– Не врешь, так правда… Мы это узнаем. А о каких ты деньгах, будто украденных у тебя в полиции, говорил поверенному?
– Я с Бакина ничего не получил за то, что я высидел в остроге. Вот поэтому я и хочу с квартальных взыскать двести рублей… Сами посудите: дома нет, инструментов нет, у Глумова лошадь с долгушкой украли. Он на меня сердится.
– Ты должен с Бакина просить, а не с полиции, тем более что у тебя не было денег… Да! Тимошка Глумов показывал на допросах, что ты возил золото Бакину и он купил у тебя на двести рублей; а как ты раз застал его с девкой, то он испугался и дал тебе пощечину. Ты думаешь, я ничего не знаю? Ну-ко, что ты скажешь на это?
– Вы уж на этот счет пытайте самого Глумова, потому что он это сказал со злости. Он вчера еще просил у меня прощения.
– А если я велю тебя пытать? Если я тебя турну в максимовские рудники пешком и велю тебя назначить в самые тяжелые работы?! Мало этого, велю тебя, не принимая во внимание никакие твои оговорки, наказывать каждый день полегоньку, перед обедом, этак по десяточку?! Что ты на это скажешь? – И приказчик скрестил на груди руки.
– Воля ваша. Ведь двух смертей не будет, а одной не миновать.
– Нет, я тебе покажу де-ся-ять смер-тей!!
Минут пять приказчик ходил молча по комнате, покуривая сигару.
– Ишь, выдумали возить золото в город!.. Вы забыли, что у вас есть приказчик… нет, чтобы подарить! – проговорил он медленно.
– Все это показывал Глумов со злости. Ведь известно всем, что он дурачок.
Приказчик проходил из угла в угол, молча, с полчаса.
– Вот што, Корчагин: можешь ты достать мне золота? – спросил он вдруг.
– Не знаю.
– А чужим знаешь! – крикнул приказчик. – Я требую, и баста!
– Похлопочу, пожалуй.
– Не пожалуй, а чтобы через две недели было хоть с фунт.
Корчагину нельзя было отказываться: отказаться – значит навлечь на себя тяжкое наказание приказчика. Приказчик опять походил с четверть часа и вдруг спросил Корчагина:
– Так ты точно видел у Бакина девку?
– Молодая, красивая… прелесть, – сказал Корчагин, ударяя в слабую струну приказчика.
– Врешь? – сказал весело приказчик.
– Волоса и платье это… просто картина!
– Ах, будь он проклят!! Поди, никто не видит.
– Кроме жены повара, Марьи, что часы украла, никто не видит; а знать-то, я думаю, знают.
– Удивительная вещь! из торгашей какие тузы сделались. А ты корпишь, корпишь, – только неприятности одни.
Приказчик замолчал.
– Афиноген Степаныч? – сказал вдруг Корчагин.
Приказчик был занят чем-то. Он не отвечал минут пять. Остановившись у одного стола перед зеркалом, он стал глядеться в зеркало.
Вошла Пелагея Семихина в терновом платье и в сетке.
– Афиноген Степаныч, обедать готово, – сказала она и пошла.
– Постой! – сказал ей приказчик.
Она остановилась.
– А что, Корчагин, которая лучше: Бакина или моя?
– Ваша несравненно лучше.
– Хоть бы вы при людях-то не страмили меня, – сказала Пелагея.
– Ну, пошла на свое место!! А ты, Корчагин, иди на кухню, там накормят.
– Афиноген Степаныч! я хотел попросить вас об одном деле.
– Ну?
– После смерти Игнатия Глумова остались два сына и дочь, теперь домом завладел Александр Покидкин. Позвольте мне в этом доме жить; я им буду платить деньги за житье.
– Это дело исправника. А ты вот исполни мое приказание – тогда посмотрим.
Исправник послал Корчагина к письмоводителю, а письмоводитель запросил двадцать пять рублей.
Корчагин находился в таком положении, что не знал, как теперь ему жить. Насчет дома Игнатия Глумова он должен был отложить попечение, потому что иск должны начать дети Глумова, а у них на дом не было никаких документов. Теперь у него нет инструментов, нет денег и лесу. Нужно призанять у почтмейстера или у кого-нибудь. А он хорошо знал, каково занимать: займешь рубль, да за этот рубль сработаешь кредитору на десять рублей и спасибо не получишь. Больше всего его огорчало поведение сестры, не потому, что она ушла на рудник и живет с штейгером, а ему много наговорили про нее. Его злило то, что она украла деньги, не приберегла его инструментов, которые он скапливал годами. Но опять и то еще может быть, что она и не украла деньги и инструменты, а припрятала. Он пошел к ней.
В рудничной избе, где обедали и спали рабочие, Корчагин не застал сестры. Ему сказали, что она в это время постоянно уходит к штейгеру Подосенову. Корчагин присел. Половина рабочих сетовали, что они не наелись, проклинали Варвару и ложились спать, другие жевали ржаной хлеб, привезенный ими с завода. Все ругали Варвару, как только могли, на том основании, что дома у них всегда исправно, а здесь, где женщина служит для них за деньги, они не получают ни хлеба, ни щей, а все это идет в пользу штейгера. Все это они старались как можно злее высказать Корчагину, который во всем соглашался с рабочими. Но вот то, что Варвара хочет выйти замуж за приказного Прохорова и строит в запрудской стороне дом в пять окон, – взбесило его.
В это время вошла в избу Варвара Васильевна, пошатываясь. От нее пахло водкой. Платок с ее головы свалился, волосы растрепались, сарафанишко изодран.
В избе все замолчали. Все смотрели то на Корчагина, то на его сестру.
– Здорово живешь, сестричка! – сказал Корчагин ядовито. Многие улыбнулись, но все молчали.
Варвара Васильевна поглядела на брата сурово, толкнулась правым боком о печку, заглянула в печь и упала на пол.
– Камедь! – проговорили несколько человек.
Корчагина трясло от злости. Варвара Васильевна встала как ни в чем не бывало, подошла к столу, отворила столешницу, потом пошла прочь. Корчагин подошел к ней и ударил ее по щеке.
– Узнала ты меня? – крикнул он ей и взял ее обе руки в свои.
– Каторжный!.. острожный!.. я тебе… – заголосила сестра и плюнула в лицо Корчагина.
– Сестра! где деньги? – спросил Корчагин ласково.
– Деньги!.. там!! та-а-м… – говорила его сестра, растягивая.
– Отрезвить бы ее.
– Окатить!.. – галдели рабочие, сжимая кулаки.
– Ты замуж выходишь? – допрашивал ее Корчагин.
– И выйду!.. Дом ему построю, потому деньги мне баушка благословила.
– Благословим же ее, братцы?! – кричали рабочие.
– Покажем, как менять нас на Подосенова! – заговорили рабочие и встали. Варвара завопила.
Один рабочий принес охапку розог. Начали операцию над сестрой Корчагина. Корчагин сначала был доволен этим, но когда по его соображению казалось, что Варвару довольно наказывать, то он никак не мог удержать рабочих; они кричали:
– Ты деньги берешь! мы хлеб свой носим! По твоей милости в избе холодно. По твоей милости Степка, сын Курносова, околел…
Кончили. Варвара отрезвела и с ревом выбежала из избы. Немного погодя, вошел Подосенов, худенький, низенький человек, лет сорока, со свирепою физиономией. На нем был надет тиковый зеленого цвета халат, полы которого были заткнуты за опояску.
За ним шло трое рабочих, из которых один нес охапку розог.
Подосенов назывался рабочими двумя именами – сморчком и винной бочкой; как первое, так и другое название шло к нему.
– Кто кухарку стегал? – крикнул Подосенов, оглядывая рабочих.
Все молчат.
– Который тут брат кухарки?
– Я, – сказал гордо Корчагин.
– Раздеть!.. – крикнул штейгер, разводя руками.
С места никто не тронулся.
– Ра-здеть!! – крикнул во все горло штейгер и вцепился в халат Корчагина.
– Руки коротки, – сказал Корчагин, толкнув штейгера так, что он ударился спиной в печь.
– Ш-што?
– То, что я не под твоей командой состою, – проговорил Корчагин, передразнивая Подосенова.
– Я тебе покажу, покажу!
– Хорош он ноне? – спросил Корчагин рабочих.
– А вот мы поглядим…
– Долой Варвару!
– Не могу… Я… я ее вот как уважаю!
– Уважим!!!
И Подосенова выдрали. За операцией спрашивали его: будет ли он жаловаться. Он поклялся и сказал, одеваясь, что он с этих пор уезжает в завод и выходит в отставку.
– В последний раз вы меня дерете, ребята. Волю зачуяли, волю!! Воля вам будет, ребяты, только такого штейгера вам не найти, как я… Я всегда писал, что все исправны, и по моим ведомостичкам выдавали деньги сполна.
– Не постегать ли его сызнова?!
– Посмотрю я, какой будет новый штейгер.
– Поди к… черту!!
Подосенова выгнали из избы.
– Эй?! конец!! шабаш! все сюда?! – кричал штейгер неистово рабочим.
В полчаса к избе собралось человек полтораста рабочих с подростками и малолетними.
– Вы говорили… вы проклинали меня?… Я не хорош!! Ребята??! Эх! ребята??? Меня заставляли!.. Мне самому невтерпеж было…
– Водку-то пить?… – ворчал народ.
– Гуляйте! че-е-ерти!!!
И Подосенов, сев в долгушку, уехал.
– Что он, – очумел!
– С ума спятил! – говорил народ.
– Айда домой, ну их к чертям!
И рабочие пошли домой.
Прошли десять верст; смотрят – лошадь и долгушка Подосенова стоит около лесу. Подосенова нет.
Двое зашли в лес на правую сторону, походили в лесу…
– Висит!
– Кто?
– Подосенов!!
Подосенов повесился.
Этому происшествию все в заводе долго дивились и единогласно заключили, что Подосенов изгиб от пьянства… Но были люди, которые говорили, что Подосенова сильно допекал за что-то приказчик.
XXII
У бедного человека первая забота – о насущном куске хлеба и постоянное желание выйти из-под неволи; но как только бедный человек выбьется из нужды и попадет в начальники, он круто повертывает от своих собратьев по ремеслу и старается подражать тем, кто прежде командовал над ним. Еще хуже, если этот человек из крепостных, сын начальника, не испытавший сам горя. Таков был и Переплетчиков. Прежде, когда он был победнее, одевался просто – разговаривал с рабочими и принимал участие в их положении; потом мало-помалу он стал отдаляться от своих заводчан: одевался, как городской франт, окружал себя толпой ненужной ему прислуги и смотрел свысока на всех. Вместо одноэтажного деревянного дома он выстроил двухэтажный каменный, в двенадцать окон на улицу. Внутренность дома отличалась всеми неудобствами и роскошью первогильдейского купца; полы паркетные, мебель дубовая, везде цветы, в окнах и дверях драпри, на стенах картины, преимущественно соблазнительного свойства, на столах мраморные статуи, в зале стоит мраморный бюст первого заводовладельца под стеклянным колпаком, в кабинете на столах и в шкафу лежат резные камни, в клетках распевают соловьи и канарейки. Вместо огорода у него явился большой сад с прудом, в котором водятся караси, ерши и окуни, ловить которых может только сам приказчик да управляющий. В этом саду раз в год, а именно в Троицу, дозволяется гулять рабочим и слушать даром заводскую музыку.