– Ура! – крикнул приказчик и протянул правую руку с бумагой. Но никто из рабочих не подхватил за приказчиком «ура!»
– Что это? – спросил ревизор приказчика, указывая на бумагу, которую тот держал.
– Рабочие вашему превосходительству подносят адрес.
– Хорошо. Благодарю!
И, взяв левою рукою бумагу, он правою поднял руку управляющего и велел ехать на фабрики. Приказчик обругал рабочих и поехал за начальством. Народ повалил за ним.
Бабы были в восторге. Между ними завязался спор: одни говорили, что лицо у ревизора желтое, другие – зеленое, третьи говорили, что у него глаза блестят. Но все-таки все пошли за мужиками.
Около фабрик на плотине стояло много народа. Народ постоянно прибывал, но женщины стояли за мужчинами. Веселости не было, говорили шепотом; время казалось каждому длинно.
Ревизор осмотрел работы, распек для вида заводское начальство и даже показал ему, как нужно для какой-то штуки печь топить: рабочие смотрели на него во все глаза и ждали случая сказать ему что-то; но он, по-видимому, избегал даже того, чтобы остановиться близко рабочего. Когда он стал выходить из фабрики, разговаривая с механиком англичанином, то один рабочий сказал дрожащим голосом:
– Левизор!
Ревизор остановился, поглядел направо и налево и спросил:
– Кто говорит? Сюда!
Рабочие почувствовали начальнический тон, лица заводского начальства изменились, сказавший слово рабочий поглядел на товарищей и подошел к ревизору, около которого стояло заводское начальство.
– Говори! – сказал строго ревизор.
– Вот что ваше благо… ваше… теперича… я теперича… тово… – начал оробевший рабочий.
– Что?
– Покажи теперича… теперича обижают; сына застегали… голубчик…
– Он сумасшедший, в-во, – сказал управляющий.
– А! Ну, так отослать его в сумасшедший дом. Ах, позвольте, Карл Иваныч: у вас рабочие все, должно быть, сумасшедшие.
Управляющий растерялся.
– Этот по ошибке попал… – сказал приказчик.
– Не с вами говорят! – крикнул ревизор и вышел из фабрики.
Увидев народ, он спросил управляющего:
– Отчего эти не работают?
– Они… они…
– Они… Я вижу, что они давно они… – передразнил управляющего ревизор и вдруг крикнул народу:
– Довольны ли вы?
Все молчат. Молодые пятятся за стариков, бабы начинают выдвигаться вперед. Одна старуха подошла к ревизору и бросилась к нему в ноги с воем:
– Батюшка! голубчик!.. помилуй… Всегда покосом пользовались, отняли теперь.
– А!.. Лошадь?!
Вмиг подали лошадь, и ревизор с легкостью резинного мячика сел в пролетку и поехал. За ним поехала свита. Управляющий подошел к народу.
– Я вас, подлецы! я в-вас!.. по домам! – Потом уехал сам.
Народ заволновался. Больше всех голосили бабы.
– Ну, не правда ли, что вы свиньи! отчего вы не говорили? А?
– Ну-ну, ты первая молчала.
– Ах, чтоб вам околеть совсем! Ну зачем вы, безмозглые, шли-то сюда?
Мало этого, жены стали плевать на мужей, мужчины стали ругаться между собой.
– Ты что говорил? я, говорит, первый начну, а затем за Окульку спрятался?
– Да один бы…
– Будьте вы прокляты, хвастуши. Вот и надейся. На словах так города берете.
Половина разошлась по кабакам, из остальных одна половина пошла домой, другая на площадь к господскому дому. В верхнем этаже господского дома играла музыка, перед домом стояли линейки, две кареты. Человек пятьдесят мужчин и женщин подошли к солдату и стали спрашивать его: увидят ли они еще ревизора? Тот объявил, что ревизор после обеда уезжает из завода. Это удивило рабочих.
– Да ты врешь! как же прежде, говорят, левизоры вином поили, а теперь…
– Положенья такого ноне нет, потому бунтуете очень.
– Братцы, солдата надо водкой попотчевать. Солдат, айда в кабак…
– Нельзя.
– Вот тебе раз! Водку пить нельзя? Да он, братцы, смешной какой-то. Пойдем, говорят. Мы тебя угостим.
– Уйти нельзя, караул!
– Дурак, брат, ты – караул нашел! Да ты чево караулишь-то?
– Служба такая – закон… Ничего я не караулю…
– Жалко его, братцы. Илюха, беги, купи полуштоф.
Чрез несколько минут один рабочий принес полуштоф. Солдат выпил немного, еще выпил и скоро весь полуштоф выдул, а как выдул – и расположился спать под окнами, положив ружье под голову.
Рабочих это долго смешило, и они целый день разговаривали про этого солдата.
Бабы стали миролюбивее.
Но больше всех перетрусило заводское начальство. Оно знало, что за ним много есть тайных грешков в уездном суде и в других высших инстанциях, есть много важных дел, по которым оно обвиняется в жестокостях и притеснениях рабочих, в воровстве и т. п. Но никто так не трусил, как управляющий.
Карл Иванович Риттер был сын горного инженера, человека небогатого, который умер рано. Обучался он в горном институте и, окончив в этом заведении курс наук, был послан с чином поручика на службу в горные заводы. О горнорабочих он имел такое же понятие, как о жителях луны. По теории он знал, где и какой должен быть грунт земли, в каком месте должна быть руда, но на практике выходило иначе. Приказывал он рыть гору в таком-то месте – гору рыли, но руды или было так мало, что разработку должно было бросать, или руды вовсе не было; в рудники спускаться он боялся, и поэтому оказывалось, что штейгера знали лучше его. Впрочем, он со слов стариков и штейгеров описывал рудники, происхождение руды, но над этими описаниями долго бы хохотали рабочие. Прослужил он горным смотрителем два года, нажил порядочный капитал, ему показалось скучно жить в провинции, и он, под предлогом усовершенствования себя в горном деле, уехал за границу. Оттуда он вернулся барином и с пустым карманом, женился на дочери знатного человека в горном мире и был определен горным начальником. Прослужив несколько лет в этой должности, он нисколько не обращал внимания на положение рабочих, требовал, чтобы рабочие не получали даром усадьбы, покосы, провиант, и старался нажить себе состояние посредством тихого общипывания казны. Наконец, бывши за границей, владельцы таракановских заводов уполномочили его на управление своими заводами, и он вышел в отставку, потому что владельцы назначили ему жалованье в 15 т. р. с., господский дом и определенное количество процентов с выплавленных металлов.
До двух часов ночи управляющий советовался с своею правою рукою – приказчиком, как ему лучше принять ревизора, главное, чтобы не дать заметить беспорядков. Приказчик уверял, что адрес, который он подаст ревизору от имени рабочих, выручит их из беды, потому что в адресе рабочие очень радуются приезду ревизора, благодарят его за то, что он дал им хорошего управляющего, и потому вечно будут молить Бога за него.
Среди хлопот приказчик забыл о Прасковье Курносовой. Рабочие с утра до вечера работали на площадях, на улицах, вычищая и выметая все грязное, замеченное приказчиком; несколько каменных домов белили; училище было переведено из столярни в каменный дом; мальчикам выдали по рублю денег для того, чтобы они хоть как-нибудь обулись и повязали шеи платками; везде была суетня; даже бабы, и те суетились, проклиная свою жизнь… Все готовились как к большому празднику.
Вот в это-то суетливое время Корчагин и отправился к столоначальнику главной конторы, которому он прошлого года делал рамы в окна.
– Отвяжись ты с своим паспортом! Никого не велено выпускать из завода, – сказал тот.
– Да ведь баба не мужик; с нее на заводе работы не спрашивается.
– Нельзя.
Корчагин положил на стол пятирублевую ассигнацию. Столоначальник на первых порах не знал что и делать: хочется и деньги взять, а если взять, так надо билет дать, а билеты не велено давать: есть приказ в его столе от управляющего.
– Ну, была не была! только для тебя, Корчагин, делаю это. Да и что тебе за фантазия непременно теперь билет получать?
– Священник просит; а время не терпит: как можно, говорит, скорее посылай мне свою племянницу, – говорил Корчагин столоначальнику.
– Значит, ты его надул?
– Надул.
Ночью Корчагин выехал с Тимофеем Глумовым в город, с ними поехала и Прасковья Игнатьевна. Родственникам их было заказано, что если спросят Прасковью Игнатьевну, то сказали бы, что она пошла третьего дня к приказчику и с тех пор ее не видали, а Корчагин и Тимофей Глумов поехали на ярмарку в спасский завод, находящийся от таракановского в семидесяти трех верстах и принадлежащий тоже таракановским владельцам.
XIX
До города Корчагин, Глумов и Прасковья Игнатьевна ехали сутки. Дорогой везде, где они ни останавливались, жители были перепуганы известием, что скоро поедет в таракановский завод ревизор, расспрашивали их, что-то теперь поделывает заводоуправление и зачем они не дождались приезда ревизора? Таракановцы отвечали на эти вопросы нехотя, отрывочно, потому что они торопились в город. У них были свои заботы, и оба они очень боялись того, чтобы их не нагнали, не обыскали и не воротили в завод. А каждый из них ехал в город с известною целью. Так Глумов вез два куска меди, три полосы железа и разные железные и чугунные вещи за пазухой, кроме того, у него были спрятаны две серебряные ложки, отлитые им в кузнице; а Корчагин вез фунта полтора золота, которое он купил у промысловых рабочих и которое вез теперь известному богачу раскольнику Бакину, внуку того Бакина, который прежде был управляющим таракановскими заводами. Как Глумов, так и Корчагин уже не в первый раз возили золото, медь, железо и чугун в город и никогда не попадались. Однако и на этот раз они добрались до города благополучно. Прасковья Игнатьевна, сидя посредине долгушки, очень рада была своей поездке и не знала, как благодарить Корчагина за то, что он не допустил приказчика надругаться над нею.
Показались новенькие домики с крышами и без крыш, дворы, ничем неогороженные; потом дворы, огороженные плетнем, дощаными заплотами; дома лепились друг к другу.
– Ты, Вася, возьми к себе племянницу-то, – сказал Глумов Корчагину.