попадавшиеся ему навстречу, казались какими-то врагами; он злился, сам не зная на что. «Вот даже и сродный брат гонит из дому», – подумал он, и чем больше думал на эту тему, тем более приходил к такому заключению, что, действительно, Иван Яковлевич прав. Он мастер, бьется изо всех сил, чтобы достать досок, обделать эти доски и сделать вещь так, чтобы она была прочна и хороша и чтобы заказчики не бранили его. И все это он делает за небольшую цену. А надо же прокормить себя, жену, надо же и на черный день запастись чем-нибудь. Мало ли какие могут быть случаи. А он-то, Петр Саввич, помог ли Ивану Яковлевичу чем-нибудь? Да, помогал ему выпивать водку. И вот с тех пор, как он лишился учительского места, прошел уже год, а он все живет у брата, ни копейки не отдавая ему, точно тот обязан кормить его. Поневоле человек выскажется.
С такими мыслями дошел он до главной конторы. Там, в первой комнате, он увидел приказчика, который разговаривал о чем-то с казначеем. Поклонившись обоим, он ушел в другую комнату, где занимался постоянно. А так как у него не было сегодня дела, то он приткнулся к двум писцам, тоже сидящим без дела и разговаривающим о рыбной ловле на пруду.
– Вот ты, Петр Саввич, не ходишь рыбачить, а я вчера сорок штук карасей поймал.
Петр Саввич промолчал; ему хотелось спросить: в котором часу приказчик принимает просителей, но вдруг его позвал казначей.
– Вот что, Курносов; приказчику нужно переписать одну ведомость, так ты отправься к нему. Да смотри, скажи, что, мол, казначей забыл передать вам, чтобы ему привезли на двор сажен пятьдесят дров.
– Где же я буду переписывать?
– Конечно в конторе.
– Я все хочу побеспокоить вас насчет учительства.
– Ну, уж это, брат, песня старая. Оно хотя и нет учителя и теперь бы это дело можно устроить, да управляющий-то как? Ведь он тебя знает.
– Но вы можете сказать, что смененный приказчик был сам скверный человек.
– Это можно. Ну а ты что бы мне дал за хлопоты?
– Вы знаете, что у меня ничего нет.
– Я тебя научу. Теперь лето; как только ты получишь место учителя, пошли за мальчишками, кроме моего парнишка, и объяви им, что-де управляющий приказал им: где хотят, а чтобы на другой день было поймано пяток скворцов.
– А если они не поймают?
– Это уж ихнее дело. Скажи, как знаешь; в работу или как… Тогда и ты можешь поживиться.
Еще злее сделался Петр Саввич, но делать было нечего: Иван Яковлевич говорил правду, добром здесь без хлеба насидишься.
Кончил он работу приказчику и явился к нему вечером. Тот прочитал и довольно вежливо спросил его:
– Ты где воспитывался: в заводе или в городе?
– В городе. Назад тому год я был здесь учителем, но бывший приказчик допек меня за то, что я преподавал геометрию.
– Скотина! Так разве наша школа без учителя?
– Да.
– Хорошо. Я управляющему сегодня же скажу о тебе и велю назвать школу училищем с двумя светскими учителями и законоучителем.
– Я еще хочу спросить вас: как я должен поступать в таких случаях, если будут получаться приказания со стороны начальства: например, посылают мальчиков рыбу ловить, велят приносить денег на образ.
– Ну?
– Я нахожу, что это несправедливо.
– Конечно. Я этого не допущу в училище… Завтра же ты собери всех ребят, которые учатся, и объяви им, что я послезавтра буду. Чтобы они все оделись чисто, вымылись в бане и волосы остригли; понимаешь, по-городски… И если я найду училище в порядке, прикажу тебе выдать пособие. Женат?
– Никак нет. Хочу жениться.
– Прекрасное дело. Учитель непременно должен быть женатым. А если казначей спросит дров, так ты скажи ему, что я подумаю. Лес-то ведь не мой, господский.
И весел же вышел от приказчика Петр Саввич. Такой справедливости и милости он еще не знавал доселе в заводском крепостном начальстве. А радоваться ему было отчего, потому что уж если что сказал приказчик, так тому и быть; недаром приказчик в заводе первое лицо после управляющего, недаром приказчик всеми заводскими делами заправляет…
Повеселел и Иван Яковлевич; на радостях он купил водки и закутил…
Созваны были мальчики в школу, явился туда и приказчик. Ребята были действительно причесаны, умыты, рубашонки тоже прилажены. При появлении приказчика они по обыкновению крикнули: «Здравия желаем!»
– Ну, ребята, вот вам учитель. Школа теперь преобразована в училище, и предметов в ней будет больше. Слушать учителя! А ты, учитель, дери их, как только можно. Слышите?! Все приказания учителя исполнять, иначе на работы сошлю. Ну, теперь по домам до августа месяца.